Онтологические прогулки

Глава 3. СОЦИАЛИЗАЦИЯ. 3.2. Идеология (религия) и социальный процесс.

     Под идеологией (религией) мы будем понимать составляющую общественного сознания, связанную с его направленностью на достижение иррациональной цели, постижение смысла и на формирование системы ценностей. Эта направленность обычно выражена в определенной идее или совокупности идей. Типологическое сходство идеологии и религии, на котором мы остановимся чуть ниже, позволяет рассматривать их в единстве, то есть в нашем контексте религия выступает как религиозная идеология. У человека существует потребность в идеологии. Корни этой потребности уходят в древние социальные инстинкты, а также в инстинкт познания и свойства души. Социальные инстинкты, имеющие глубокие, даже можно сказать, биологические корни, создают потребность в единстве, общности с другими членами социума. Их природа та же, что в рассмотренной ниже общинной и этнической ментальности. Начиная с глубокого детства, у ребенка проявляется инстинкт привязанности, который с возрастом исчезает и переходит в инстинкт принадлежности, что проявляется в соответствующем чувстве. Это чувство заставляет человека социализироваться, чтобы ощущать социальную и духовную общность с другими членами социальной группы. Идеология укрепляет связи в социуме на ментальном уровне и главное, почти неограниченно расширяет социальную группу, в которой человек ощущает себя своим. Таким образом, устраняется ощущение враждебного окружения, создающего непрерывную напряженность и тревожность.

     Проявления деятельности души носят чувственный, то есть иррациональный характер. Ощущение внутри себя живой души, немотивированное стремление к познанию, свойственное, по крайней мере, некоторой части человечества, рационализируются в форме вопросов мировоззренческого характера: кто мы, откуда мы, куда мы идем и для чего живем, существует ли душа и что с ней будет после смерти, что такое «хорошо» и что такое «плохо», как следует жить и каковы жизненные ценности? Все эти вопросы касаются, прежде всего, жизни человека и социума и все они не имеют однозначных ответов. А если такие ответы все же находят и сводят их в некую достаточно непротиворечивую систему, то эта система и есть идеология. Можно сказать, идеология возникает, как ответ на потребность человека привести в согласие душу и реальность.

     Именно потребность в идеологии (религии) является причиной того, что на первый взгляд абсурдные учения становятся мощной объединяющей и направляющей силой. Для большинства людей абсолютно не существенна суть учения. Тем более что они в эту суть не вникают. Значительно важнее код социальной общности, который однозначно идентифицирует человека по типу свой-чужой. Кодификация – это еще одна важная социальная функция, которую выполняет идеология. В старые времена (до начала 20 века) кодификация была очень проста – вера и сословие (и может быть еще, профессия). Кроме того, в прежние времена религия являлась одним из важных факторов этногенеза: представители различных этносов, длительно находящиеся в рамках одного государства, под воздействием тоталитарной религии приобретали ментальность и все признаки нового этноса.

     Любая идеология в значительной мере иррациональна, так как опирается не только на общественный опыт, но прежде всего на систему ценностей, которая не может быть объективна, а также – на чисто иррациональные элементы, являющиеся объектом веры. Скажем, радикальный националист, ставит национальные ценности выше ценности отдельной личности, что входит в противоречие с идеологией гуманизма, где провозглашается человек, как наивысшая ценность. Спор националиста и гуманиста может длиться бесконечно, так как они имеют различные базовые позиции и никто на может доказать, какая из них более обоснована – обе они не имеют рациональных оснований. Пламенные большевики-революционеры, не задумываясь уничтожали классовых врагов, уклонистов и «контру» любой разновидности, будучи глубоко уверены в правильности и даже законности своих действий. Ими руководила высшая ценность, по сравнению с которой ценность жизни отдельного человека была просто ничтожной.

     Более широкой, размытой и мягкой формой идеологии является, мировоззрение, которое неизбежно включает в себя иррациональные ценностные элементы и целеполагание, поскольку связано с чувственными аспектами познания. Скажем гуманизм – мировоззрение, которое можно считать идеологией, не имеющей четко оформленной парадигмы. Столь же размыт национализм, в своих мягких формах вполне совместимый с гуманизмом. Религия, в древности выполнявшая, прежде всего функцию мировоззрения и миропонимания, в дальнейшем стала приобретать черты идеологии. Все современные религии имеют идеологические составляющие. Основное различие между секулярной (мирской) идеологией и религией состоит в том, что цели религии целиком иррациональны, в отличие от земных целей, обычных идеологий. Однако «высшая» цель религии всегда имеет «земные» следствия, выраженные в системе взглядов на земную жизнь и земные ценности, то есть принимает форму мирской идеологии. С другой стороны, иррациональность земных целей мирских идеологий, по сути, уравнивают их с религией. Скажем, цель – спасение души и цель – построение коммунистического общества, на первый взгляд, радикально различны – одна из них мистическая, другая – целиком «земная». Для их достижения в рамках каждой идеологии сформулированы методы и практики. Но в реальности оказывается, что представления о возможности достижения этих целей в обоих случаях основаны на вере. Действительно, неудачная практика построения коммунизма не подвергает сомнению саму идею, а только дискредитирует неудачную практику. И коммунизм, постепенно отодвигаясь, уже ничем не отличается от обещанного тысячелетнего Царства Христова на земле. В этом смысле, собственно идеология и религия – равнозначны. Существует мнение, что религия основана на вере, а идеология – на убеждениях. В действительности, в этих убеждениях существует элемент веры, причем касается он самих основ идеологии, так как в ней явно или неявно присутствует модель будущего и вера в ее справедливость. С другой стороны, вера – это убеждение, не требующее доказательств. Наконец, могут существовать переходные формы, между секулярной идеологией и религией, например, конфуцианство, которое отрицает существование сверхъестественного духовного мира, (а тем более, в конкретных формах), и при этом выполняет социальную функцию, как идеологии, так и религии. 

       Одна из главных общих характеристик идеологии связана с глубиной и широтой ее влияния на весь жизненный уклад человека и общества. Меру этого влияния обозначим термином, тоталитарность. То есть, идеология, которой присуща более высокая тоталитарность, более широко и методично регламентирует жизненный уклад человека и общества и, наоборот. Ранее мы выяснили, что основной метод формирования души состоит в многократном повторении однотипных процедур, поэтому влияние идеологии на общественный процесс, ее внедрение в душу, в  ментальность реализуется через соответствующие практики. Там, где нет практик, идеология съеживается, теряет силу и исчезает. И наоборот, расширение практик, их внедрение во все стороны жизни, ритуализация жизни, повышает тоталитарность и силу влияния идеологии на душу человека. Так, например, кальвинизм включил профессиональную деятельность в число духовных практик, как выражение «любви к ближнему» в специфической форме создания материальных благ, каждого для всех. Тем самым кальвинизм «мир превратил в монастырь», уже не монашеская аскеза являлась надежным способом пути к Богу, а усердная работа каждого на своем месте. И если во время своей работы человек начинал чувствовать вдохновение, он однозначно связывал его с божественной благодатью, призванием Господним, богоизбранностью к спасению. Еще более тоталитарен ислам, где регламентированы семейные и общественные отношения, мораль, право и даже питание. (Хотя в прошлом, когда ислам был лишен иерархии, это была очень демократичная религия). В целом религии обладают более высокой тоталитарностью, по сравнению с секулярными идеологиями, поскольку они охватывают и определяют не только настоящую жизнь человека, но всю его будущую жизнь, включая бесконечно длинную жизнь его бессмертной души. Секулярные идеологии в значительной степени опираются на рациональные основания, социальный опыт, поэтому они не столь жесткие как религии, могут развиваться в своих основах и, в отличие от религий, поддаются контролю со стороны здравого смысла. Впрочем, некоторые идеологии, например, нацизм, большевизм, не уступали по уровню тоталитарности молодым религиям и обладали всеми чертами религий. Тоталитарная идеология вытесняет и замещает религию, и выполняет те же социальные функции. Если идеологии (религии) обладают низкой тоталитарностью, то они могут совмещаться в рамках одного сознания в любых сочетаниях. (Например, христианский либерал-демократ или христианин, демократ, практикующий дзен-буддизм). Такое понижение статуса религии или идеологии связано с их рационализацией и душевной отстраненностью в самосознании, переходом из духовной потребности в категорию учений, не обладающих качествами императива.

     В чем состоит сила идеологии, как социального фактора? Ответ очень прост – идеология создает ментальное единство, основанное на единой системе ценностей, а ментальное единство – взаимно согласованную направленность активности членов социума. Уровень этой согласованности определяется уровнем тоталитарности идеологии. Общество становится похожим на хорошо организованную армию и способно решать очень сложные задачи. Именно поэтому многие ученые связывали потенциал и жизнеспособность общества в первую очередь с наличием связывающей идеи, а угасание цивилизации – с  деградацией идеи. Именно идеи создают ситуацию, когда сознание определяет бытие. Именно из-за отсутствия национальной идеи, как считают многие не самые глупые люди, страдает Россия. У этой красивой медали есть, однако, обратная сторона. Чем выше уровень тоталитарности идеологии, тем более она ограничивает поле свободы человека в социуме. Тоталитарные религиозные практики создают ситуацию интеллектуального рабства – неспособности к рассуждению и несовместимости с любой формой инакомыслия или свободомыслия. Это выражено в формулах, типа: «Человек – раб Божий». На любой вопрос существует ответ: «Такова воля Божья» и «Неисповедимы пути Господни», или «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно». Лучшие умы становились жертвами идеологического террора, торжествовала посредственность и серость. Опыт показывает, что длительное существование социума в условиях сильно ограниченного поля свободы – невозможно. Это еще одно подтверждение максимы: «Все хорошо в меру», а с точки зрения системных закономерностей – свидетельство наличия порогов и оптимумов в социальных (и не только) явлениях.

     Идеи, из которых вырастают великие идеологии, создаются гигантами духа и мысли. (Возможно, с этим связана врожденная потребность человека в вожде и учителе, в харизматической личности, сверхчеловеке, пророке, которому верят и подчиняются беспрекословно. И с этим же связано довольно частое появление лжепророков). При определенных условиях согласования с общественными настроениями и потребностями, идеи волной распространяются в социуме, создавая информационное поле, в котором может происходить усиление, обогащение и модификация первоначальной информации, придание ей региональной специфики. Процесс внедрения конкретной идеологи обладает, таким образом, пространственным и временным измерением. В пространственном измерении – это некая волна, идущая от центра по социуму, скорость которой определяется механизмами передачи информации, а также свойствами среды, в частности, ее сопротивлением. Во временном измерении («привязанное» к одной точке пространства, скажем, к одному региону) наблюдается некий нестационарный процесс во времени, характерный относительно быстрым нарастанием и медленным спадом. Эти макропроцессы связаны, как со свойствами психики человека, души, ментальности, так и с системными явлениями. Можно выделить передний фронт или фронт нарастания, когда имеет место увеличение числа адептов и рост тоталитарности идеологии, далее идет квазистационарный (почти постоянный) участок и, наконец, более или менее быстрый спад, после которого идеология полностью теряет силу и сохраняется лишь в обрядах (ритуалах). На фоне этого спада могут наблюдаться импульсы обновления, «возвращения к истокам», обладающие в свою очередь пространственными и временными характеристиками и расщепляющие первоначальное информационное поле на части, соответствующие различным вариантам первоначальной идеологии. Возникновение, распространение, трансформация и деградация идеологии есть социально-исторический процесс, охватывающий все измерения и структурные уровни социума через механизмы согласования.

