Онтологические прогулки

Леонардо представляет собой тот момент ренессансной семантической революции, когда смысловые связи вещей, то есть отношения означения, начинают превращаться в силовые, то есть в отношения причинения. Меняется принцип связности мира. В старой картине мира вещи обмениваются смыслами, в новой – силами.

Понятие силы неопределенным остается даже в физике. С понятием смысла, конечно, не проще. Как в физике сила источник движения вещей, так смысл –  причина существования человека. Человек живет, пока его существование как-то осмыслено. Перво-наперво мир должен иметь смысл, а уж затем все остальное. Каков этот смысл – всегда спорили и будут спорить. Но покуда мир есть, он имеет смысл, а трудности связаны лишь со способом его выражения.

Понятие смысла можно уточнить операционально, если заметить, что для прояснения смысла этого мира люди всегда сооружали некий другой – тот мир, откуда рассматривали этот. Для античности потусторонним был мир умопостигаемых идей или форм сущего, чувственному зрению явленный в скульптуре и архитектуре. Христианство все потустороннее собрало в храме и сделало его предельно наглядным в многоярусной системе изображений на его стенах. Смысл мира верующий человек обретал в храме, как язычник – в хорее. Вот эту картину связности нашего мира в образе потусторонних сил в дальнейшем мы и будем иметь в виду, трактуя о смыслах. 

Смыслы нам нужны, потому что именно они сегодня обитают в картинах. Разумеется, они обживают не только картины. Но мы разгадываем художника, проектирующего машины, а смыслы пребывают в картинах примерно тем же способом, как силы – в машинах.

Примером может служить образ камня в праще или искры точильного круга. На них ссылается Декарт, когда вводит принцип инерции. Камень срывается с пращи, а раскаленная искра с точила по касательной к кругу. Геометрически это точка, в равной мере принадлежащая прямой и кругу. Как связанная с центром вращения, она принадлежит кругу и движется вместе с ним. Но Декарт ясно и отчетливо различает ее видимое насильственное движение по кругу и невидимое стремление двигаться прямолинейно, которое становится очевидным, когда связь разрывается. Видимые движения и невидимые устремления тщательно различаются, как сценические действия и их закулисье. Именно второе начало одушевления, начало свободного движения, принимается в качестве естественного, образующего корпус природы. Оно и утверждается принципом инерции как первым законом природы. Этот закон утверждает, что часть «по природе» стремится оторваться от своего целого. Значит, она устремляется к какому-то иному, новому целому?

Альтернативная форма всеобщей связи – непосредственное отношение части к части, вида к виду, индивида к индивиду – отношение типа равенства. В мировой пирамиде оно связывает вещи одного уровня реальности – определяет ее горизонтальное измерение.

Геометрически ренессансное превращение картины мира выглядит совсем просто: замена вертикального измерения реальности горизонтальным. Это символизируется открытием и утверждением  художниками Ренессанса линии «горизонта» и подменой этой линией осевой вертикали иконы. Пирамида не исчезает – она опрокидывается на землю таким образом, что ее вершина, ранее определяющая высь, становится определением дали. Тем самым все идеальные силы размещаются на единой горизонтальной плоскости –  в материальной, осязаемой реальности, отличаясь друг от друга только большей или меньшей степенью их отделенности от человека. Точка всеединства оказывается бесконечно удаленной от созерцателя картины, и тем не менее она изображает его «точку зрения». Теологически это называется секуляризацией – обмирщением сакрального мира. А формально это семантическая революция –  утрата вещами их всеобщего символического смысла ради того значения, которое в них усматривается отдельным человеком – художником.

Геометрические формы этого превращения можно прослеживать сколь угодно детально, рассматривая историю преобразования иконы в картину. Но мы говорим о науке Леонардо – о «всеобщей механике», о силовой – не смысловой – форме мира. Как смыслы стали силами?

