Онтологические прогулки

 

(к проблеме герменевтики сложной структурной формы романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита»)

 

Михаил Афанасьевич Булгаков

 

 

 

Роман «Мастер и Маргарита» вызывает множество интерпретаций, причем часто эти толкования противоречат друг другу не только в частностях (анализе исторических, религиозных и культурологических деталей, аллюзий, прототипов и указании на источники т. п.), но и в целом. Исследователи, игнорируя или считая несущественными целый ряд вопросов, присутствующих в тексте, придают или навязывают тексту те смыслы и ценности, которые имплицитно содержатся в собственных методах толкований, но ничем не подкрепляются изнутри структурной формы романа. Или даже противоречат сюжету. Сам смысл романа ускользает от аналитика или определяется таким образом, что важным оказывается не позиция автора, а позиция интерпретатора.

Реконструкция авторского замысла и есть одна из задач этой работы.

Мы считаем, что сама возможность текста романа «Мастер и Маргарита» быть истолкованным разными, в том числе и противоположными друг другу способами, входит в структурную форму романа как ее семантическое зерно, как не только авторская интенция, но и как инвариант поэтики Булгакова, строящего повествование в своих текстах специфическим образом, который и будет, в том числе, предметом нашего анализа ниже [п. 1. 1 – п. 4]. Эта специфическая булгаковская оптика должна обязательно учитываться, как и семантика образов (см.: п. 2 и подпункты п. 2, п.4), и анализ лейтмотивов и т. п. и т. д. Более того, можно утверждать, что не увиденные и не отрефлексированные оптические ловушки в тексте Булгакова мешают прочтению романа как целостного произведения.

 

 

1

 

1. 1. Прочтение булгаковского романа зависит от постулирования анализирующим истинности своей позиции (для ее интерпретации) в рамках специфической «двойной» оптики: либо верна первая позиция/либо верна вторая (n-ая). Возникает метод «двойной фокусировки». Назовем его «шизоидной» позицией. То есть шизоидная позиция, это такая аналитическая позиция, которая определяет себя внутри одной пропозиции – и из этой пропозиции не понимает/не принимает и не видит вторую. И, наоборот, внутри второй пропозиции не видит или не принимает как верную – первую позицию.

Таким образом, внутри «шизоидной» фокусировки фиксируется определенная система деталей/ценностей, после чего вторая часть/пропозиция:

1) либо ускользает от взгляда (становится несущественной для анализа, отбрасывается исследователем как второстепенная и тд., например: п. 6.7);

2) либо толкуется предвзято из уже определенной системы координат (например, по отношению к эпиграфу – п. 2).

1.2. Инверсия точек зрения/пропозиций, их рокировка выводит главное на периферию, а второстепенное – в главное. При этом ложный нарратив воспринимается как основной.

1.3. Мы считаем, что метод чтения романа задан уже в эпиграфе, и демонстрирует, как именно работает «шизоидная оптика» в создании разнонаправленных или противоречивых интерпретаций. Мы видим, что если утверждение желания зла в эпиграфе оказывается под вопросом или игнорируется, то утверждается добро, если же исходить из верности первой части высказывания, то увидим, что зло утверждается, а добро оказывается под вопросом или игнорируется.

 

 

2

 

Способы прочтения эпиграфа – матрица метода прочтения структурной формы романа (п. 1.3). Посмотрим, как строится шизоидная оптика, на примере эпиграфа романа:

2.1.  

 

«Я – часть той силы, что вечно хочет зла» --- А

Оператор – «и» (функциональная зависимость между А и В)

«Вечно совершает благо» --- В

 

2.2 Конъюнкция. А Ʌ В

Высказывание истинно, когда истины оба выражения, но В есть ⌐А. Если верно А, то интенция направлена на зло. То есть Мефистофель осознает, что такое зло и оперирует этим понятием. Его воля направлена на зло.

Если верно В, то Мефистофель действует вопреки своей воле и результатом его действий становится благо (опять же он оперирует понятием благо и понимает, что это такое).

Тогда в данном высказывании воля к действию и само действие разведены как противоположные, поскольку понятия зло/благо – взаимоисключающие.

Следовательно, если Мефистофель хочет творить зло и не воплощает своих желаний, то смысл его интенции носит лишь характер манифеста и может быть игнорирован.

Поэтому данное высказывание имеет вторую пропозицию – совершение блага, как психологически более сильную. То есть лежащую в осязаемой области действий. Одновременная истинность обеих пропозиций оказывается сомнительной. То есть высказывание не может быть истинным одновременно при дихотомии двух простых высказываний (можно толковать в духе истинности как антиномии по о. Павлу Флоренскому). Или антиномии нет, поскольку благо и зло не являются категориями внутри одной ценностной системы.

2.3 Дизъюнкция – A v B.

Дизъюнкция – это сложное логическое выражение, которое истинно, если хотя бы одно из простых логических выражений истинно и ложно тогда и только тогда, когда оба простых логических выражения ложны.

Здесь если истинно А, то В оказывается ложным высказыванием, но истинность всего выражения сохранена. И обратное, сотворение блага может быть истинным, даже при наличии злой воли. И снова выражение истинно. То есть: или истинно желание зла, или – сотворение блага. И тогда истинно общее высказывание.

Свобода выбора лежит вне пропозиций и зависит от ценностной системы наблюдателя. Он равно может принимать первую пропозицию как истинную, не доверяя второй, и вторую – не принимая первую.

2.4. Инверсия – F = ¬A

Это сложное логическое выражение, такое, что если исходное логическое выражение истинно, то результат отрицания будет ложным, и наоборот, если исходное логическое выражение ложно, то результат отрицания будет истинным. Данная операция означает, что к исходному логическому выражению добавляется частица «не» или слова «неверно, что».

Если желание зла верно, то неверно, что злая воля творит благо. Если творится благо, то неверно, что субъект совершающий благо, имеет злую интенцию. То есть в любом случае Мефистофель говорит неправду – или в первой пропозиции, или во второй.

2.5. Логическое следование или импликация – F =¬A

Импликация – это сложное логическое выражение, которое истинно во всех случаях, кроме как из истины следует ложь. То есть данная логическая операция связывает два простых логических выражения, из которых первое является условием (А), а второе (В) является следствием.

«A → B» истинно, если из А может следовать B.

Обозначение: A→B.

Если Благо и зло – не равнозначны, то В неистинно (Воланд не может совершать благо), поскольку является результатом деятельности злой воли Воланда (А).

Это позиция Левия Матвея.