     Однако быстрый фронт нарастания формируется не сразу. Ему предшествует «инкубационный» период, когда число адептов новой идеологии в процентном отношении незначительно, а их влияние не заметно в политической жизни. Но если они представлены наиболее активной, «пассионарной» частью общества, интеллектуалами, элитой, то после превышения некоторого количественного порога реализуется самоподдерживающийся процесс роста числа адептов. (Либо процесс затухает, если идеология нежизнеспособна). Наличие этого исходного интеллектуального ядра, создающего дальнейшую информационную волну, является необходимым условием инициации процесса. Существенно не количество адептов, а тенденция, скорость прироста. В этот период идеология функционирует, в основном, как чистая информация, лишенная общественно значимой практики, а значит – всех негативных моментов, с нею связанных. Иррациональная идея, лежащая в ее основе, имеет характер вожделенной мечты, открывшейся истины, правды, справедливости, ради которой стоит жить и бороться. «И чтобы умирая, мог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за освобождение человечества». (Н. Островский, «Как закалялась сталь»). Отметим, что борец за освобождение, понятия не имеет, хочет ли человечество освобождаться и какую, собственно, свободу он хочет человечеству предложить. Но самое главное – адепт тоталитарной идеологии всегда уверен в ее абсолютной истинности, готов нести свет этой истины людям и бороться за ее торжество, (часто «до последней капли крови»). Более того, он ощущает моральное превосходство над всеми, кто еще не воспринял эту истину, и не признаёт права на аналогичного отношение со стороны адептов другой веры (идеологии). Это неизбежно в ситуации интеллектуального рабства, узости мышления, наличия жестких границ. (Для обозначения этого явления сейчас употребляют термин, зомбирование). И это – потенциальный источник конфликтов. Но необходимо подчеркнуть – если адепты идеи готовы ради нее идти на смерть, эта идея восторжествует рано или поздно. На мой взгляд, готовность идти на смерть является основным признаком того, что носит название пассионарность личности. В этом случае сверхличностная мотивация превышает любую иную и даже инстинкт самосохранения. Истинные адепты идеи чисты в помыслах, открыты, принципиальны, устремлены к цели, неподкупны и поэтому могут являться образцами для подражания. Но с другой стороны, они – максималисты и могут следовать идее в ущерб логике и здравому смыслу. Они ценны и востребованы в периоды больших перемен.

     Скорость распространения идеи, как отмечалось, определяется свойствами среды – сопротивлением и способностью к резонансу. Условием резонанса является согласованность потребностей общества с характером идеи. Замечено, что «сытое», зажиточное общество обладает большой инертностью и сопротивлением новым идеям. Скажем, общество Древнего Рима, состоящее из невообразимой смеси этносов, религий, уровней культуры, в котором практиковалась раздача хлеба, и при этом обладающее высоким уровнем плюрализма и свободы в религиозном отношении, являлось крайне неблагоприятной средой для развития тоталитарного христианства, требующего полной самоотдачи и полной смены приоритетов с земных на небесные. И наоборот, общество, уставшее от однообразия жизни, неспокойное, ждущее перемен, вспыхивает как спичка, откликаясь на идею, создающую  резонанс. Ну и конечно важен уровень сознания общества. Марксизм стал путеводной звездой преобразования общества только в отсталых странах.

     Когда человек готов отдать жизнь за идею, (и действительно отдает, не задумываясь), это свидетельствует о ее потенциальной тоталитарности. Такая идея проникает во все аспекты жизни человека и общества. Возникает борьба идеологий, которая постепенно переходит в борьбу адептов идеологий, гражданское противостояние и т. д., другими словами в переходный процесс, критический период, когда возможны качественные изменения в социуме и когда формируется главное содержание истории. Две заметно различающиеся идеологии, обладающие высокой тоталитарностью, не могут сосуществовать в рамках одного социума, что приводит к борьбе, протекающей в различных формах. (Эпизодами этой борьбы наполнена, например, вся история возникновения  новых течений в исламе и христианстве). Это понятно, так как тоталитарное сознание адептов не приемлет какого-либо инакомыслия. Адепты «проигравшей команды» вынуждены уходить в подполье, изолироваться территориально либо сменить веру. (В то же время, ислам, который согласно его основателю был «чистейшей религией Авраама», предоставлял свободу вероисповедования и гражданские свободы иудеям, которые в свою очередь позволяли своим адептам молиться в мечетях. Тем не менее, иудеи в исламском окружении жили общинами. С другой стороны, из христианской Испании были выселены крещеные мусульмане только лишь из-за подозрения в тайной приверженности к исламу).

     Итак, первоначальной причиной всего процесса является идея или учение, родившееся в голове одного человека, и получившее распространение среди незначительного числа людей. Далее, движущей силой становится повышенная активность небольшой группы пассионарных адептов (проповедников). После превышения некоторого количественного порога возникает спонтанный, самоподдерживающийся процесс распространения идеологии, характер которого определялся свойствами социальной среды. Далее, когда процесс превышает порог политической значимости, начинается период широкого социального противостояния (конфликта), исход и характер которого определялся активностью широких народных масс и элиты, а также системой власти. После перелома в процессе противостояния наступает завершающая стадия переходного процесса, где определяющая роль переходит к властной элите – формируется новая элита, новая система власти и новая внутренняя политика. Пассивная часть социума принимает «новые правили игры», их дети уже вырастают в новых условиях, и фронт нарастания – первая, относительно быстрая стадия – завершается. Таким образом, в течение развития переднего фронта, состоящего из пяти различных по характеру стадий, разделенных критическими точками, происходит смена определяющих факторов и движущих сил процесса. Предшествующие движущие силы отодвигаются на задний план, идеалисты сменяются прагматиками и проходимцами, народ приходит в себя от похмелья и зализывает раны.

     Грубо весь процесс можно разделить на два больших периода. В течение первого, небольшая группа людей продвигает идеологию. По достижении некоторого порога начинается второй период, когда сама идеология становится движущей силой процесса. Эти особенности развития отражают весьма существенные явления, в которых следует разобраться подробнее. Начнем с того, что подавляющая часть населения – люди со средними способностями, середнячки. Воспринять идеологию, а тем более сделать ее частью своей души – задача посильная далеко не каждому. (В свое время меня заинтересовал вопрос: много ли из наших коммунистов прочитали «Капитал» Маркса? Так вот, я не встретил ни одного, кто бы прочитал целиком, хотя некоторые пытались). Идеология продвигается группой далеко не средних людей, обладающих не только высокими способностями, но высоким уровнем немотивированной активности, направленной на распространение идеологии, то есть людьми – прирожденными проповедниками и миссионерами. Проблема в том, что воспринимаемая информация всегда преломляется через мировосприятие субъекта, так что происходит ее соответствующая деформация. Человек слышит, прежде всего то, что хочет услышать, на что настроена его душа. И если его душа войдет в резонанс с каким-то аспектом идеологии, то далее этот аспект будет усиливаться и распространятся. Нищие духом, плачущие, алчущие, жаждущие правды, кроткие, милостивые и чистые сердцем – все они обретут утешение, воздаяние и блаженство в вере. Шахиды сразу же попадут в рай, даже без омовения. Крестьяне получат всю землю, и свершится вожделенный «черный передел», а рабочие получат фабрики и смогут сами разделить все деньги, что находятся в кассе. А каким методом можно достичь результата? В варианте религии все очень просто – веруй, молись и соблюдай заповеди, но самое главное – веруй. В идеологии большевизма – еще проще – отнять и разделить. Во всех случаях идеология переходит в практическую плоскость. Принцип прост: «Нас не интересуют высокие материи, мы люди простые. Цель нас устраивает, говорите, что нужно делать». Идеология трансформируется в технологию социального действия. Один из вариантов этой трансформации был рассмотрен выше. Это – изученное Вебером превращение протестантской этики в «дух капитализма». В нем выявляется механизм, имеющий общее значение – механизм трансформации идеологии в социально-экономический фактор.

     Таким образом, распространение идеологии сопровождается ее трансформацией, структурированием и включением в процесс других социальных измерений (свойство нелинейности), кроме того, интенсивность и общий характер процессов может существенно различаться, в зависимости от конкретных условий. Например, христианство в Римской империи, в силу перечисленных выше причин, перестало преследоваться только в 313 году, а государственной религией стало в 380 году. А ислам, временем возникновения которого считается 610 год, к 632 году уже располагал огромным теократическим государством. Столь разительное различие в темпах объясняется столь же разительными различиями в социальной среде, в которой протекали процессы становления религий. Специфические социально-политические условия привели к очень быстрой победе нацизма в Германии и большевизма в России. Распространение протестантизма сопровождалось чудовищными военными конфликтами и т. д.

     Временной характер внедрения новой идеологии и роста уровня ее тоталитарности вполне соответствует свойствам ментальности и механизмам формирования души человека. Фронт нарастания тоталитарности затягивается, в частности, вследствие ментальной инерции предыдущего состояния, временем вымирания представителей старшего поколения и увеличением числа адептов, дети которых формировались в условиях новой идеологии. Этот процесс «затяжки» переднего фронта в постреволюционной России можно проследить на примерах, описанных во многих мемуарах – дети пожилых родителей или дети, воспитываемые бабушками, существенно отличались в идеологическом плане от детей молодых и рьяных комсомольцев. Именно по этой причине Сталин изолировал детей «врагов народа» в специальных детских домах, где практиковалось усиленное «промывание мозгов». «Хвосты» идеологических «пережитков прошлого» могут тянуться несколько поколений, а ритуалы, лишенные идеологического содержания – несколько столетий, а то и больше.

     Если новая идеология не побеждает, она может продолжать существовать, либо подпольно, в условиях тоталитарного общества, либо открыто в виде секты или территориально изолированной группы, в достаточно демократическом обществе. Если тоталитарная идеология не является господствующей, то ее адепты стремятся к полной или частичной самоизоляции от общества, а также – к  высокой внутригрупповой солидарности и социализации. Тоталитарная идеология не допускает какого-либо культурного или идейного «слияния» и активно противостоит внешним воздействиям. Это одна из причин несовместимости демократии, плюрализма и мультикультурализма с тоталитарным исламским фактором.

