Откровение Заратустры. Книга для тех, кто жаждет проснуться (4)
Владислав Крылышкин (27/08/2012)
Глава седьмая
О реке
“Ибо моя душа – это и есть здешнее пламя,
ненасытно рвущееся вдаль и ввысь,
ввысь и ввысь своим бесшумным жаром”.
Из песен Заратустры
Из озера, у которого стоял Заратустра, брала начало горная река. Ударяясь о камни, она спешила в долину; неодолимое влечение бросало её вниз на долгий извилистый путь к морю. И Заратустра, сравнивая тихое озеро и бурную реку, обратился к сердцу своему: “Что ближе тебе, избыточное сердце моё: едва колеблемое спокойствие или этот гибкий весёлый танец? Может, ты теперь уже не отличаешь радость от печали, и серебро смешалось с золотом на чашах весов твоих?”
Сердце же так отвечало Заратустре:
“Кто истинно знает, что есть радость, а что – печаль? Ни есть ли печаль – избыток, а радость – опустошение?
Однако, что иметь и как растрачивать не спрашивает себя сердце. Для него слеза радости и слеза печали одинаковы на вкус; оно не делит жизнь и, чтобы не случилось, для него это дар.
Смотри, как в этом глубоком озере вода обращается в вино и рекою радости течёт в мир. Отсюда берет начало благодать и сюда же возвращается.
Разве не глупец тот, кто упустит радость в тишине и умиротворение в веселии? Он либо остановит, либо сожжёт сердце своё.
Колесу подобен мир, где покой и движение едины. И кто будет нерадив к одному, потеряет и другое.
Задумчивое озеро и весёлая река, разве они не кольцо перевоплощения? Словно длинная змея, река сползает между гор и теряется за горизонтом; однако здесь, она хватает себя за собственный хвост, и глаза её есть это озеро, а корона – вершины гор.
Слышишь, как бурно течёт река и в благодарности своей переливается через край? Звонко журчит она, на детский смех похож её плеск, далеко по горам разлетается эхо радости её.
Но там, в долине, она станет спокойнее и глубже. Будет тихим её блаженство и наполнится молитвами глубина её.
Как тень поплывет тогда река по широкому руслу своему. И лепестки неба украсят медленный танец её.
Пока не станет она ещё шире и не свернется кольцами в море мудрости. Пока не обратится в великое зерцало и не сомкнутся воды её в необъятный для глаз простор.
Но даже величайшее море для реки последняя неволя. Ибо какая вода не мечтает стать облаком и свободно парить над руслами рек и берегами морей, облетая на крыльях ветра всю землю?
Так, желая свободы, она невольно возвращается к своему истоку, и вновь становится собою. Поистине, каждый раз, спускаясь с гор, река учится самой себе.
Учится быть шире и глубже, избыточней, чем прежде. И даже пройдя искушение блаженством и мудростью, оставаться верной своему пути.
Извечно стремится она к тайне своего пути, однако сама же является собственной целью для себя. Так, разворачиваясь папирусом жизни, она открывается пред собою в каждом движении своем.
О, Заратустра, разве твой путь не есть для тебя истинная цель? Ни для того ли я содрогаюсь на краю груди твоей и вращаю твою душу, чтобы ты всегда стремился превзойти себя и открывал новое пространство для колеса своих чувств.
Ни от того, что ненасытна душа, я призываю тебя к далекой цели, но от того, что она – всеобъемлюща. И, глядя на это озеро и реку, не кажется ли тебе, что ты у истока игры, которую зовёшь вечным созиданием?”
Заратустра долго улыбался и не находил слов. Из глаз его текли слёзы, но взгляд был тих, как озеро. Отдалённые мысли сгущались, словно запах полевых цветов, витая над его головой. Он вспоминал и думал о будущем.
В то же время всё вокруг ясно отражалось в чувствах Заратустры, рассказывая ему о нём самом. И слова, обращённые к собственному сердцу, как-то сами потекли из уст его:
“Всё, что есть в человеке самого глубокого, служит основанием для его самого высшего. “Как внизу, так и вверху”, – говорит древняя мудрость.
Но человек всё ещё поверхностен, он быстро рассеивает свой дух в бурлящих мирских водах. Так надежда заменяет ему жизнь, а беспорядочное стремление – гармонию роста.
Сила корня выражена в мощи древа. И человеку нет смысла доказывать величие своё, если сам он не есть свидетельство. Если нет у него великой кроны, и птицы духа не заводят гнёзда на ней. Если сам он, скорее червь, нежели садовник.
Я не верю тем, кто рубит деревья и строит из них дворцы. Я не верю во всё насильно сотворённое.