2.6 Логическая равнозначность или эквивалентность:

Эквивалентность – это сложное логическое выражение, которое является истинным тогда и только тогда, когда оба простых логических выражения имеют одинаковую истинность.

«A ↔ B» истинно тогда и только тогда, когда А и B равны.

Обозначение: A ↔ B.

Это позиция Воланда (зло и благо равнозначны и зависят друг от друга).

2.7 Операция XOR (исключающие или)

«A ⊕ B» истинно тогда, когда истинно А или B, но не оба одновременно.

Эту операцию также называют «сложение по модулю два».

Обозначение: F = A ⊕ B.

Это чья позиция? Это релятивное отношение ко злу и благу, причем равно неважно, какая из пропозиций верна. Что-то вроде полифонии внутри одной системы ценностей.

 

 

3

 

Шизоидная оптика приводит к множеству различных толкований, зависящих от метода и собственной системы ценностей интерпретатора. Термин «шизоидная» не связан с термином «шизоанализ» Ж. Делеза и Ф. Гваттари. В аналитике данных авторов шизоанализ есть отказ от любого связывания знака и означаемого, он говорит о разных типах деструкции соотношения реальность–текст/интерпертация. В нашем случае шизоидная оптика предполагает лишь указание на присущую самому способу письма Булгакова методу: текст интерпретируется не на основании анализа самого текста, а на основании способов прочтения и идеологических/религиозных позиций интерпретатора.

Скажем, априорное предположение, что автор ершалаимских глав – мастер, вопреки данности текста, в которой мастер ни разу не подтверждает свое авторство. Или убеждение, что рукопись, возвращенная Воландом, есть рукопись мастера, вопреки данности текста, в котором указывается, какая часть романа автора сохранилась – причем прямой цитатой из реального текста мастера. При этом сила «шизоидной оптики» столь велика, что никто из исследователей даже не может, хотя обязан был бы, предположить, что сохранившийся фрагмент истинного романа мастера может быть легко вмонтирован в текст другого автора. И речь может идти о компиляции или подделке текста мастера.

Молчание автора о собственном якобы возвращенном романе – разве это не должно стать тоже предметом анализа?

Как и наличие трех рецензий на истинный роман Мастера, по которым можно реконструировать, что все-таки писал Мастер до того, как сжег свой текст.

Но почему-то такие важные элементы романа просто отбрасываются аналитиками как несущественные.

 

 

4

 

Ниже мы попытаемся выделить по основной интенции несколько групп различных толкований. Естественно, многие авторы, указанные в той или иной группе, касались и других сторон личности Булгакова или анализировали его роман не только в рамках той группы, в которую я их «поместил». Важно увидеть, что сами способы понимания и анализа романа – часто или дополняют друг друга или даже противоречат один другому.

Типология толкований романа изнутри «шизоидной» оптики сводит все разнообразные прочтения к определенным группам:

4.1. «Христианское» толкование: роман прочитывается как текст о Христе (Т. Поздняева, А. В. Злочевская, о. Г. Кочетков, В. Лидский, арх. И. Шаховской, Isobel Victoria Martin, Адриано Делл'Аста и др.);

4.2. Толкование романа как антихристианского текста – ершалаимские главы есть искажение образа Христа или даже «антиеванагелие» (о. А. Кураев, Р. Рахматуллин, К. Икрамов, Агеев А., Щевеликов Ю., Гаврюшин Н, Дунаев М. М. и др.);

4.3. Жанр «Мастера и Маргариты», в первую очередь, есть метафизический/философский роман, в котором действует та или иная рецепция Спасителя в нехристианской религиозно-философской системе, а образа Христа нет вообще (В. Емельянов, о. А. Мень, архимандрит Тихон (Шевкунов), Савельева О.А., А.В. Татаринов и др.)

4.4. Прочтение носит историко-контекстуальный смысл: взаимоотношения художника и власти, природа власти, сатира на советскую действительность (М. Чудакова, Л. Яновская, А. Барков, Марина Черкашина, С. Иоффе, И. Бэлза, М. Любин, М. Гольдентул и др.)

4.5. Прочтение строится на принципах структурализма и постструктурализма, и роман воспринимается как сложная литературная игра (система лейтмотивов, аллюзий, подтекстов, интертекстуальных связей) (O. Gurevich, Миливое Йованович, Б. Гаспаров, David M. Betheaи др.)

4.6. Гностическо-конспирологическое прочтение романа предполагает наличие у аналитиков определенного конспирологического чутья и приписывает Булгакову подобные же качества: масона, подпольщика, визионера, тайного борца с христианством во имя новой чистой религии. Даже создателя собственной религиозной системы, посвященного и тд (Юрий Воробьевский, Д. Галковский, Печенкин, Кандауров, А. Зеркалов и др.)

4.7. Культурологическое-академическое прочтение связывает роман с определенными культурными эпохами, определенными философскими, литературным традициями (И.Галинская, Л. Карасев, Б. Соколов, Е. Яблоков, Омори Масако и др.).

4.8. Автобиографическое прочтение текста предполагает мощный автобиографический подтекст и связь сюжета  игероев романа с реальными лицами из окружения Булгакова (М. Петровский, М. Чудакова, Л. Яновская, А. Варламов, А. Барков и др.).

Возможен ли синтез? Только при включении оптики «презумпции незнания». То есть такой, в которой сам способ присутствия внутри той или иной пропозиции исключается и текст становится единственной данностью анализа.

 

 

5

 

Рассмотрим некоторые элементы структурной формы романа:

5.1. Левий Матвей отказывается служить власти и Пилата, и Воланда. Зададим вопрос 1: «Какой власти служит он»? У Левия есть записи того, что говорил герой романа мастера (в пропозиции «вера в Иешуа/Иешуа говорит правду» Левий пишет ложь). Но если Иешуа – как герой, придуманный Воландом, лжет – то Левий пишет правду. Только он пишет не о Иешуа, а о ком-то другом.

Зададим следующий вопрос 2: «О ком же тогда пишет Левий?»

Будем исходить из того, что в романе есть несколько героев, читавших текст романа мастера до того, как роман был сожжен.

Эти читатели – рецензенты романа. И, если внимательно исследовать, о чем и о ком эти рецензии, то окажется, что все они подтверждают, что в романе мастера действовал не Иешуа, а Христос.

Кроме того, далее в статье мы предлагаем описание системы хронотопов внутри романа [п. 8], из которой следует, что Левий Матвей – единственный герой, который эксплицитно присутствует во всех трех основных хронотопах и он же единственный, кто выходит за пределы всех трех хронотопов здесь-бытия романа в апофатическую область Того, кто выше Воланда и может диктовать ему свою волю.