     Победившая идеология стремится к захвату максимальной власти и повышению тоталитарности. Регламентация распространяется на все стороны жизненного уклада, формируются соответствующие институции, строятся культовые сооружения, постепенно создается ритуал. Идеология становится инструментом объединения, глобализации, стандартизации, стирания различий (унификации), социализации. И здесь она сталкивается с тем, что нарушает красоту линий идеального выстроенного здания, что вносит сомнения, и неприятные ассоциации в души адептов – она сталкивается с реальностью.

     Следует отметить, что в древности религии были привилегией элиты. Низшим слоям общества было не до религий. По-видимому, первой религией «для всех» стал иудаизм. И тут проявилась одна закономерность – чистота идеи пасует под напором жизни. Единая религия стала раскалываться. Элита (саддукеи) требовала соблюдения чистоты и неизменности Божественного закона, устранения всех наслоений, полученных в народной практике. Низы в лице своих представителей (фарисеев), наоборот, признавали законность выработанных и закрепленных в обычаях практик, которые составили основное содержание «устного закона» (впоследствии записанного во 2 веке), в противоположность писаному, Моисееву. Наконец, возникла отдельная категория отшельников (ессеи), которые предпочитали соблюдать истинные законы в изоляции от мира.

     Религия «избранных» и религия черни – это две различные религии. Есть жизнь духа, есть учение и есть практика. Под напором жизни дух христианской добродетели превратился в дух капитализма, английские переселенцы-пуритане уничтожали своих индейских братьев по вере, а плантаторы южных штатов относились к своим черным братьям по вере, как к рабочей скотине. Это не мешало им позиционировать себя как ревностных христиан, блюстителей высокой нравственности, (в частности, запрет на изучение эволюционной теории действовал вплоть до 1973 года). Под напором жизни священные ритуалы, наполненные глубоким мистическим смыслом, превращаются в обычаи и традиции, детали которых известны только специалистам, а церковь становится учреждением по оказанию платных ритуальных услуг. Смысл уходит, форма остается. Ищущие истинной веры и спасения уходят в монастыри (впрочем, и монастыри перестают быть средоточием благочестия).

     Трансформация идеологии, происходящая под влиянием реальности, как раз тот случай, когда согласно марксизму, бытие определяет сознание. Первоначальная идеология, рожденная гигантами духа, со временем приобретает «марксистскую» составляющую, рожденную бытием, причем практика победившей идеологии приводит к возрастанию ее тоталитарности. Наиболее выпукло этот эффект проявился в эволюции идеологии самого марксизма. Практика марксистского метода в его большевистском варианте воплотилась в ленинской формуле «экспроприация экспроприаторов» или на более простом языке – отнять и разделить. Как сказал поэт: «Тише, ораторы! Ваше слово, товарищ маузер». После большевистского переворота желающих отнимать и делить было, хоть пруд пруди. Живым воплощением дедушки Маркса, с добродушным лицом и бородой Николая Угодника, стал комиссар в кожанке и с маузером. Он отдал землю крестьянам, а фабрики рабочим. Но «не успел три раза петух прокукарекать», как комиссар с маузером нагрянул теперь уже к крестьянам, а вместе с ним – продотряд с двумя-тремя пулеметами. Цель та же – отнять и разделить. Причем отнять – подчистую. Еще более впечатляет всем известная практика классовой борьбы. Печальный итог тоже всем известен. (Совсем недавно на заброшенном заводе я увидел огромный, чудом уцелевший плакат: «Дело Ленина живет и побеждает!»). Нарастание тоталитарности идеологии приводит к сужению поля свободы и ментальному напряжению в обществе, создающему силы противодействия. Эти силы становятся причиной перелома тенденции в сторону снижения тоталитарности. Работает принцип, высказанный Гегелем – явление само создает причины своей гибели. Явление усиливается, достигает максимума, происходит фазовый переход, смена определяющих факторов и явление идет на спад. (Тем не менее, последовательные марксисты считают, что этот отрицательный опыт следует использовать для дальнейшего обогащения марксизма, так как всякий опыт полезен, даже китайский и кампучийский, на ошибках учатся, а по большому счету Маркс, несомненно, прав. Вера – сила). Итак, идеология победила, укрепила свою тоталитарность, общество живет «новой» жизнью. Рассмотрим, что происходит дальше.

     В полном расцвете своей тоталитарности идеология представляет собой огромную социальную силу. Позволю себе пространную цитату из Питирима Сорокина, касающуюся средневековой Европы: «Архитектура и скульптура средних веков были «Библией в камне». Литература также была насквозь пронизана религией и христианской верой. Живопись выражала те же библейские темы в линии и цвете. Музыка почти исключительно носила религиозный характер: Alleluia, Glona Kyrie eleison, Credo, Agnus Dei, Mass, Requiem и т. д. Философия была практически идентична религии и теологии и концентрировалась вокруг той же основной ценности или принципа, каким являлся Бог. Наука была всего лишь прислужницей христианской религии. Этика и право представляли собой только дальнейшую разработку абсолютных заповедей христианства. Политическая организация в ее духовной и светской сферах была преимущественно теократической и базировалась на Боге и религии. Семья, как священный религиозный союз, выражала все ту же фундаментальную ценность. Даже организация экономики контролировалась религией, налагавшей запреты на многие формы экономических отношений, которые могли бы оказаться уместными и прибыльными, поощряя в то же время другие формы экономической деятельности, нецелесообразные с чисто утилитарной точки зрения. Господствующие нравы и обычаи, образ жизни, мышления подчеркивали свое единство с Богом как единственную и высшую цель, а также свое отрицательное или безразличное отношение к чувственному миру, его богатству, радостям и ценностям. Чувственный мир рассматривался только как временное «прибежище человека», в котором христианин всего лишь странник, стремящийся достичь вечной обители Бога и ищущий путь, как сделать себя достойным того, чтобы войти туда. Короче говоря, интегрированная часть средневековой культуры была не конгломератом различных культурных реалий, явлений и ценностей, а единым целым, все части которого выражали один и тот же высший принцип объективной действительности и значимости: бесконечность, сверхчувственность, сверхразумность Бога, Бога вездесущего, всемогущего, всеведущего, абсолютно справедливого, прекрасного, создателя мира и человека. Такая унифицированная система культуры, основанная на принципе сверхчувственности и сверхразумности Бога, как единственной реальности и ценности, может быть названа идеациональной.».

     Как видим, Сорокин в своем описании представил идеологию, обладающую высочайшей тоталитарностью, причем, как видно из контекста его работы, в этом он видит ее величайшее достоинство. Впрочем, чтобы составить представление об идеациональной (в терминологии Сорокина) культуре не обязательно ходить так далеко, аж в средние века, реалии которых мы слабо себе представляем. Но зато мы отлично помним реалии СССР, где также была создана высокая идеациональная культура, с той лишь разницей, что использовалась не идея Бога, а идея вполне земная, но столь же далекая, как царство небесное. Архитектура московских высоток, разительно отличающая их от западных небоскребов, наши «Рабочий и колхозница» Мухиной, искусство соцреализма,  столь же разительно отличные от западного модернизма, философия, практически идентичная идеологии и сконцентрированная около той же мистической ценности – коммунизма, революционная классовая мораль, идеологизированная наука, направленная на укрепление экономического базиса, обороноспособности и сплоченности народа, политическая организация с коммунистической партией во главе, семья, как экономическая ячейка общества и, наконец, экономика, здесь мы в точности процитируем Сорокина, «налагавшая запреты на многие формы экономических отношений, которые могли бы оказаться уместными и прибыльными, поощряя в то же время другие формы экономической деятельности, нецелесообразные с чисто утилитарной точки зрения». Точно такими же чертами – подчиненностью идеологии, обладала культура нацистской Германии, исключая разве что экономику, в этом отношении немцы оказались практичней. Те же черты в наше время мы можем найти в ряде исламских государств и вообще, в любой общественной идеологизированной системе, обладающей высокой тоталитарностью. Общее у этих культур одно – нетерпимость к любым проявлениям свободы. Тоталитаризм – это всегда борьба, притом «священная» и объединяющая народ.

     Далее Сорокин пишет: «Закат средневековой культуры заключался именно в разрушении этой идеациональной системы культуры. Он начался в конце XII века, когда появился зародыш нового – совершенно отличного – основного принципа, заключавшегося в том, что объективная реальность и ее смысл чувственны. Только то, что мы видим, слышим, осязаем, ощущаем и воспринимаем через наши органы чувств, – реально и имеет смысл… Таков был новый принцип, совершенно отличный от основного принципа идеациональной культуры». Я так подробно привожу точку зрения Сорокина, потому что она типична для Европы вплоть до начала 20 века, а в России укреплялась идеями религиозных философов, и доныне не утратила привлекательности. Само существование идеологии, а также ее тоталитарность рассматривались, как главный связующий фактор цивилизации. Это афористично сформулировано у того же Г. Лебона: «Толпа становится народом, и этот народ уже может выйти из состояния  варварства.  Однако  он выйдет  из него лишь  тогда, когда, после долгих  усилий, постоянной  борьбы  и бесчисленных  начинаний он приобретает идеал. Природа этого идеала имеет мало значения; он может представлять собой культ Рима,  Афин или поклонения  Аллаху, все равно, но  этого  идеала будет достаточно, чтобы создать единство чувств  и мыслей  у всех индивидов  расы, находящейся на пути своего образования. Тогда-то  и   может  народиться  новая   цивилизация  со  всеми  своими учреждениями,  верованиями  и  искусствами.  Увлекаемая  своей  мечтой, раса последовательно приобретет все, что дает  блеск,  силу и  величие. Она,  без сомнения,  будет  толпою  в  известные  часы,  но  тогда  за  изменчивыми  и подвижными  чертами,  свойственными  всякой толпе, всегда  будет  находиться прочный субстрат –  душа расы, узко ограничивающая размахи колебаний народа и управляющая случаем…По  мере прогрессивного  исчезновения  идеала  раса  все  более и более теряет то,  что составляло  ее силу,  единство  и связность. Личность  и  ум индивида могут,  однако, развиваться, но в то  же время  коллективный эгоизм расы заменяется  чрезмерным развитием индивидуального эгоизма, сопровождающимся  ослаблением силы  характера  и  уменьшением  способности к действию. То, что составляло прежде народ,  известную  единицу, общую массу, превращается в простую  агломерацию  индивидов  без всякой  связности,  лишь временно  и  искусственно удерживаемых  вместе  традициями  и  учреждениями. Тогда-то  и  наступает  момент,  когда  люди, разъединяемые  своими  личными интересами  и  стремлениями,  и  не  умея  собою управлять,  требуют,  чтобы руководили малейшими  их действиями, и  государство начинает оказывать  свое поглощающее влияние.