В качестве посредника мы упоминали душу. Понятие это допускает истолкование в терминах как смысла, так и силы, поскольку в предшествующей традиции они объединялись понятием «формы». Неодушевленной вещи форма служит тем же, чем человеку – душа. Форма как внешний принцип, определяющий индивидуальность, узнаваемость вещи, становится зримым «очертанием» или  ее геометрической «фигурой», а как принцип ее спонтанной внутренней активности – слепой «силой»[1]. Леонардо видит, что вещи обмениваются друг с другом «подобием не только своей формы, но и своей силы». В качестве примера он ссылается на «образы блеска» от Солнца. Взглянув на Солнце, мы получаем его образ со стороны не только внешних очертаний (светоносного диска), но также его действующей силы (слепящего излучения). Здесь сила все еще мыслится как некое подобие тела, но понятие формы уже отделилось от понятия силы.

Сила определяет взаимодействие тел на одном уровне реальности – в сечении пирамиды. Если раньше камень устремлялся к Земле как часть к целому, то теперь они взаимодействуют друг с другом в качестве онтологически равных и лишь количественно различных (по массе – количеству материи) сущностей. Образцовым типом взаимодействия для новой физики становится не притяжение, а столкновение, когда два тела, обмениваясь ударами, меряются силами. От понятия души понятие силы заимствовало лишь одно – неуничтожимость, бессмертие (впрочем, кажется, только коллективное – сохраняется лишь количество, а не качество силы). В космологии выстроилась форма, аналогичная перспективной, открывающая вид на космические дали соответственно тематическим планам познания. Глубины вселенной строятся тяготением, тогда как сами планы, уровни одинаковой отдаленности определяются отношениями инерции. В обратной же перспективе глубина мира утверждается структурными уровнями организации вселенной, своей вершиной указывая на «атом».

Быть может, всего нагляднее этот переход выразился в геометрии. Раньше все кривые второго порядка (окружность, эллипс, парабола, гипербола) рассматривались как сечения конуса – пирамиды с бесконечным числом сторон в основании. Теперь они строятся как перспектива круга. Классификация математических форм продолжает то же разрушение иерархии. Раньше все правильные многоугольники восходили к окружности как своему роду: многоугольник – это конечная окружность. Теперь, согласно принципу непрерывности, сама окружность понимается как многоугольник с бесконечным числом сторон, то есть погружается в семейство многоугольников через операцию предельного перехода[2]. То же с понятием множества – теперь оно числится в составе его собственных подмножеств.

Так куда же исчезла сила подобия? Возвращается оно в представлениях не о самом теле, а о его поле. «Силовые» линии полей связывают тела по линиям передачи силы, «потенциальные» – по линиям передачи формы. Наши эквипотенциали – это Леонардовы «потенции» тел, заполняющие все пространство мира, что можно записать формулой для заряженного тела, поля «центральной силы». Форма тела, бесконечно умножаясь, как горчичное зерно Кузанца, «потенциально» заполняет весь мир. То, что поле постепенно ослабляется, не так важно – его можно обнаружить на любом отдалении от тела. Во внешнем мире тело воспроизводит свои очертания, распространяясь до бесконечности, где его форма совпадает с формами всех прочих тел в окружности мира.

В средневековой картине мира тот же процесс осуществлялся в прямо противоположном направлении. А именно, мир в целом, нисходя по структурным уровням своей организации и в них индивидуализируясь, обретал на них форму того или иного тела. Таков, например, смысл учения Кузанца об ограничении бесконечной Вселенной в конечных вещах. Не отдельное тело излучает в мировое пространство свои (неведомо откуда взявшиеся) потенции, а потенции мира актуализируются в плотности тел. Вспомним полемический аргумент средневековых перспективистов: огонь, приложенный к палке, не зажег бы ее, если бы на ней не сходились силы всего неба. Или энтузиазм астрологов. Та же «пирамидальная» форма, но вывернутая наизнанку.