Тогда следует, что герой записок Левия – действительно не Иешуа, а подлинный Иисус, основанный на источниках, т.е. на Новом завете, где Левий – один из истинных евангелистов, то есть на личном опыте евангелиста Левия.

5.2. В романе присутствуют три скрытых текста: Ивана Бездомного (его поэма о Христе), Мастера (сожжённый роман о Понтии Пилате) и Левия Матвея (записки о не-Иешуа). Мы знаем, что они были написаны, но не знаем, что в них. Все три вводятся через рецензии профессиональных критиков или отзывы читателей о самих текстах.

Во всех рецензиях/отзывах указывается, что герои текстов – или Христос (тексты Мастера и Бездомного), или не-Иешуа (текст Левия Матвея). При этом Христос у Мастера – старообрядческий, дониконовский, то есть пока не испытавший возрожденческого/гуманистического влияния западноевропейской культуры, то есть до реформаторский, и не толкующий Спасителя как человека преимущественно или вообще человека, а в поэме Бездомного Христос – как раз антиренановский, /послениконовский/ реформаторский, то есть вполне евангельский как живой Богочеловек, что противоречит официальному толкованию о его вне-историчности или только историчности в советской историософии (именно реальность Христа и ставит в вину Ивану Берлиоз).

Что касается Левия, то он пишет записки о не-Иешуа, а поскольку Иешуа – не Христос, а выдумка Мастера (по нашей версии – Воланда), то Левий пишет о ком-то, противоположном Иешуа – то есть о Христе [5.1]. Здесь та же взаимозавимость истинности/лживости высказывания, как в эпиграфе.

Иешуа – не-Христос не только в записках Левия или «воскресшем романе» мастера, но и в прямом сопоставлении предложенного Воландом текста и текста евангельского. Причем в «восстановленном» тексте романа Иешуа не просто отличен от евангельского Христа, но ему противопоставлен в основных, фундаментальных характеристиках. Примем к сведению, что Булгаков с детства читал и блестяще знал Новый Завет, участвовал в богослужениях, рос в атмосфере православного быта (он по отцовской и по материнской линии – из среды русского духовенства). Следовательно, все различия меду романным Иешуа и новозаветным Христом он понимал, и они возникли не случайно. Иешуа отказывается от отцовства, от определения себя как истины, не воскресает, предлагает вполне просвещенческую антропологию о доброте человека как врожденной данности, предлагает верить в человека вопреки опыту и историческому, и личному, и утверждает, что добро само по себе способно побеждать зло, достаточно лишь сказать человеку, что он по своей природе добрый и его испортило лишь плохое с ним обращение в прошлом (пример Марка Крысобоя или самого Пилата).

Христос утверждает, что пришел в этот мир исполнить волю Отца, что Он есть истина, Он воскресает, христианская антропология исходит из того, что в мире действует падший человек, и только по своей свободной воле он может двигаться в сторону исцеления и восстановления целостности – и что при этом для восстановления целостности и реального развития в человеке доброты должна помимо воли человека быть еще и воля, и помощь Божья. Кром этого христианская историософия очень внятно говорит, что человеческая история – это история и добрых и злых людей в их сложной взаимосвязи, это постоянное вхождение зла в действия человека и что мировая история от ее начала до ее завершения – никогда не будет историей всеобщей победы добра над злом.

5.3. Роман в романе.

Мы уже говорили, что молчание Мастера по поводу возвращенного романа, по сути, отказ от авторства этого текста – требуют объяснения [3].

И тут демонстрация Булгаковым того, что рукописи горят, причем вопреки утверждению некоторых героев о неуничтожимости написанного – это определенное обнажение приема, подсказка, что позиция героя в романе (даже симпатичного читателю) не есть окончательная или истинная. Более того, такая подсказка должна помочь сформулировать вопрос: «а если рукописи все-таки горят?) (то есть выйти за пределы шизоидной оптики), то, что мы можем извлечь из романа Булгакова о истинном романе мастера, который все-таки сгорел? И автор дает нам такую почву для реконструкции сгоревшего текста. Попробуем представить на основании трех рецензий, написанных на еще не сожжённый текст Мастера, о ком был написан его роман.

 

 

6

 

Реконструкция текста «романа Мастера»:

 

6.1. О первой рецензии на роман Мастера сказано следующее: «Ариман предупреждал всех и каждого, что он, то есть наш герой, сделал попытку протащить в печать апологию Иисуса Христа».

Советский критик не мог спутать врага социалистической действительности – Христа, и философа Иешуа, который предлагал утопическую идею о всеобщей доброте, и тем самым снимал саму проблему зла и противостояния злу в мире. Если он прямо указывает на то, что в настоящем тексте Мастера действует Иисус Христос – то так оно и есть.

Сам же псевдоним рецензента подталкивает к прямому значению: исходя из имени зороастрийского бога зла Аримана, который постоянно борется богом добра Ормуздом, критик именуется именем злого бога, и противопоставлен доброму богу – критикуемому автору (возможно, и герою его романа – Иисусу Христу). Если Ариман – критик, то Ормузд – критикуемый.

А герой романа Мастера – Иисус Христос.

6.2. О второй рецензии мы знаем, что в ее тексте был призыв: «Ударить по пилатчине и тому богомазу, который вздумал протащить … ее в печать».

То есть богомазом был назван автор романа Мастер, и был указан еще один герой романа – Пилат. Но если мастер – богомаз, то какую икону он написал? Получается, что роман сопоставляется с иконой. Кто изображен на иконе? Очевидно, что опознать текст как икону можно лишь в случае, если герой текста входит в ряды иконописных персонажей. Икон Иешуа нет. Как нет икон Пилата. То есть критик увидел в тексте мастера знакомые и враждебные ему фигуры иконописания.

Таковыми могли бы быть Иисус Христос и/или Его ученики/апостолы.

6.3. Латунский называет свою рецензию на текст романа мастера: «Воинствующий старообрядец». Поскольку критик читал истинный текст романа, то в своем названии фиксирует именно то, что он вычитал в подлинном авторском варианте – то есть указание на стиль прозы мастера, описание героев, как схожих с иконами старого письма, старообрядческую, до никонианских новшеств.

Старообрядцы не приняли новую иконопись в том числе и потому, что изображения Христа, Богоматери и святых стали более антропоморфны, приобрели слишком человеческие качества, психологизм, портретность. В то время как цель иконы отличается от цели религиозной живописи. С точки зрения старообрядцев никонианство превращает икону в живописное полотно.