     С окончательной потерей идеала раса окончательно  теряет свою душу; она превращается в горсть изолированных индивидов и  становится тем,  чем была в самом начале, – толпой.  Тогда  снова в  ней  появляются  все  характерные изменчивые черты, свойственные толпе, не имеющие ни  стойкости, ни будущего. Цивилизация теряет свою прочность и оказывается во власти всех случайностей. Властвует  чернь,  и  выступают  варвары.  Цивилизация  еще   может  казаться блестящей, потому  что сохранился еще внешний  фасад  ее  здания, созданный долгим прошлым, но в действительности здание уже  подточено,  его  ничто  не поддерживает, и оно рушится с первой же грозой.

     Переход  от  варварства  к цивилизации  в  погоне за  мечтой,  затем – постепенное  ослабление  и умирание,  как только мечта эта будет потеряна – вот в чем заключается цикл жизни каждого народа».

     Идеализация религии, как инструмента «спасения» на постсоветском пространстве (и не только) весьма популярна. Этому же способствует «религиозный ренессанс», который позиционирует себя, как возрождение души народа. «Зачем нужна дорога, если она не ведет к храму?» - одна из популярных фраз, взятая из кинофильма времен Перестройки. Бытует убеждение, что уход от религии означает неизбежную катастрофу. «Больны плоть и дух западного общества, и едва ли на его теле найдется хотя бы одно здоровое место или нормально функционирующая нервная ткань… Мы как бы находимся между двумя эпохами: умирающей чувственной культурой нашего лучезарного вчера и грядущей идеациональной культурой создаваемого завтра. Мы живем, мыслим, действуем в конце сияющего чувственного дня, длившегося шесть веков. Лучи заходящего солнца все еще освещают величие уходящей эпохи. Но свет медленно угасает, и в сгущающейся тьме нам все труднее различать это величие и искать надежные ориентиры в наступающих сумерках. Ночь этой переходной эпохи начинает опускаться на нас, с ее кошмарами, пугающими тенями, душераздирающими ужасами. За ее пределами, однако, различим рассвет новой великой идеациональной культуры, приветствующей новое поколение – людей будущего». (П. Сорокин). Таким образом, по мнению Сорокина, пока не родится новая объединяющая идеология, нас ждут ужасы переходной эпохи. Правда, он упустил из виду, что новая идеациональная культура родилась прямо у него на глазах, притом даже две – социалистическая культура в СССР и национал-социалистическая – в Германии Третьего рейха.

     Вопрос о достоинствах или недостатках сам по себе идеологический, то есть содержит иррациональные оценочные составляющие, которые не поддаются логическому анализу. «Кому война, а кому – мать родна». Следует избегать оценочных суждений, а опираться на факты. Действительно, упадок тоталитарной средневековой религиозной идеологии начался в конце 12 века. Росло число людей, не ощущавших своей духовной принадлежности к этой церкви. По-видимому, дальше было невозможно сдерживать внутреннее давление свободолюбивых сил, жаждущих перемен. Проявления свободы не заставили себя ждать. В конце 12 века во Франции возник новый архитектурный стиль – готика, являющийся одним из высших проявлений свободного человеческого духа, а в Италии возник Проторенессанс, давший миру Данте, Петрарку, Боккаччо и Джотто. Не заставила себя ждать и реакция церкви – в 1215 году была учреждена святая инквизиция (похоже, что уже было некуда деваться от свободомыслия и ереси), почти одновременно возникли несколько новых монашеских орденов, в которых монахи давали обет бедности (нищенствующие ордена), предпринят крестовый поход против своих же братьев христиан (1209 – 1229 г.), чтобы уничтожить катарскую ересь – фактически, кровавая гражданская война, длившаяся 20 лет и унесшая жизнь около миллиона человек, а реально – до 1255 года. Во всем – явные признаки идеологического кризиса. Как говорится, процесс пошел. Влияние этого процесса на религиозный дух вполне можно ощутить, почитав «Декамерон» Боккаччо, где изображен уже не «странник, стремящийся достичь вечной обители Бога и ищущий путь, как сделать себя достойным того, чтобы войти туда», но живой, земной человек. Во всем ощущался дух наступающего Возрождения, дух все большей свободы. Это – как выход из душного полумрака церкви на свежий воздух сияющего солнечного дня. И у нас люди постарше помнят этот ветер перемен, наступивший после смерти Сталина.

     Как только свет истинной веры сменился светом костров инквизиции, это стало зримым воплощением наступившего кризиса. Признаком кризиса идеологии является противоречие между идеей и социальной практикой. Когда для построения самого справедливого в мире социального строя возникает потребность создавать лагеря, где используется рабский труд, если для построения национального социализма следует уничтожить целый этнос, если для торжества истинной веры необходимо убить всех кафиров, все это признаки, что идеология исчерпала свой потенциал, вошла в стадию кризиса с последующим переходом на ниспадающую ветвь своей эволюции. В одночасье распятие на груди сменил «пепел Клааса», стучащий в сердце. Ясно, что кризис на пустом месте не возникает. Он постепенно созревал в глубинах средневекового общества, и причина его была все та же – столкновение идеи и практики. Возникала «марксистская составляющая» идеологии, вступавшая в явное противоречие с исходными догматами веры. Духовенство превратилось в зажиревшее паразитическое сословие, сосущее соки народа и подавляющее свободы не хуже феодалов, но «с благословения Господня». Поэтому набирали силу альтернативные церкви, более соответствующие идеалам христианства. Но так как любая тоталитарная идеология не терпит малейшей конкуренции, католическая церковь выпустила «собак Господа» – орден доминиканцев-инквизиторов, черных братьев, опутавших сетью своих тайных агентур всю западную Европу. Но процесс уже был неостановим, как в религиозной догматике (катары, Виклиф, Ян Гус, Лютер, реформация), так и в социуме (Возрождение, Гуситские войны, Тридцатилетняя война), и потрясенная до основания Европа встала на путь Просвещения и модерна. В конце 12 века произошел перелом, была пройдена точка невозврата, произошла смена сил, определяющих социальный процесс.

     Взаимодействие идеологии и социума системный многогранный процесс согласования, по-разному протекающий и эволюционирующий в различных социальных группах и различных измерениях. Во-первых, идеология рационализируется (что может показаться странным, особенно по отношению к иррациональной религии), догматизируется и превращается в учение. Во-вторых, происходит процесс согласования или взаимной адаптации идеологии и реалий жизни. Например, описывая христианские религиозные братства, Вебер замечает «Их отношение к предпринимательской деятельности долгое время характеризовало католическое «Deo placere non potest» (неугодно богу), и при всей рациональности методики спасения приверженность к деньгам и материальным благам вызывала у них опасение, доходящее до ужаса». Требовалось только одно, чтобы «монах, лишенный всякой собственности и относящийся к труду как к чему-то отвлекающему его от созерцания и сосредоточения на своем спасении, существовал только на то, что доставляла ему природа и добровольно жертвовали люди – ягоды, коренья и подаяние». (М. Вебер, «Теория ступеней и направлений религиозного неприятия мира»). Ясно, что практика «спасения» и практика хозяйственной деятельности, были, мягко говоря, не вполне согласованы. Аналогично обстояло дело с другими аспектами мирской жизни – моралью (греховность половых связей, двойственность морали по типу свой-чужой, отношение к убийству); искусством («Для мистика безусловное психологическое родство эстетического и религиозного потрясения может означать лишь симптом его дьявольского характера». (Вебер). Изображения религиозного характера – чистое богохульство); со всеми явлениями культуры, на которых, так или иначе, лежала печать смертного греха. Требовалось заставить монаха работать и уважать труд, ослабить жесткость моральных требований, допустить возможность и даже необходимость убийства, допустить иконы в храм, потому что «народу нравится» и т. д. Диапазон адаптации тоталитарной идеологии и реальности неограничен: братская любовь и христианские заповеди вполне совместимы с кострами инквизиции, где сжигали даже «маленьких ведьм», начиная с семилетнего возраста, коммунистические идеалы – с колымскими лагерями смерти, украшенными лозунгом: «Через самоотверженный труд вернемся в семью трудящихся!», а пуританский аскетизм – с роскошной жизнью плантатора-рабовладельца южных штатов. Первые христиане точно знали, что государственная власть, политика, насилие, означает заключение договора с темными дьявольскими силами. Но прошло не так много времени, и церковь стала благословлять власть, допускать и даже поощрять кровопролитие в войнах за истинную веру. В столкновении идеи и реальности чаще идея адаптировалась под реальность, потому как идея никогда не может учесть всей полноты реальности. Принцип, «поступай по убеждениям (или по заповедям), а в отношении результата уповай на бога» в реальности менялся на принцип «поступай по рассудку», «подчиняйся вынужденным обстоятельствам», «выбирай из двух зол меньшее», «думай о последствиях», «неси ответственность» и т. п.

     Параллельно совершенствуется технология соответствующих социальных практик, рассчитанных на широкие массы, формируются идеологические институции, взаимодействие с гражданской властью. В свою очередь, становление догматики, устранение внутренних противоречий, приводит к возникновению альтернативных учений и ересей, к расколам, что усугубляется борьбой за власть. Все это приводит к ослаблению идеологического пресса. Идеологические институции формируются в социальные группы, имеющие собственные интересы, идет стратификация по идеологическому признаку, идеологическая верхушка приобретает вкус к «красивой» жизни, теряет рвение, идеология формализуется, теряет силу в массах. Идеологические практики в социуме также формализуются, превращаются в чистые ритуалы.  В процессе эволюции идеологии происходит постепенное уменьшение ее тоталитарности. Можно сказать, что это процесс взаимной адаптации идеологии к социуму и наоборот, протекает таким образом, чтобы уменьшалось ментальное напряжение в обществе. Социализм не может длительно существовать в форме колымских лагерей и Освенцима, а система рабства несовместима с духом либерализма. Всё стремится к согласованности.