То есть Иешуа как добрый человек – легко может быть героем послереформенной иконы, но героем старообрядческой иконы может быть лишь Богочеловек Иисус Христос.

6.4. Итак, просуммируем реальные факты. Что критики увидели в настоящем романе Мастера?

Апологию Иисусу Христу [6.1], написанную богомазом [6.2] (то есть роман воспринят как икона), по старообрядческому канону [6.3] (старообрядческая икона отличается от никоновской, как Евангельское описание жизни Христа от жизнеописаний Ренана и Фаррара). Рецензия Латунского говорит, что икона-роман – именно о Христе во всей строгости его канонического изображения (автор иконы – воинствующий старообрядец). Важно, что если во второй рецензии теоретически можно предположить, что критик увидел в Христе – Иешуа, то первый и третий отзывы однозначно отсылают именно к Иисусу Христу.

6. 5. Что остается от текста романа Мастера?

Вот реально что остается от романа Мастера – одна «тетрадь с обгоревшими краями» та самая, которую держит на коленях Маргарита перед встречей с Воландом, та самая, которую вытаскивает из камина – «держа на коленях испорченную тетрадь… то, в чем после сожжения не было ни начала, ни конца», ту, которую она и вынесла после сожжения тетрадей с романом из квартиры Мастера: «Она аккуратно сложила обгоревшие листки, завернула их в бумагу, перевязала лентой».

Нет свидетельств о том, что текст в романе и сам роман мастера – идентичны. Есть утверждение Воланда (старого софиста –см. п. 6. 8), но сам автор не признает в возвращенных рукописях (кстати, сжигал мастер тетради) свой текст.

Определить подлинность возвращенного романа тоже нельзя - роман уносится на тот свет и остается лишь в памяти мастера.

Остается описание того, каким был текст со слов Воланда, Ивана Бездомного и Маргариты….

В сцене сжигания романа и сцене лжевоскрешения «негорящей рукописи» – разночтения в описании рукописи. Сжигаются пачки тетрадей (листки у Маргариты), возникают же в разные моменты описания то «нетронутые тетради», то «на ковре лежали рукописи, они же были и на диване»…

Обращает внимание и то, что все переходы от советской действительности к событиям, описанным в ершалаимских главах построены так, что проверить их источник невозможно. Мы узнаем эти события: из уст самого Воланда, во сне Ивана Бездомного, из уст Маргариты после того, как сама Маргарита призналась, что она ведьма и потеряла человеческую природу, вступив в сделку с Воландом. В последнем случае прямо указывается, что реальная рукопись мастера: «Тетрадь, исковерканная огнем, лежала перед нею, а рядом возвышалась стопка нетронутых тетрадей». При этом сама Маргарита осознает, что пребывает в ситуации искажения реальности – «колдовстве» в сцене появления текста: «ужасная мысль, что это все колдовство, что сейчас тетради исчезнут из глаз…», – вот что ее мучает.

Булгаков дает детальное описание того, что сохранилось от текста романа на самом деле:

«Вернувшись с этим богатством к себе в спальню, Маргарита Николаевна установила на трехстворчатом зеркале фотографию и просидела около часа, держа на коленях испорченную огнем тетрадь, перелистывая ее и перечитывая то, в чем после сожжения не было ни начала, ни конца: « ... тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хаемопейский дворец с бойницами, базары, каравансараи, переулки, пруды ... Пропал Ершалаим – великий город, как будто не существовал на свете...»

Маргарите хотелось читать дальше, но дальше ничего не было, кроме неровной угольной бахромы».

Итак, Булгаков точно указал текст, написанный мастером. Все остальное принадлежит не его перу. Именно поэтому мастер и не атрибутирует ни разу текст ершалаимских глав как свой.

 

6. 6. Читал рецензию на настоящий текст Мастера еще один герой романа – Алоизий Могарыч:

«Могарыч? – спросил Азазелло у свалившегося с неба.

- Алоизий Могарыч, – ответил тот, дрожа.

- Это вы, прочитав статью Латунского о романе этого человека, написали на него жалобу с сообщением о том, что он хранит у себя нелегальную литературу? – спросил Азазелло».

Следовательно, Могарыч знал, что Мастер хранил, а, следовательно, использовал при написании своего романа запрещенную литературу (мастер – историк по профессии, поэтому прекрасно понимал, что даже если он пишет исторический роман о Понтии Пилате, то среди источников окажется Новый Завет). Что было нелегальной литературой в те времена? Роман самого Мастера без Христа? Такой роман не мог быть нелегальным. Как и Тацит, например. Или Иосиф Флавий. Нелегальной мог быть именно Новый Завет, жития святых, богословская литература.

6. 7. Особой популярностью у читателя пользуется продукт «шизоидной оптики»: «Рукописи не горят» – слова Воланда. Реакция Маргариты на эту аксиому: «всесилен!» Почему же Мастер впадает в тоску? Роман ведь возвращён?

Отметим, как красиво сам Булгаков показывает ложность слов Воланда и свидетельства Маргариты.

При этом еще раз подчеркнем (что совершенно определенно подтверждает точность нашего термина «шизоидная оптика»), как ни один исследователь не замечает, что в той же мизансцене, в которой утверждается вечность «не горящих» рукописей – дважды показано, что: а). рукописи горят, б). рукописи легко фальсифицируются или подделываются/уничтожаются навсегда. Причем демонстрирует это помощник Воланда – Коровьев при молчаливом согласии хозяина.

В той же мизансцене возвращения текста романа (в полуподвале) Коровьев бросает историю болезни Мастера в камин и открыто заявляет: «нет документа, нет и человека». То есть перед нами слуга Воланда демонстрирует, что все-таки рукописи (история болезни, домовая книга – рукописные тексты) горят. В той же сцене, где утверждается неуничтожимость рукописи романа, описана технология уничтожения/изменения текста: Коровьев дует в домовую книгу и оттуда исчезает страница!

То есть дважды показано, что рукописи и горят, и исчезают. И лишь сила «шизоидной оптики» заставила пройти всех исследователей мимо этих очевидных деталей.

6. 8. Так, автор булгаковской энциклопедии Б. Соколов утверждает: «Рукопись Л. М., как и рукопись Мастера, не горит, но она несет не истинное, а извращенное знание». Это утверждение противоречит фабуле романа: ведь в тексте ровно наоборот – рукопись мастера сгорает, Левия Матвея – нет, кроме того, что тоже возможно, возвращенная рукопись несет извращенное знание, а рукопись Левия – истинное. То есть аналитик без анализа текста занимает позицию одного из героев: Иешуа (а почему Иешуа говорит правду, а Левий Матвей – ее извращает, разве не может быть, что Иешуа – извращает, а Левий говорит правду?), даже вопреки элементарной профессиональной необходимости исследовать все позиции в романе.