     Идеология играет консолидирующую и направляющую роль, главным образом, в переходные периоды истории. В установившемся режиме социального организма она формализуется, включается в социальные практики и, фактически, в ней исчезает сильная необходимость, так как к этому времени формируется этнос: идеологический принцип объединения масс постепенно замещается организационным, экономическим, ментальным и административным. Даже если идеологии удалось избежать острых кризисов, то под влиянием социальных практик она трансформируется, далеко уходит от первоначальных целей, ее адепты утрачивают идеологическую активность. Внутренние силы, связанные с естественным стремлением к свободе, противодействующие «тоталитарному прессу», получают возможность развития. Когда эти силы начинают превышать силы, «тоталитарного пресса»,  наступает перелом процесса и его обострение. После перелома происходит смена тенденции нарастания тоталитарности на тенденцию к ее уменьшению. Процесс согласования религии и ментальности происходит в форме трансформации веры в традицию. В острые моменты истории, когда в обществе растет уровень тревожности и неопределенности, возникают вспышки фундаментализма. Их лозунги «возвращение к истокам», «назад к истинной вере», на самом деле прикрывают тенденции к качественной модернизации идеологии и приведению ее в соответствие с требованиями жизни. (На моей памяти, в период «перестройки» в СССР популяризировалось изучение «истинного» марксизма-ленинизма, без наслоений, привнесенных догматизмом, ревизионизмом и уклонизмом. Согласно этой новой версии оказалось, что Маркс и Ленин были скорее сторонниками свободного рынка, что подтверждалось подлинными цитатами из их трудов. Действительно, в собраниях трудов, занимающих целый шкаф, можно было найти все, что нужно и на любой случай жизни. Так что с идеологией в Союзе могло оказаться все в порядке, но вот экономика подвела. Иначе пошли бы китайским путем). Вспышка фундаментализма по своей структуре аналогична возникновению новой идеологии. В жесткой тоталитарной системе последствия такой вспышки могу быть столь же интенсивными, драматичными и кровавыми (вспомним хотя бы те же Гуситские войны или Тридцатилетнюю войну в Европе). Однако вспышки фундаментализма, как правило, приводят к расколам и дальнейшему ослаблению единства в рамках данной идеологии. Раскололись иудаизм, христианство, ислам и коммунистическое движение. Троцкий был глубоко прав, утверждая, что мировая революция невозможна, так как движение расколется и все потонет в междоусобной борьбе. «Раскольников-китайцев разобьем, как некогда разбили мы троцкистов…» пелось в известной песне.

     Идеология, которая обеспечивает более широкое поле свободы (меньшую тоталитарность), более способствует процветанию общества. Достаточно вспомнить хотя бы «золотой век ислама» с VΙΙΙ по XΙΙΙ столетие, когда была создана уникальная культура, охватывающая все области знаний и технологий, сформировавшая грамотный и зажиточный народ на огромной территории. Попытки усилить тоталитарность могут дать временный положительный результат, но в долговременной перспективе имеют пагубные последствия.

      Идеология исполнила свою роль. Она может продолжать существовать в мягких формах – традициях и обрядах. Существуют две глобальные тенденции, действующие примерно тысячелетие – уменьшение роли иррациональных идеологий, в частности, религий, а также уменьшение тоталитарности идеологий. Естественно, обе тенденции реализуются в среднем.

     Вековые тенденции в процессах формирования идеологий определяются общим характером развития человечества. Главный аспект в этом вопросе – мировоззрение, из которого, в конечном счете, и формируются идеологии или, во всяком случае, они крепко с ним связаны. Глобальная тенденция развития мировоззрения – его рационализация (естественно в среднем). Вначале уход от полностью магического пралогического мышления к постепенному осознанию причинно-следственных связей и далее – к возникновению научного знания. Среди нам известных образцов строгого научного мышления, пожалуй, наиболее старый принадлежит Пифагору – его исследование звучащей струны и создание пифагорейского музыкального лада (примерно, полтысячелетие до новой эры). Не исключено, что в Египте или Шумере существовали более ранние образцы, но они нам не доступны. Процесс шел с переменным успехом, если учесть сожжение христианами Александрийской библиотеки и физическое уничтожение ими же цвета эллинской философской мысли. Что-то внес Рим, затем эстафету перехватил ислам, поупражнялись в логике средневековые схоласты, далее Возрождение, Коперник, Галилей, Просвещение и выход на прямую магистраль вплоть до нашего времени. Расширение сферы рационального сужало сферу мистического. Рушилось доверие к священным текстам и религиям, в которых фигурировали Бог-творец и спасение. Формировалось представление о Боге – создателе законов природы, в отличие от Бога – непосредственной причины всего сущего. («Волос не упадет с головы без воли Господа!»). В Европе пустеют храмы (кроме разве что Польши), даже приход к власти в России безбожников-большевиков не вызвал большого возмущения – мужики вовсю помогали комиссарам сбивать кресты с храмов. Место религиозных идеологий с мистическими целями стали занимать обычные секулярные идеологии с земными целями. Боги спустились с неба на землю. Кое-где еще происходят вспышки новых верований, но они носят местечковый или чисто сектантский характер. (И уж совсем не выдерживают критики «научные» религии, типа саентологии, от которых  не пахнет ни наукой, ни религией). Процесс деградации религии явился следствием процесса согласования секуляризированной и рационализированной ментальности с господствующей религиозной идеологией. И хотя этот процесс еще не завершен, можно сказать, что религия исполнила свою историческую роль.

     Но мы не ответили на основной вопрос – действительно ли необходима тоталитарная идеология религиозного типа, всеохватывающая, определяющая нравы, обычаи, образ жизни, способ мышления? Действительно ли «сгущается тьма» и потеряны ориентиры и «ночь начинает опускаться на нас, с ее кошмарами, пугающими тенями, душераздирающими ужасами», только лишь потому, что такая религия еще не пришла? В этой связи имеет смысл вспомнить одного человека, которого на протяжении всей жизни волновала та же проблема (впрочем, не только его одного), и который был убежден, что нашел ее решение. Его имя – Лев Николаевич Толстой. Вот что он пишет в своей статье «О социализме» (впрочем, те же мысли он воспроизводит во многих своих работах). «Правда, человек может спуститься и спускается до степени животного и тогда подлежит законам животной жизни и даже мертвой материи, но в общих своих проявлениях человек всегда был и есть существо, отличающееся от всех других существ животного и вещественного мира, ему одному свойственным разумом и свободною волею. И потому жизнь его всякая, и семейная, и общественная, и политическая, и международная, и экономическая складывается, складывалась и должна складываться никак не на основании выведенных из наблюдения общих объективных законов, провозглашаемых разными теоретиками в политическом устройстве народов и в области экономической, разными Марксами, Энгельсами, Бернштейнами и т. п., а всегда только на основании совершенно другого, одного для всех людей закона жизни, провозглашенного с древнейших времен и браминами, и Буддой, и Лао-Тце, и Сократом, и Христом, и Марком Аврелием, и Эпиктетом, и Руссо, и Кантом, и Эмерсоном, и Чанингом, и всеми религиозно-нравственными мыслителями человечества. Религиозно-нравственный закон этот, определяя все проявления жизни человеческой, и семейные, и общественные, и политические, и международные, определяет в том числе и экономические, определяет их совершенно иначе, чем это делают все политические, международные, общественные и социалистические учения. Различие это заключается, во-первых, в том, что тогда как все объективные законы и выведенные из них учения, по которым должны быть устроены человеческие общества, бесконечно разнообразны и противоречат одно другому; религиозно-нравственный закон в своих главных основах, хотя бы в том, признаваемом всеми людьми и всеми религиозными учениями положении о том, что всякий человек не должен делать того, чего себе не хочет, религиозно-нравственный закон — один и для всех людей один и тот же. Различие это, во-вторых, и главное, заключается в том, что тогда как все политические, международные, общественные, а также и социалистические учения предрешают те формы, в которые будто бы должна сложиться жизнь людей, и требуют от людей усилий для достижения именно этих, вперед определенных форм, религиозно-нравственный закон, не предрешая никаких форм жизни, ни семейной, ни политической, ни международной, ни экономической, требует от людей только воздержания во всех областях жизни от поступков противных этому закону, одним исполнением этого закона достигая всего того блага, которое тщетно обещают все политические, а также и социалистические учения». (Выделено мной – П.Ч.).

     Таким образом, согласно Толстому, одно лишь соблюдение религиозно-нравственного закона автоматически обеспечит все остальное. Другими словами, правильное сознание автоматически сформирует правильное бытие. Чтобы проверить это утверждение необходимо совсем немного – добиться, чтобы все соблюдали религиозно-нравственный закон. А что, если будут соблюдать не все? Тогда, наверное, придется учредить инквизицию, которая через своих агентов будет контролировать нравственность и наказывать провинившихся. И еще вопрос – что сильнее, чувство голода или чувство любви к ближнему? Сам Лев Николаевич вряд ли сильно голодал, хотя и косил траву с крестьянами, чтобы ощутить свою принадлежность к единому народу. А что делать, если все духовные силы израсходованы на поддержание бренного тела? Такие вопросы можно ставить до бесконечности. Но можно и не ставить. На самом деле, ранние христианские общины или общины тех же катаров жили по религиозно-нравственным законам. И сейчас существует множество общин различного толка, живущих по аналогичным законам. Но всегда все ограничивается только уровнем общин, живущих в нормальном окружении. Именно нормальное окружение является необходимым условием их существования. В подобных же условиях могут существовать общины анархистов (например, в знаменитом районе Христиания в Копенгагене), не признающих каких-либо морально-религиозных обязательств, а только свободу и здравый смысл. В цитируемой выше работе М. Вебера, посвященной религиозным братствам, он подробно рассматривает противоречия, которые возникают автоматически при взаимодействии реальности и морально-религиозных законов. «Не во хлебе едином жив человек…», но и без хлеба не обойдешься. Выход за рамки общинной жизни приводит к увеличению функционального разнообразия, неизбежному усложнению структуры, появлению организации, управления, стратификации и, в конце концов, мы получим теократическое государство, где всесильная и всевидящая инквизиция будет зорко следить за соблюдением религиозно-нравственного закона, и делать все, чтобы спасти заблудшие души. Возникают те же проблемы, с которыми сталкиваются анархисты, при построении государства без власти. Попытка все свести к единому религиозно-нравственному или шире, к ментальному, или вообще – любому единому основанию, полностью аналогична попытке марксистов свести все к единому экономическому основанию. Не существует одного звена, ухватившись за которое, можно вытащить всю цепь. Причина это явления очень проста – при возрастании функционального разнообразия в социальной системе с необходимостью возникают отношения, влияющие на исходный морально-религиозный закон. Развитие мира не подчиняется этическим принципам и вообще, каким либо принципам или законам, из добра не всегда следует добро, а из зла – зло. Следование самым высоким убеждениям может приводить к непоправимому злу и несчастьям. Но тогда закономерно возникает другой вопрос. Является ли необходимым наличие в обществе морально-религиозного закона, как одного из компонентов системы, с функцией поддержания социального порядка? Если исходить из того, что идеология, а в данном аспекте, прежде всего религия, призвана приводить к согласию душу и реальность, то может ли она выполнять эту функцию в условиях быстро меняющейся реальности? Или она будет вынуждена мимикрировать, дрейфовать, и подстраивается под реальность?

     Главный закон истории состоит в том, что в истории не существует неизменных исторических закономерностей. Новые времена вызывают к жизни новые закономерности и жизнь необратима. Были времена дикости, затем – многобожия, далее сменились монотеизмом (впрочем, восточные верования обошлись без идеи бога-творца) и, наконец, наступила эпоха науки и рационализма – это новое качество социума, которое порождает новые закономерности. Судя по всему, одна из них – уход в прошлое религиозных форм идеологии, точнее их трансформация в так называемые, традиционные ценности. Причина деградации религиозных верований очевидна – она не согласуется (или не вполне согласуется) с современной системой мировоззрения, миропонимания и мировосприятия. Человек уже не способен воспринимать все это «всерьез», во всей полноте, а вне полноты религия становится культурным артефактом. И возрождение религиозности в наше время имеет качественно иной характер, ритуальный, а не духовный.

     Приведу характерную цитату из Ф. Фукуямы: «Учитывая, что в истории США общинность всегда была тесно связана с религиозностью, американцы должны научится большей терпимости к религии и понять, какой положительный эффект она способна дать для общественной жизни. Некоторые конфессиональные формы, особенно христианско-фундаменталистского толка, вызывают у представителей образованного класса устойчивую аллергию. И хотя они считают себя выше подобных догм, им следует взглянуть на социальную роль религии с точки зрения эволюции американского умения объединяться». (Фукуяма, «Доверие: социальные добродетели и путь к процветанию»). Реанимация религиозности, а тем более принуждение к религиозности не принесет результата не потому, что вера в бога плоха, а потому что современный человек не может верить совершенно искренне, без искры сомнения. А именно такая вера необходима. Если бы Фукуяма попробовал приобщить к христианской вере хотя бы одного битника или хиппи, я думаю, что он бы поменял свою позицию относительно роли христианства в наше время. Новое время рождает новые закономерности. (В настоящее время в США распространяется тип веры – в бога вообще, а не в конкретного бога и не в конкретную догматику. Это ставит веру в совершенно иной статус личной философии, лишенной какой-либо тоталитарности и какой-либо ответственности).

     Так сказать, «научная» идеология – марксизм, в своих тоталитарных формах явился такой мощной прививкой против тоталитаризма, что ее, надо думать, хватит надолго, по крайней мере, в странах Запада. Этот исторический опыт поставил под вопрос необходимость или даже допустимость существования государственных идеологий, так как тупое следование идеологии (любой) неизбежно приводит к злу. Не этика следования убеждениям, ценностям и целям должна руководить поступками, а этика ответственности за последствия своих поступков. Мы опять возвращаемся к максиме Сократа: «Я знаю, что ничего не знаю», так как наши всё новые знания всё более раскрывают глубину нашего незнания. Это знание о нашем незнании заставляет нас относиться к таким явлениям, как государственная идеология, с большой ответственностью. Наше знание о нашем незнании позволяет заключить, что не существует абсолютных ценностей и абсолютных целей. Не существует сакральных духовных ценностей, которые всегда могли бы быть мерилом всех вещей. Могут существовать цели и ценности действующие здесь и сейчас. И следует быть готовым к их коррекции или радикальному изменению в меняющемся мире. Однако, имеет место парадокс: хотя и не существует абсолютных ценностей, целостная социальная система не может обходиться без общественных ценностей. Более того, она должна затрачивать осмысленные усилия на продвижение этих ценностей и их культивирование в системе воспитания подрастающего поколения. Потеря ценностных ориентиров является симптомом  кризисного состояния общества. Потеря ценностных ориентиров приводит к образованию духовной пустоты, которая может способствовать, с одной стороны, усилению влияния традиционных религий, а с другой – распространению всякого рода новых учений самой разнообразной направленности и не всегда конструктивных. Можно сделать вывод, что новый современный этап развития цивилизации характерен переходом от религий к общественным ценностям и переходом религиозной веры в область индивидуального сознания.

     Есть еще одна особенность, характерная для нашего времени. По мере усложнения и глобализации социальной системы усиливается взаимосвязь и взаимозависимость различных измерений социального процесса. Например, те коренные социальные изменения, что произошли во второй половине 20 века, были связаны и с потрясениями в двух мировых войнах, и с сильным подрывом традиционной системы ценностей, в частности, ослаблением роли религий, и с технологическими достижениями (чего стоит одна только ядерная бомба). Скажем, европейская сексуальная и, судя по всему, интеллектуальная революция конца 60-х, начала 70-х годов 20 века, в том числе движение хиппи, хотя и были связаны с предшествующими войнами, насилием и моральным кризисом, но немаловажную роль в этих явлениях сыграло появление пероральных контрацептивов, изобретение очень громкой электронной музыки, и массой прочих технологических новинок способствующих большой концентрации молодежи. Сыграл свою роль также демографический фактор, связанный с подросшим поколением послевоенного всплеска рождаемости, упадок доверия к социально-политическим институтам, начавшийся формироваться постиндустриальный вектор развития, другими словами – полный комплекс общественно-экономических, политических и культурных аспектов. (Социальные процессы в развитых странах во второй половине 20 века анализируются, например, в книге Ф. Фукуямы «Великий разрыв»). Показательно, что эта революция, глубоко затронувшая все стороны социальной жизни, тем не менее не оставила после себя кровавых следов, что, вообще говоря, является новым качеством в истории, свидетельствующим о зрелости цивилизации. (Подобным же образом теперь разрешаются «революции» в семейных отношениях, цивилизовано и без рукоприкладства). Такой уход от радикализма является следствием ухода от тоталитарных идеологий, соответствующего расширения поля свободы, укрепления рационального, рассудочного типа мышления и принятия решений. С другой стороны, данная революция ментальности, несомненно, связана с кризисом религии, как регулятора социального порядка, а также с недостаточно сформированной системой общественных ценностей, замещающих религию. Но на этом примере мы видим, что система ценностей способна быстро модифицироваться и реагировать на новые вызовы времени благодаря большей свободе, возможности включать в свою сферу, в том числе религиозные ценности, выработанные, вообще говоря, любыми религиями или учениями, но без догматизма и радикализма присущего религиям в «чистом виде».

     Идеология постепенно становится личным делом гражданина, а не государства. Тем более что тенденция к глобализации приводит к тенденции сужения функций государства. Отпадает задача сплочения народа в единый кулак или таран. Все распределено и диверсифицировано. Проблемы решают специалисты. Идеология или религия перестает быть элементом кодификации человека. Его этническая принадлежность или даже принадлежность к числу болельщиков «Спартака», становится более значимой, чем принадлежность к православию. Старовер сидит за одним столом с никонианцем и даже, страшно подумать, с безбожником. Жесткая тоталитарная идеология эволюционирует в мягкое, гибкое и толерантное мировоззрение, в гибкую систему ценностей. Уменьшение радикализма – это тоже урок истории, который можно и нужно использовать с максимальной пользой.

     Новые реалии изменяют качество духовной жизни человека. Религии уходят, а с ними уходят духовные практики – та ценность, которая создавалась многими веками. На их место приходит психология, которая из науки о душе превратилась в науку о поведении, порождает монстров, типа учения Фрейда, или вместе с новейшей педагогикой внедряет сомнительные методики воспитания, не прошедшие длительной проверки временем, типа либерально-демократической «защиты прав ребенка». Именно эти нарастающие изменения в духовных ценностях, начавшиеся в середине 19 века, стали причиной беспокойства Льва Толстого и его постоянного и безуспешного стремления донести «осознание того, что наше благо, и материальное и духовное, и отдельное и общее, и временное и вечное, заключается в братской жизни всех людей, в любовном единении нашем между собой». С ними же связано мировосприятие нового времени у Питирима Сорокина, наблюдавшего и российскую революцию, и две чудовищные мировые войны,  как проявления «умирающей чувственной культуры нашего лучезарного вчера», сгущающейся тьмы, наступающей ночи. Прогрессирующая дегуманизация искусства, кризис семейных отношений, растущая преступность, беспризорники при живых родителях, разрушение всех традиционных ценностей, действительно не вызывают положительных чувств. Я думаю, что если бы сейчас пробудился наш предок середины 19 века и посмотрел российское телевидение, то у него бы волосы встали дыбом. Мне самому становится страшно, но не от того, что делается на экране, а от тревоги за будущее молодого поколения, которое воспринимает все это «смотриво» всерьез, и для которого оно становится одной из духовных практик. Именно отсюда вырастает вопрос – является ли необходимым наличие в обществе морально-религиозного закона для поддержания социального порядка?

     Еще на заре христианства было замечено, что у зажиточных, условно говоря – сытых людей начисто отсутствует потребность в спасении и страх перед божественным воздаянием за земные грехи. Отсюда – проблемы с попаданием в царствие Божие для богача, отмеченные еще самим Христом. Сытость ассоциируется с материальными предпочтениями человека, а богатство – с духовной бедностью. «Нельзя одновременно служить богу и мамоне», сказано в Писании. Другой важный аспект христианского учения – богооправданность страдания. Страдание не есть неизбежное зло, оно ниспослано богом для испытания и укрепления духа. «Христос терпел и нам велел», говорит народная пословица. Аскеза (не только христианская) являющаяся методом духовного совершенствования, обязательно включает в свой арсенал множество видов физических и моральных страданий (ношение власяницы на голом теле, девство, затворничество, столпничество, разного рода обеты и даже самоистязание) и в то же время, неприятие роскоши и удовольствия. Даже обычным верующим вменяются всякого рода ограничения и предписания (например, староверам – около 800 поклонов в день в течение Великого пасхального поста). Несмотря на то, что Будда после шести лет строжайшей аскезы признал бессмысленным умерщвление плоти, его последователи до сих пор практикуют различные формы аскезы. Аскеза практиковалась еще у древних греков, у стоиков. Таким образом, весьма длительный и многогранный человеческий опыт показывает, что духовное совершенствование обязано включать определенные формы страдания, по крайней мере, такие, как самоограничение, воздержание, подавление страстей. В то же самое время, у одного из великих народов истории, у англичан, существует поговорка: «Сэкономишь розги – потеряешь ребенка». Стало быть, опыт страдания даже в раннем возрасте полезен, по крайней мере, для формирования характера, присущего англичанам.

     Несмотря на то, что Маркс рассматривал аскезу как вульгарное проявление буржуазной бережливости, в тоталитарных идеологиях марксистского толка аскеза также была в большом почете. Образы сильного духом революционера с горящими глазами типа Павки Корчагина, готового отдать жизнь за общее дело, Рахметова, спящего на гвоздях, являлись образцами для воспитания поколения пионеров и комсомольцев раннего СССР. Легенды о том, что у Сталина был один костюм, и что он 40 лет ходил в одних и тех же домашних тапочках, и вообще – был предельно скромный и воздержанный в быту, свидетельствуют о неосознанном восприятии аскезы, как ценности, даже в рамках материалистической идеологии. Это может показаться парадоксом, но убежденные материалисты более всего ценили духовные ценности. Причина этого очень проста. «Сытый кот мышей не ловит», «С жиру – бесятся». И здесь, как оказалось, крылось коренное противоречие – по мере укрепления «материальной базы» угасал революционный огонь в глазах строителей коммунизма, душа зарастала жирком, и «общее дело» утрачивало привлекательность. Действительно, зачем горбатится на общее дело, если можно направить усилия на «личное дело» и построить «личный коммунизм», не дожидаясь, пока широким потоком польются материальные блага каждому по потребности.