Если Иешуа говорит, что Левий искажает его слова, то какие слова записывает Левий и чьи? [5.1]. Мы предполагаем, что раз слова не лже-Христа, то это слова другого учителя Левия [5.2]. То есть Того, кого и изображал в романе о Понтии Пилате Мастер (богомаз, старообрядец и т. д.) – истинного Христа.

Булгаков предлагает вспомнить известный «парадокс Эпименида» (парадокс лжеца): «Критянин Эпименид утверждал, что все критяне лжецы». Этот парадокс цитируется в Новом Завете апостолом Павлом в Послании к Титу (Тит.1:12-13): «Κρήτες ἀεί ψεύσται… и т. д (в русском синодальном переводе: «Из них же самих один стихотворец сказал: „Критяне всегда лжецы, злые звери, утробы ленивые“. Свидетельство это справедливо…»). Стихотворец Эпименид жил за 658 лет до Рождества Христова на острове Крите и утверждал: «Критяне всегда лжецы, злые звери, утробы ленивые». «Пророком» назвал апостол Эпименида, применяясь к тогдашним понятиям: язычники называли так своих поэтов, считая их слова как бы откровением свыше» [http://www.sedmitza.ru/text/430652.html].

Этот парадокс был включен Евбулидом Милетским (IV век до н. э) в список основных софизмов древнегреческой философии. Отметим, что именно Левий Матвей называет Воланда «старым софистом», то есть тем, кто использует метод критян (парадокс лжеца).

 

 

7.

 

Булгаков и христианство

 

7.1. Оптика христианства – не может быть внутри земной оптики и «на чьей-то стороне». «Царство мое не от мира сего» – говорит Христос. То есть христианская позиция может имеет свой источник «вне этого мира» и поэтому для описания такой позиции необходимо выходить за пределы нашей действительности, чем и занимается апофатическое богословие. Таким образом христианская позиция занимает при анализе особое место, находясь и внутри и вне объекта изучения, чтобы включать и позицию «своего», и позицию «чужого» (бахтинский и буберовский диалогизм, левенасовский и Зизулиса взгляд на охватывающий в любви взгляд Бога на творение).

Многие исследователи, как видящие в романе христианские мотивы [4.1], так и считающие роман антихристианским [4.2] – схожи в утверждении отсутствия Добра на страницах булгаковского текста. Более того, очевидные победа и сила Воланда на фоне деградирующего советского населения и слабого главного героя – Мастера, как будто бы утверждают невозможность победы света. Максимум, что доступно героям – это «покой».

Но вынесение Света-Добра-Бога за пределы романа еще не есть согласие со злом.

Булгаков пишет не о том, что явилось Зло, а о том, что в истории этого мира не является/не проявляется Добро. Для такого понимания истории, как победы зла, у Булгакова есть серьезные основания в личном опыте: крах семьи, дома, города, кровь и безумие октябрьского переворота, гражданская война и личное участие в Белом движении, потерпевшем поражение.  Все книги М. А. Булгакова – о вторжении в мир зла.

«Белая Гвардия» – вторжение зла и поражение добра.

Булгаков не смог простить добру, что оно слабее зла, но от этого он не стал на сторону зла.

В романе нет прямого противника у Воланда, кроме Левия Матвея.

Но есть знаки присутствия Того, кто сильнее Воланда:

 

7. 2. Лотерея и возможность, уйдя с работы, полностью посвятить себя сочинению романа, дарованные случаем (в системе христианства случай – часть Божьего Промысла, в системе материализма – слепая воля вероятностей, которая высмеивается уже в начале романа, в диалоге Воланда и Берлиоза  и последующей судьбе председателя Массолита).

 

7. 3. Любовь к Маргарите и возможность ответной любви (которая стала невозможной в тот момент, когда Маргарита потеряла свою человеческую сущность).

 

Т. е возможность творчества и любви даже в безбожном и безлюбовном мире – были.

Далее – предполагалась область свободы и выбора. Маргарита свой выбор совершила, Мастер от своего – отказался. Отказ от выбора – это тоже выбор и поэтому Мастер вынуждено оказался втянут в соглашение Маргариты и Воланда.

 

Не Зло выбирает героев, но герои выбирают Зло, которое лишь предлагает себя.

 

 

8

 

Хронотоп романа

 

8.1. В романе присутствуют три системы координат/три хронотопа: О-сов. (так обозначим советский хронотоп) ~ О-Ерш (ершалаимский хронотоп) ~ О-вол (хронотоп свиты Воланда и самого хозяина свиты).

Все хронотопы имеют общую структуру.

Их объединяет: а) иерархия, б) тоталитаризм, то есть власть вышестоящего над нижестоящим без возможности обратной связи.

8.2. Рассмотрим первое множество (внутри 1-ого хронотопа) О-сов (Общество СССР): это советские граждане «важная часть этого множества – советские писатели) + Мастер и Маргарита + приходят Воланд с его свитой (временно) + Левий Матвей (временно) (Левий Матвей).

8.3 Второе множество (внутри 2-ого хронотопа) «О-ерш» (Общество Ершалаима): (Левий Матвей) + Иешуа Га-Ноцри + Понтий Пилат+ Воланд (по его словам) + жители Ершалаима и римские солдаты. Левий Матвей в этом множестве присутствует очевидно, присутствует ли Воланд – не понятно, поскольку его утверждение еще не обозначает истинности. Во всяком случае однозначно мы может здесь снова указать на Левия Матвея.

8.4 Третье множество (оно оказывается в разных хронотопах) назовем «О-вол» (Общество Воланда).: Мастер и Маргарита + Понтий Пилат + Иешуа Га-Ноцри + Воланд и его свита + Левий Матвей (здесь он выступает как противник Воланда и его свиты).

Следовательно:

8.5. Единственный персонаж, который явно присутствует во всех трех множествах - Левий Матвей. Он же – единственный, кто выходит за границы всех 3-х систем член множеств/хронотопов. Возникает вопрос – к какой системе координат или какому множеству принадлежит он?