     Дело в том, что страдание, если оно не ломает психику, то есть взятое подобно лекарству в умеренных дозах, обогащает чувственный опыт человека, раскрывает жизнь во всей полноте. О людях говорят «стреляный воробей», «за одного битого двух небитых дают, и то не берут», «прошел огонь, воду и медные трубы» – народная мудрость подтверждает ценность опыта, полученного через страдание, а также тот факт, что этот опыт может быть получен только через страдание. Активность человека проявляется в двух случаях – либо когда у него есть талант (призвание), и тогда эта активность немотивирована и слабо связана с материальным аспектом жизни, либо когда человека заставляет нужда, ситуация вызова, заставляющая страдать. В последнем случае от человека могут потребоваться значительные духовные усилия, и если они не чрезмерны, то укрепляют дух. Аскеза готовит человека к тяжелым ударам судьбы, подобно тому, как физическая тренировка готовит его тело к тяжелым физическим нагрузкам. Воспитание духа еще более важно, чем тренировка тела, потому что дух направляет тело. Тоталитарная идеология создает условия, при которых автоматически обеспечивается определенный уровень духовного воспитания. Поэтому, «с окончательной потерей идеала раса окончательно  теряет свою душу; она превращается в горсть изолированных индивидов и  становится тем,  чем была в самом начале, – толпой».

     Может ли современное деидеологизированное, секулярное общество избежать опасностей, связанных с потерей «идеала»? Не превратится ли оно в толпу изолированных индивидов? Следует признать, что тенденции к распаду, потере единства, несомненны, и перспективы не внушают оптимизма. Но являются ли тоталитарные идеологии или ситуации катастроф и вызовов необходимы, чтобы вернуть утерянное единство? Не оказалась ли цивилизация в ловушке между двух альтернатив – тоталитаризмом и отказом от свободы с одной стороны и духовным разложением, с другой? Проблема в том, что история необратима. Человечество уже вкусило от плода знания и не может вернуться к своей девственной природе, когда могло всей душой воспринимать красивые идеи и легенды, и никакая тоталитарная идеология уже не в силах возобладать над искушенным разумом. Выходит, что без идеи у людей нет шансов избежать морального разложения?

     В такой постановке вопроса заключено восприятие идеологии (религии, веры, идеала), как некой сверхъестественной силы, подобной святому духу, объединяющему людей и создающему сплоченную нацию. На самом деле, процесс объединения и сплочения происходит благодаря определенным свойствам людей, а точнее, свойствам их ментальности. Идеология является только средством для соответствующего изменения души, например, путем принятия религиозно-нравственного закона, о котором не переставал писать Л. Толстой. Является ли такой метод единственно возможным? Очевидно, что нет – воспитать можно практически любого человека (если начать достаточно рано), не прибегая к религиям и тоталитарным идеологиям.

     Ситуация подобна той, что возникает в результате эволюции ментальности (описана в следующем разделе). И выход тот же – создание грамотной и хорошо продуманной системы воспитания подрастающего поколения. Душа формируется практиками. Необходимо воспитывать подрастающее поколение, с учетом опыта духовного совершенствования, накопленного в истории человечества (прежде всего, в религиях), практик, которые целенаправленно формируют душу, начиная с достаточно раннего возраста, тем более что направления формирования известны, если в обществе существуют ценности. Это очень большая и сложная работа, но начинать ее – жизненно необходимо. Как ни странно этому препятствует идеология гуманизма, принципы «свободы совести», «прав ребенка» (дело дошло уже до «права эмбриона»): родители имеют право воспитывать ребенка в соответствии со своими убеждениями, а школа должна заниматься только образованием. Это прямой путь к деградации и паразитизму. Если общество стремится к самосохранению оно обязано культивировать общественные ценности и, к сожалению, этот процесс невозможен без ограничения индивидуальных свобод. Здесь мы опять попадаем в сферу процессов согласования свойств и качеств человека и общества и, вытекающего из них процесса согласования индивидуальных и общественных интересов.

     Идея, которая охватывает все существо, действительно, становится источником сверхактивности. Но, как правило, эта сверхактивность граничит с фанатизмом – человек оказывается рабом идеи, готов отдать за нее жизнь, теряет способность мыслить отстраненно, теряет терпимость. Последствия фанатизма всем известны. Это как раз тот случай, когда хочется сказать – все хорошо в меру. Воспитанием достигается эта мера. Человек, прошедший хорошую школу воспитания, обладает достоинством и характером. Из него сложно сделать пушечное мясо или заставить подкладывать дрова в костры инквизиции. Им трудно манипулировать. Он не станет работать палачом. Но как раз из таких людей создаются уникальные трудовые коллективы, и строится гражданское общество. Это есть то, что называется, человеческий капитал и социальный капитал. Это стоит дорого. Но и отдача превышает все вложения.

     Религии (аврамические) обладают одним важным преимуществом перед секулярными идеологиями – они обеспечивают возможность контакта с Богом, всемогущим высшим существом и Творцом. Такой контакт достижим только при наличии глубокой веры, при малейших сомнениях он разрушается. Причастность к Богу сообщает человеку высокое внутреннее достоинство, надежду на спасение и бессмертие. Это внутреннее достоинство становится основой всех высоких моральных качеств истинно верующего человека. В наше секулярное время такой божественный контакт возможен только лишь, как результат уникального мистического опыта, либо очень строгого религиозного воспитания, начиная с глубокого детства, что тоже становится явлением уникальным (впрочем, не всегда результативным). Поэтому испытывать истинную божественную благодать в современном обществе приходится единицам. Остальным следует в полной мере принять неизбежность смерти. И оценивать жизнь не как маленький эпизод на пути в бессмертие, а как всё, что нам дано на этом свете. И отнестись к смерти, как к подведению окончательного итога своих земных дел, по которому нас будут судить не там, на небе, а здесь, на земле, оставшиеся после нас. Это та цена, которую нам надо заплатить за право жить в новой цивилизации – наступающей цивилизации свободы.

     Обсуждая вопрос о необходимости, целесообразности или важности религий или идеологий, мы не учли восточный, а точнее – китайский опыт, имеющий очень древнюю историю. Его сущность – в исключительном рационализме, я бы даже сказал, кибернетизме, где содержание духовной жизни человека вообще не имеет значения и никого не интересует, при условии, что оно не мешает работе системы. Как практическое учение, этот опыт был зафиксирован в трудах Гуань-Чжуна (7 век до н. э), а расцвета достиг в деятельности Шан Яна (4 век до н. э.) и получил название, легизм. Чтобы получить практически полное представление о легизме, достаточно процитировать две первые заповеди Шан Яна из двенадцати: 1. Для государства ценность составляет только армия и заготовка зерна. 2. Почитание традиций, культ предков, конфуцианские ценности, ученость, ритуал, музыка, литература – паразиты, которые отвлекают народные массы от Единого – заготовки зерна и войны. Еще там есть про доносительство, которое оценивается наравне с ратным подвигом, в отличие от недоносительства, за которое карают смертью, круговая порука и коллективная ответственность, строгие наказания отстающих и т. д. Данная практика обеспечила возможность существования царства Цинь в течение более чем полтысячелетия (778 – 221 г. до н. э.) и его расширения с масштаба небольшого региона до целой империи.

     Царство Цинь оставило неизгладимый след в душе, исторической памяти, ментальности китайского народа. Этот след существует и доныне. Была сформирована централизованная командно-административная система – пирамида, охватывающая весь народ без исключения, в узловых точках которой находились чиновники, ответственные за выполнение всех необходимых функций. Роль простого человека в такой системе сводилась только к заготовке зерна, поставке воинов и производству оружия. Подобная система управления – четко отлаженная административная машина, оказалась чрезвычайно эффективной для своего времени и в дальнейшем прочно укоренилась в китайском обществе, сохранившись в главных своих чертах вплоть до 20 века, (Маркс называл подобный тип государства – восточная деспотия). Функция идеи в обществе, живущем по такой системе, минимальна, так как она подавляется функцией системы. Вся идеология сводится к одному – полному подчинению системе. Система расставляла людей по местам, объединяла и разъединяла, переселяла и заставляла строить Великую Китайскую стену, великие каналы, плотины и оросительные сооружения, превращать горы в плодородные террасы или строить мавзолей императора Цинь Шихуанди  с огромной подземной армией воинов, вырезанных из терракоты в полный рост. Эта система сформировала у народа специфический тип ментальности замкнутого семейного типа, ментальности упорного труда на своем месте, подчинения системе, недоверия и непротивления злу, согласия с обстоятельствами. Эта система привела к тому, что талантливая китайская нация сейчас вынуждена менять цивилизационный тип развития, чтобы соответствовать единому темпо-миру.

     Удивительно другое. В то время, когда всему миру стало ясно, что тип восточной деспотии, как социальной модели, уходит в прошлое, нашелся человек, решивший реанимировать эту модель в самом древнем и самом драконовском ее виде, а именно – в варианте Шан Яна. Имя этого человека, Иосиф Сталин. Не сомневаюсь, что история древнего Китая была одной из его любимых книг (подобно тому, как «Психология масс» Г. Лебона была настольной книгой Ленина). Его политика и практика в деталях соответствует практикам Цинь. Показательны, например, аналогии с циньской практикой истребления рода опасного преступника в трех поколениях, доносчик – герой и образец для воспитания детей (Павлик Морозов), принцип – каждому по труду (в лагерях Гулага пищевой паёк зэка определялся пропорционально выработанной доле от установленной нормы, не взирая на физическое состояние – сурово, но справедливо), строжайший контроль всех видов оружия, искоренение традиций, религий, учености, особенно философской, включая марксизм (вся нужная философия изложена в «Кратком курсе истории ВКП(б)», марксистов-леницев – в лагеря), уничтожение всей интеллектуальной элиты, способной логически мыслить (кроме технической), формальное равенство всех перед законом, никаких сословий, никаких национальных различий, никаких поблажек – опоздал на работу – тюрьма, подобрал на поле три колоска – тюрьма и главное – административная пирамида, управляющая всеми и контролирующая всех и вся, а также искоренение частной собственности, чтобы не было никакой привязки человека к месту, чтобы свободно мог нести по миру знамя мировой революции, «…чтобы от Японии до Англии, расцветала Родина моя». Но следует признать, что реализация идеи мировой революции или, если хотите, мировой агрессии, была возможна только методами Шан Яна (если вообще была возможна). А то, что такие планы реально стояли на повестке дня, не вызывает сомнения уже не только среди читателей произведений В. Суворова.