Организация пространства в романе Булгакова отличается от пространственных структур писателей, отказавшихся от одномерного пространства: например, у Достоевского пространство выстраивается как сложное соотношение пространственных и временных координат авторского голоса и голосов героев (полифония по М. Бахтину «Проблемы поэтики Достоевского»), у Чехова мы наличие разных подсистем внутри большого пространства назвали полисистемностью (А. П. Чехов. «Два плана бытия в прозе Чехова или структура чеховского хронотопа»). Полисистемность расширяет возможности полифонии[1], предоставляя для разных голосов разные хронотопы), у Булгакова расширение происходит за счет шизоидной оптики, позволяющей авторскому голосу при активной позиции автора все же оказаться за пределами текста.

Булгаковская оптика устроена таким образом, что множественность различных хронотопов, имеющих друг с другом определенные подмножества пересечений, позволяет зафиксировать позиция восприятия внутри того или иного подмножества и видеть ситуацию не извне, а изнутри того или иного подмножества/хронотопа.

Посмотрим, в каких точках (героях) пересекаются выделенные нами три подмножества:

О-ерш∩О-сов=Левий Матвей

О-сов∩О-вол=Мастер+Маргарита+Левий Матвей+Воланд.

О-ерш∩О-вол=Воланд (точнее, переменная Х, которая при определенных условиях может быть равна Воланду)+Понтий Пилат+Иешуа Га-Ноцри+Левий Матвей    =>

Общая «точка пересечения» множеств=(Левий Матвей)

Но у этого героя есть еще одно топологическое качество – он единственный герой, который может выйти из всех трех хронотопов (советского/ершалаимского/метафизически-духовного под властью Воланда) в апофатическое пространство [5.1; 7.1]. И Воланд не может ему помешать, как  и не может ничего с ним сделать. Левий – единственный персонаж, неподвластный Воланду. Именно его способность общаться в некоем ином пространстве с Тем, Кто сильнее Воланда – и дает ему от Воланда защиту.

Апофатическое пространство (О-а) построено иначе, чем все три подобные друг другу в романе. И оно их все включает, но помимо этого еще и обладает областью неописываемого. На эту область и указывает Левий Матвей, не именуя того, кто находится в области апофатики, но именуя того, кто принадлежит здесь-бытию. То есть трансцендентной – неименуемой (см. п. V-Г) является область присутствия Бога (Иисуса).

О-с+О-в+О-е⊂Оа, так что Ос~О-в~О-е, и при любом как угодно большом количестве членов ∑ (сумма) всех трех множеств/хронотопов (Ос+О-в+О-е) всегда меньше любого члена множества Оа.

 

9.

 

 Фабула романа.

 

Что касается фабулы романа «Мастер и Маргарита», то несмотря на многочисленные толкования, сотни исследований, широкий диапазон оценок – от христианского произведения до чуть ли ни сатанинской книги, роман по-прежнему не прочитан. Укажем лишь на несколько вопросов, которые до сих пор остаются за чертой анализа, и которые напрямую вытекают из текста романа.

Зачем Воланд и его свита прилетают в советскую Москву? Зачем им нужны Мастер и Маргарита (в первых редакциях романа этих героев не было), почему они улетают из Москвы именно после смерти Мастера и Маргариты, откуда берется рукопись романа мастера, если роман сожжен. Принципиальный вопрос, мимо которого почему-то проходят исследователи – а почему мастер как автор романа ни разу не подтверждает своего авторства после возвращения сгоревших тетрадей? Почему все главы уничтоженного романа представляют читателю другие люди, но не автор. Кто является автором возвращенного текста? Имеем ли мы две разные редакции одного романа, единственный текст романа, или – разные тексты, причем второй написан не мастером? Или, как считает диакон Кураев, в соавторстве Мастера и Воланда: «и в самом деле Воланд водил судьбой и пером Мастера до этой финальной сцены» (Кураев А. В. «Мастер и Маргарита»: За Христа или против). А если ершалаимские главы написал не Мастер, то кто? И зачем. Перечисленные выше доказательства, взятые из самого текста, позволяют сформулировать следующую версию: Воланд прилетает в Москву затем, чтобы уничтожить очаг сопротивления – роман о Понтии Пилате Мастера. Что интересно, в самом начале романа Воланд прямо признается, что прибыл в Москву работать с «подлинными рукописями». Уже здесь задан мотив подлинности/подложности рукописей – потом его нужны будет учитывать при анализе тезиса «рукописи не горят», потому что если есть подлинные рукописи, то автоматически есть и неподлинные, и тогда о каких все-таки негорящих рукописях (и подлинны ли они или нет), – скажет сам Воланд позже? Но, по своему методу частичной правды/частичной лжи (шизоидной оптики) – назвав верно причину появления в Москве, автором рукописей Воланд называет не Мастера, а умершего чернокнижника десятого века Герберта Аврилакского.

Мастер – историк и знает, где искать информацию о Понтии Пилате – в Новом Завете. Там – действует Пилат и Христос. И Мастер пишет роман о Христе, опираясь на Новый Завет. На это указывает сам: «Несмотря на то, что Иван был малограмотным человеком, он догадался, где нужно искать сведений о Пилате…» Тем очевиднее, что именно в Евангелиях искал сведения о Христе и Пилате и историк по профессии Мастер…

Герой романа мастера – Христос. И Пилат. Это доказывается тремя рецензиями на рукопись романа Мастера. Во всех трех речь идет о том, что в рецензируемом произведении герой – Иисус Христос, а не Иешуа. Но цель Воланда – не только уничтожить роман о своем главном противнике – истинном Боге, но и уничтожить мастера. Но не только уничтожить Мастера, а подбросить вместо правдивого романа о Христе – искаженный роман об Иешуа Га-Ноцри. Воланд заключает сделку с Маргаритой – он возвращает ей возлюбленного, а она подтверждает авторство псевдоромана. Именно Маргарита и читает последнюю главу, и она же радуется возвращенному роману, а Мастер сидит мрачный.

В искаженном романе Воланд – именно он автор ершалаимских глав, дает лживый образ Богочеловека. Тот, который удобен ему: без воскресения, не различающим добро и зло, отказывающимся от Богоотцовства. И после этого убирает тех, кто знал правду: Маргарита (по сути, ставшая сотрудницей Воланда и помогающая появлению ложной рукописи и отравлению Мастера) и Мастер отравлены по приказу Воланда, свидетели убраны, вместо страшного для Воланда романа фиксируется ложный текст с элементами текста Мастера. Совершив то, ради чего Воланд и прилетал в Москву, он со своей свитой «кидаются в провал». Память Мастера затухает, а его герой «уходит в бездну», то есть туда же, куда и Воланд со свитой – в ад. Некоторые исследователи утверждают, что фрагмент с указанием того, куда попадает Понтий Пилат – Булгаков снял, а его вдова потом снова восстановила (Белобровцева И. Кульюс С. Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Комментарий. М., 2007. СС. 447-448).

Но нам важна общая канва. Воланд подавляет в советской Москве единственный источник сопротивления своему миру лжи – Мастера. Роман его подменяет на поддельный. Поддельный роман для всех, кто попадает в орбиту Воланда и верит эпиграфу (то есть в шизоидной оптике занимает ту же позицию, что и Воланд) - становится истинным негорящим романом Мастера, а Иешуа – псевдо Христом. Кажется, Булгаков таким образом дает оценку тому миру, в котором оказался, как однозначно адскому, безысходному.

Попытки Булгакова стать частью советского мира, оставаясь честным литератором – потерпели крах. Попытки заговорить на новоязе советской эпохи, как герои Оруэлла или Платонова – не удались.

 

 

10.

 

Философия власти у Булгакова

 

10. 1. Но проблема в том, что метафизика власти у Булгакова строится не на этических постулатах, а на исторической данности. Победа большевиков – событие сверхэтическое, и если на уровне экзистенции человек может эту идеологию не принимать, то как исторический субъект, он вынужден внутри-победы-зла-как-данности существовать.

10.2. Сакрализация власти

Нужно сказать, что уже в ранний период – фельетонов и работы над «Белой гвардией», Булгаков принял победу большевизма как неизбежную. «Все ясно. К этому гробу будут ходить четыре дня по лютому морозу в Москве, а потом в течение веков по дальним караванным дорогам желтых пустынь земного шара, там, где некогда, еще при рождении человечества, над его колыбелью ходила бессменная звезда…»[2] В этом тесте он сопоставляет Ленина и Христа. Значит, власть для Булгакова, даже если отвратна, как власть большевиков – сакральна и имеет божественную природу. Причем еще до «Мастера и Маргариты».

В письме В. Вересаеву (22-28 июля 1931 г.) Булгаков подробнейшим образом описывает свои взаимоотношения со Сталиным: «Есть у меня мучительное несчастье. Это то, что не состоялся мой разговор с генсеком…В самое время отчаяния <…> мне позвонил генеральный секретарь <…> Поверьте моему вкусу: он вел разговор сильно, ясно, государственно и элегантно… В отношении к генсекретарю возможно только одно – правда». «А кто поверит, что мой учитель  – Гоголь». (Булгаков М. А. Собрание сочинений в 5 т. Т. 5, М., 1992.  СС. 460.)

Но, как и для его учителя Гоголя, для Булгакова, монархиста и консерватора, высшая власть имела сакральный характер и, судя по всему, не принимая политический режим и идеологию, Булгаков готов был принят саму идею сильного государства, воплощавшуюся в мифическом образе Сталина. Именно к последнему обратились народные артисты СССР В. Качалов, Н. Хмелев, А. Тарасова незадолго до смерти Булгакова, прося, чтобы тот возобновил некогда прерванное общение с писателем ради спасения того, как будто Сталин был целителем: «Дело в том, что драматург Михаил Афанасьевич Булгаков этой осенью заболел тяжелейшей формой гипертонии и почти ослеп. Сейчас в его состоянии наступило резкое ухудшение, и врачи полагают, что дни его сочтены. Он испытывает невероятные физические страдания, страшно истощен и уже не может принимать никакой пищи… Булгаков часто говорил, как бесконечно он обязан Иосифу Виссарионовичу, его необычной чуткости к нему, его поддержке». (Варламов А. Михаил Булгаков. М., 2008)

Завороженность Сталиным и иллюзия возможного разрешения дела Булгакова – то есть дарование ему писательской и гражданской свободы, не оставляли Булгакова до конца жизни. Н. А. Земская писала в дневнике за 1940 год: «Дома он показывает мне статью «Сталин и драматургия» (где сказано, что Сталин любит «Дни Турбиных»). (Земская Е. А. Михаил Булгаков и его родные. М., 2004; 191). Незадолго до смерти Булгаков признавался: «Я разговор перед Сталиным не могу вести»  (6. III. 1940. Мягков Б. С. Последние дни Михаила Булгакова // Булгаковский сборник. Вып. 2. Таллин, 1994)

 

 

11.

 

11. 1 Куда попадают мастер и Маргарита (помимо уже отмеченного критиками отсыла к баньке Свидригайлова).

Вспомним, что обещает Воланд в своем «раю»: «Неужто вы не хотите днем гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта? Неужели ж вам не будет приятно писать при свечах гусиным пером? Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула? Туда, туда. Там ждет уже вас дом и старый слуга…»

Как видим (тут еще важна преемственность авторов МХАТа – Чехова и Булгакова), Воланд обещает Мастеру и Маргарите райский «вишневый сад»! В финале пьесы есть и вишневый сад (вишни, которые начинают зацветать) и дом со старым слугой. Но старый слуга заколочен в доме, а вишни срубаются. Булгаков, потерявший из-за переворота родной дом, естественно, понимал, что такое и вишневый сад, и дом со старым слугой.

11.2. Куда улетают Воланд, свита и уходят мастер и Маргарита?

«Прощайте! – одним криком ответили Воланду Маргарита и мастер. Тогда черный Воланд, не разбирая никакой дороги, кинулся в провал, и вслед за ним, шумя, обрушилась его свита». «Кто-то отпускал на свободу мастера, как сам он только что отпустил им созданного героя. Этот герой ушел в бездну, ушел безвозвратно, прощенный в ночь на воскресенье сын короля-звездочета, жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат».

Воланд и Пилат уходят в одно место: «провал-бездну»! Следовательно, туда же по лунной дорожке идут и Пилат, и Иешуа.

«Невидима и свободна! (дважды кричит Маргарита)» и Мастер кричит – «свободен». Свобода связана с дьявольской силой (Маргарита становится свободна, когда ее «освобождает» Воланд: «Как я счастлива, как я счастлива, что вступила с ним в сделку! О дьявол, дьявол!.. Придется вам, мой милый, жить с ведьмой». Тогда же Маргарита признается: «Я потеряла свою природу и заменила ее новой». Т. е Маргарита больше – не человек). Но герой (ниже) – уходит в бездну, следовательно, и свобода Мастера – свобода, ведущая в бездну… как и свобода Маргариты.

«Кто-то отпускал на свободу мастера, как сам он только что отпустил им созданного героя. Этот герой ушел в бездну». То есть Мастер отпускает на свободу Пилата (выдуманного героя) – тот уходит с Иешуа (выдуманным героем) – в бездну. Значит, и Иешуа уходит с Пилатом в бездну («Так говорит он всегда, когда не спит, а когда спит, то видит одно и то же – лунную дорогу, и хочет пойти по ней и разговаривать с арестантом Га-Ноцри»). И туда же проваливается Воланд.