     Была ли в такой обстановке необходимость в идеологии, как самостоятельной ценности, источнике морали, единства, самоидентификации? Нет, система сама прекрасно справлялась с этими задачами. От простого человека требовалось только одно – лояльность системе, а от чиновника – верность и преданность системе. Это и была вся идеология. («Имелись ли у вас колебания относительно  линии Партии? Никак нет, колебался вместе с линией!»). Тоталитарная система старается уничтожить в зародыше все, что может помешать ее функционированию, в первую очередь  – любые учения и любую частную собственность, кроме самой необходимой. Учения заставляют мыслить, а всякие мысли вредны. Частная собственность привязывает к месту и отвлекает от общего дела. Для поддержания тонуса общества постоянно генерировались так называемые «дела», по которым проводились чистки подозрительных или неугодных режиму людей. (Ходили слухи, что в связи с «делом космополитов» Берия задал Сталину вопрос: «Иосиф, будем космополитов искать или будем бомбу делать?». Космополитов оставили в покое. С последним «делом», так называемым «Делом врачей», Сталин дал маху – не стоило смертному в столь почтенном возрасте трогать врачей. Хвала врачам). Состояние тоталитаризма, как показывает восточный опыт, может продолжаться довольно длительно. (Но не в наше время. Однако, это уже другой аспект проблемы). Не случайно, после распада Союза многие надеялись, что возвращение православия и вообще – веры, возродит народ, создаст утерянный импульс. Может показаться парадоксальным, но практика показала, что в народе возрождается культ Сталина. С одной стороны, это подтверждает вывод, что время религий прошло. С другой – что человеку, созданному системой Сталина, очень трудно вырваться из уже мертвых объятий своего создателя. Осталась ностальгия по Сталину, по чувству приобщенности к великой стране, державшей в страхе весь мир, к ее великим подвигам и свершениям, по чувству всеобщего равенства и, как ни странно, чувству свободы – свободы от груза частной собственности, от чувства ответственности, от поиска работы и тяжелых мыслей о завтрашнем дне. Обо всем заботилась Система. И эта связь с прошлым, пожалуй, самое тяжелое наследие, не позволяющее России двигаться в 21 век.

     Пример СССР, в рассматриваемом здесь аспекте, показателен в трех отношениях. Во-первых, он показывает, как работает механизм согласования традиционной ментальности и современных идеологий, в данном случае – традиционной российской, восточной ментальности и марксизма. В основе восточной ментальности – власть, как механизм, решающий все вопросы. Известный лозунг: «Кадры решают всё!», где имелись в виду, прежде всего управленческие кадры. (Петр I даже промышленность пытался создавать властными рычагами – повелевал строить крепостные фабрики, заводы и мануфактуры). В результате появилась еще одна ленинская формула коммунизма: коммунизм есть империализм плюс диктатура партии коммунистов (подробнее см. Е.Т. Гайдар «Государство и эволюция»). Во-вторых, после укрепления тоталитарной власти всякая идеология вредна и должна быть искоренена, за исключением той, которая обслуживает непосредственные интересы власти. Внутри тоталитарной системы не должно быть конкуренции идей, а только полное единство. И, в-третьих, после мощных социальных потрясений система может свалиться на более древний аттрактор, в данном случае, на «циньский», но также хорошо согласующийся с ментальностью народа.

     Наконец, вкратце коснемся политической идеологии, определяющей направленность деятельности власти, характер внутренней и внешней политики. В принципе, власть может обходиться без собственной идеологии, а поддерживать сложившееся положение и решать текущие проблемы в русле существующей традиции. Вопросы возникают, когда страна зашла в тупик и необходимо реформирование, перестройка, а также в ситуациях слома старой государственной машины. Людям постарше памятен лозунг «ускорение», с которого начинался период правления М. Горбачева, который плавно перешел в лозунг «перестройка», и чем закончилась перестройка. (Памятен еще один лозунг: «Перестройку начинай с себя!», свидетельствующий о крахе процесса). Как правило, в лозунгах концентрировано выражена суть политической идеи, и уже логический анализ лозунга может многое поставить на свои места. Скажем, знаменитый призыв Ленина к «экспроприации экспроприаторов», или говоря проще, «грабь награбленное» автоматически превращает того кто грабит, в очередного грабителя, а следовательно по той же логике – в объект следующего ограбления. Собственность, полученная в результате ограбления, столь же автоматически становится нелегитимной и подверженной произволу со стороны власти. Образуется тупиковый цикл, как в традиции кровной мести. Аналогично, собственность постсоветских миллиардеров, полученная не вполне прозрачным способом, оказывается не вполне легитимной и может оказаться объектом экспроприации. Лозунг «свобода, равенство и братство» является настолько внутренне противоречивым, а, следовательно, невыполнимым, что даже не требует особого анализа.

     Политическая идеология определяет направление дальнейшего развития страны, а если это большая страна – то всего мира. Поэтому выбор «правильного» направления развития чрезвычайно важен. Слово «правильный» я не случайно взял в кавычки. Дело в том, что понятия, правильность, верность,  прогресс, сами по себе идеологизированы. (Как тут не вспомнить знаменитое выражение Сталина «Правильной дорогой идете, товарищи!»). Они идеологизированы с точки зрения «большой» идеологии, оказывающей влияние на жизнь всего общества. Собственно политическая идеология более конкретна и связана с политической практикой, но, тем не менее «большая» идеология на нее влияет. (Так, например, православие не позволяет России выбрать западный вектор социально-экономического развития, оно же ставит барьер по отношению к исламскому миру или восточному конфуцианству. Остается либо пренебречь православием, либо выбрать свой «серединный» путь, евразийство, с надеждой на торжество родных, доморощенных, традиционных ценностей). И поскольку политическая идеология непосредственно связана с практическими результатами, то к ней применимы объективные практические критерии, подобно тому, как в науке практика все расставляет на свои места. В политике дело обстоит несколько сложнее, так как ощутимые практические результаты политики могут существенно отставать во времени, а отдаленные результаты политических действий могут длиться столетиями.

     Главная задача политической идеологии – формирование внутренней и внешней политики таким образом, чтобы страна не осталась на задворках истории, чтобы выходила в число передовых, уважаемых стран мира. Как это ни печально для большинства жителей России, единственной формой общественно-политического устройства, обеспечивающей решение данной задачи, является либеральная демократия. Эта эволюционно сложившаяся  форма продемонстрировала на протяжении исторически достаточно долгого срока свое цивилизационное преимущество. Вся трагедия в том, что перейти к этой форме устройства методом «большого скачка» не удается. Главное условие перехода – развитое гражданское общество. На мой взгляд, другие условия перехода – развитая система правосудия, защита частной собственности, наличие широкого среднего класса – производные от сильного гражданского общества и не могут возникнуть вне его. Эти институты создаются и усиливаются по мере созревания гражданского общества. Качество общества, в конечном счете, определяется качеством основного элемента этого общества – человека. Патернализм, ментальность паразита, средневековая ментальность религиозного фундаментализма, никак не могут быть согласованы с либерально демократическими ценностями, правами и свободами. И прежде всего потому, что социальные права и свободы должны сочетаться с социальной ответственностью, социальной активностью и соответствующим уровнем общественного сознания. Менталитет общества – инерционное медленно меняющееся измерение социальной системы, изменения в ментальности должны закрепляться при помощи соответствующих социальных практик, а наличие этих практик должна обеспечить внутренняя политика государства. И процесс должен длиться пока не наступит согласование свойств всех элементов и измерений общественной системы.

     На мой взгляд, для оценки политических идей при выборе направления движения, может быть применен общесистемный критерий внутреннего согласования свойств элементов системы: способствует ли идея внутреннему согласованию социума, согласуется ли она с прогрессивными общемировыми тенденциями? Так, например, идея национального государства в настоящее время выступает, как выражение формы согласования тенденции к глобализации и тенденции к культурному многообразию и сохранению культур. Естественно, в такой форме функции государства будут смещены в область сохранения культурной идентичности при достаточно полном либерализме в сфере экономики, науки, гражданских свобод. Идея централизма хорошо согласуется со свойствами бюрократической машины, возможности проведения единой политики, создания сильных государственных институтов и концентрации ресурсов в определенном направлении. Центральная власть способна обеспечить более высокий уровень равенства и социальной справедливости среди членов общества за счет перераспределения ресурсов.  Но централизм плохо согласуется с интересами регионов, которые на местах (вплоть до уровня села) лучше знают свои проблемы и могут оперативно реагировать на них по коротким цепям обратной связи, минуя центр. Самостоятельность регионов повышает устойчивость государства, так как даже полное разрушение центральных институтов власти не существенно скажется на положении регионов, при условии их самодостаточности. Идея регионализации лучше согласуется с интересами народных масс в условиях гражданского общества. Таким образом, идея центральной власти хорошо согласуется со свойствами патернализма граждан, а идея региональной власти – с хорошо социализированным и самодостаточным обществом. Следовательно, политический вектор децентрализации и региональной самостоятельности действует в направлении усиления гражданского общества. Вообще, существует общемировая тенденция формирования распределенных сетевых структур, сужения роли центральной власти, ухода от централизма. Сети идеально согласуются с международными информационными и транспортными системами, с либерально-демократическим устройством, международной специализацией и разделением труда.

     Еще пример – когда началась эпоха распада великих империй, большевики сделали попытку восстановить Российскую империю в прежних границах. Эта не до конца удавшаяся попытка, стоившая миллионы жизней, была направлена против общемировой тенденции и против воли народов, покоренных большевиками. Естественно, это повлекло за собой сепаратистские тенденции в республиках, и при первом же ослаблении Союза, его распад. Другой аспект – противопоставление социалистического лагеря остальному развитому миру шло против общемировой тенденции глобализации, дающей возможность реализовать международное разделение труда. В результате соцлагерь, а прежде всего Советский союз, были вынуждены жить в режиме «натурального хозяйства», то есть перейти на полное самообеспечение, что с экономических позиций крайне неэффективно. Развитие экономики вне согласования с остальными экономиками мира не могло остаться без отрицательных последствий. Подобные примеры можно множить неограниченно. Вывод ясен –  идея, дающая возможность хорошо согласовать свойства элементов системы, интересы социальных групп, будет принята обществом и не создаст общественных напряжений. Главное достоинство такого подхода – его прогнозируемость. Идея «желательного» направления развития, но не согласующегося со свойствами общества, встретит сопротивление при своем практическом внедрении и создаст напряжение, направляющее идею в русло согласования. В этом случае прогнозируемость падает, и даже могут возникнуть вообще непредвиденные последствия (скажем, если пытаться реализовать идеи позавчерашнего дня). Часто социальные практики, навязываемые сверху, трансформировались и приобретали специфические местные черты, в соответствии с местными традициями и ментальностью. Поэтому реализация идеи перехода общества к некому новому состоянию должна начинаться со стабилизации существующего состояния и медленного движения в нужном направлении без «больших скачков». При этом вектор развития должен быть хорошо внутренне и внешне согласован с мировыми тенденциями развития и четким осознанием своего реального места в мире. В этом случае ситуация будет развиваться прогнозируемо и без катастрофических последствий.

(Продолжение следует)