А Маргарита ведет Мастера в «вечный дом», причем: «… прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я».

Итак, Мастер заснул «вечным сном в вечном доме», а охранять его будет ведьма Маргарита, изменившая человеческой природе, то есть существо в демоническом обличье.

11.3. Другая пропозиция (не бездна) дается через поименование зла злом, то есть тут восстанавливается данное Адаму задание (образом и подобием) именовать мир как он есть:

«Я к тебе, дух зла и повелитель теней, – ответил вошедший, исподлобья недружелюбно глядя на Воланда.

– Если ты ко мне, то почему же ты не поздоровался со мной, бывший сборщик податей? – заговорил Воланд сурово.

– Потому что я не хочу, чтобы ты здравствовал, – ответил дерзко вошедший».

Обратная пропозиция у Маргариты: «Здоровье Воланда!» – воскликнула Маргарита… все трое приложились и сделали по большому глотку…. Тотчас предгрозовой свет начал гаснуть в глазах мастера   … отравитель…  – успел еще крикнуть мастер.

Здесь важны два момента:

11.4 Левий Матвей противопоставлен Маргарите: «не хочу, чтобы ты здравствовал» – «Здоровье Воланда» – воскликнула Маргарита….

11.5. Вслед за здравницей Воланду, произнесенной Маргаритой, Воланд убивает Мастера и последними словами того становятся слова, которые близки к словам Левия Матвея – «отравитель». Левий обвиняет Воланда в покровительстве злу, Мастер – в вероломном отравлении себя.

И оба – противопоставлены Маргарите.

11.6. Кто прочел роман Мастера?

«Ваш роман прочитали, – заговорил Воланд, поворачиваясь к мастеру, – и сказали только одно, что он, к сожалению, не окончен.

Вам не надо просить за него, Маргарита, потому что за него уже попросил тот, с кем он так стремится разговаривать, – тут Воланд опять повернулся к мастеру и сказал: – Ну что же, теперь ваш роман вы можете кончить одною фразой!

Тот, кого так жаждет видеть выдуманный вами герой, которого вы сами только что отпустили, прочел ваш роман».

«То, что я предлагаю вам, и то, о чем просил Иешуа за вас же, за вас – еще лучше. Оставьте их вдвоем».

Все ссылки на того, кто просил о Мастере – исходят от самого Воланда. Именно Воланд называет приславшего Левия именем Иешуа. Важно, что в тексте романа Левий ни разу не называет имени Того, кто прислал его и кто принимает решения о посмертной судьбе мастера:

«Ну, говори кратко, не утомляя меня, зачем появился?

- Он прислал меня

- Что же он велел передать тебе, раб?

-Я не раб, – все более озлобляясь, ответил Левий Матвей, – я его ученик.

- Мы говорим с тобой на разных языках, как всегда, ­ отозвался Воланд, – но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются. Итак...

- Он прочитал сочинение Мастера, – заговорил Левин Матвей, – и просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его покоем. Неужели это трудно тебе сделать, дух зла?

-Мне ничего не трудно сделать, – ответил Воланд, – и тебе это хорошо известно. - Он помолчал и добавил: – А что же вы не берете его к себе, в свет?

-Он не заслужил света, он заслужил покой, – печальным голосом проговорил Левий.

-Передай, что будет сделано, – ответил Воланд и прибавил, причем глаз его вспыхнул: – И покинь меня немедленно.

- Он просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за него, вы взяли бы тоже, – в первый раз моляще обратился Левий к Воланду».

Левий Матвей имени не называет, причем трижды произносит: «Он». И именует приславшего его учителем. Но Иешуа от ученичества Левия отрекся, сказав, что Левий искажает его слова. Тогда кто учитель Левия? Тот же, кто принимает решения о мире, кто спасает Левия от гнева и мести Воланда, тот, кто Воланду неподвластен. Неназывание имени есть классический метод апофатического богословия.

12. Онтологическое доказательство.

В ряде работ указывается на связь мировоззрения Булакова с прочитанными им В. Соловьевым и о. П. Флоренским. Есть работа о влиянии на него философии блаженного Августина.

Хотелось бы отметить еще два имени, возможно, влиявших на Булгакова.

Это его сосед по Андреевскому спуску в Киеве Лев Шестов, причем оба соседа в юные годы прошли через сильное влияние Ницше, создавшего философию прыжка из царства логики в царство Божественной воли. Наша версия об апофатическом пространстве истинного Бога за пределами романа – и возможности совершить переход не усилием логики, но безрассудным прыжком веры, как Левий Матвей, вполне предполагает версию о чтении Булгаковым Шестова.

О Канте у Булгакова: «… он начисто разрушил все пять доказательств, а затем, как бы в насмешку над самим собой, соорудил собственное шестое доказательство!» О Канте у Франка: «Мы видим здесь, что Николай Кузанский предвосхитил (и выразил в простой и ясной форме) то, по существу, онтологическое доказательство бытия Бога, которое Кант развил в «Einzig mӧglicher Beweisgrund zu einer Demonstration des Daseins Gottes» и от которого Кант позднее отказался без всякого к тому основания». (С. Л. Франк, «Предмет знаний. Об основах и пределах отвлеченного знания». Спб. 1910. С. 390. Сноска 2). Очевидно, что хронологически Булгаков мог читать Франка. Тем более, что позднее, в сборнике «De Profundis» и Франк, и еще один земляк Булгакова – Н. А. Бердяев, осмысливали трагедию русской февральской революции и октябрьского переворота. И многие их мысли, и впечатления прочитываются в «Белой гвардии».

Совпадения с идеями Франка видны не только в упоминании онтологического доказательства Канта (у Франка: «Приложение. К истории онтологического доказательства», но и в «философии Воланда» по поводу диалектики света и тени. У Франка финальная книга будет называться «Свет во тьме. Опыт христианской этики и социологии» (Париж. 1949).

Понятно, что Франк не читал Булгакова, и Булгаков не мог предвосхитить Франка, но то, что и писатель, и философ дышали одним воздухом понятийного языка русской религиозной философии, кажется несомненным.

 

 

13.

 

Пушкинский подтекст

 

 

Тут сплошь булгаковские аллюзии: и казнь покоем среди скал, и свет, и тиран в боевом плаще, и кесарь. И аллюзия на сцену допроса Пилатом Христа.

Жаль, что у Пушкина – не Пилат. Хотя если внимательно всмотреться в Наполеона….