Во врата уже совершенного мира стучит сердце человеческое, но не слышит человек тихого слова “открыто”. Так остается ему почтенное следование собственным миражам.
К величию обращены все смыслы, но человек спешит претворить средства в цели. Так он заводит себя в тупики тщеславных достижений.
О, гибельное множество дел и вещей, сотворённых человеком, разве не должен он когда-нибудь в них, как в зеркалах, увидеть безумие своё?! Разве когда-нибудь не перерастёт себя глупость алчности его и не избавится он от слепой скуки, стремясь к высшему в себе?
Ибо всё достигнутое лишь источник для нового побуждения, средство к единой цели, скрытой от себя за кристаллами глаз. Но человек быстрее сделает тысячу шагов по земле, чем один шаг внутрь себя!
К сверхчеловеку тянется жизнь, он – восходящее солнце, что пробуждает спящих. Но человек забивается в угол с надеждой досмотреть многообещающий сон.
Однако сны когда-нибудь кончаются, и станет горько тем, кто питал лишь свои иллюзии. Станет несносной пустота никчемного сердца.
Сверхчеловека должно вынашивать сердце человеческое. Родить нового себя и обрести второе дыхание – вот истинное высшее созидание.
Сверхчеловек говорю я, и вижу обозревающего низменность свою. Вижу наблюдателя и разум его, подобный великой горе.
Куда же смотрит ныне человек и видит ли он вообще? Пожалуй, он пока только может сыпать определениями, знать наперёд, обосновываться, соглашаться или отрицать, но не видеть.
Из этих брёвен, что в его глазу, он построил себе корабль и плывёт в никуда. Что ж, если капитану корабля часто приходится кривить душой, дабы спасти свою честь.
Воистину, всё так же счастье человека – лишь в отсутствии страдания, когда он может забыться и бормотать всякую чушь. Лишь благоразумное умалчивание и чванливая занятость как-то охраняют ложь счастья его.
Веселье слепца, слагаемое из коротких напоминаний, что ты ещё жив – вот нынешняя радость его. И цель его лежит не дальше носа и не глубже желудка.
И если некто из людей вдруг впечатлится звёздным небом, то алчность тихо захватит сердце его со своей тысячей целей. Так рождаются душители, запрягающие длинноухие умы в жажду к наживе.
Когда-нибудь человек устанет разыгрывать себя и захочет быть. Когда-нибудь он отчается в замкнутом благополучии своём и поймет его как насмешку.
Ум, отлитый изо лжи – вот великое бедствие его, та железная маска, что скрывает высшее достоинство его. Косные привычки и мелкие желания, что ползут в разные стороны – вот сегодняшний мир его.
Сверхчеловек, говорю я, и вижу того, кто вдоль и поперёк исходил самого себя и взобрался на свою высоту. Кто проснулся, и глаза его могут говорить.
Сверхчеловек, говорю я, и вижу того, кто направил путь свой в рост, кто крепок в глубине и гибок в основании. Чья жизненная река течёт вверх, к цветению.
Сверхчеловек, говорю я, и вижу того, кто вышел из замкнутого круга и движется по спирали в ногу с Бытием. А если кто-то сбился с пути, что ж, тогда он вернётся назад, хоть и будет думать, как слепец, что идёт вперёд”.-
Так говорил Заратустра своему сердцу.
* * *
Глава восьмая
На закате
“Я – от нынешнего, и я – от минувшего,
но есть во мне нечто и от завтрашнего, и от
послезавтрашнего, и от грядущего.
Настоящее и минувшее – о друзья мои! –
это самое невыносимое для меня; и не будь
я провидцем того, что грядёт, не знал бы я,
как мне жить”.
Из речей Заратустры
Пока Заратустра говорил со своим сердцем, солнце уже склонилось к западу. Близился закат и горы, взяв на себя часть солнечного тепла, стали такими же янтарно-алыми, как и спускающееся в пурпурную дымку солнце.
Наблюдая заходящее светило, Заратустра взялся обеими руками за навершие своего посоха, поднял плечи и на всю грудь воскликнул далеко в горы: «Эге-ге-ге-гей!» Гордые вершины содрогнулись от его крика и, переговариваясь, возымели нечто сказать Заратустре:
“Заратустра, ты смотришь на закат солнца и ловишь последний всплеск красоты. Ты хочешь собрать золотые осколки дня, словно буквы слов о потерянном людьми рае.
Уже ли и ты хочешь в последний раз закатиться к людям, и отыскать, среди этих летучих мышей, голубей своих, которые видят и за сотню верст. Ни для них ли ты приберёг зёрна мудрости – остаток великой надежды своей?
Но слишком поздно, ибо есть уже клетки и для твоих птиц. Искусством стало у людей обращение цепей в украшения.
Они настроили города, дабы спрятать свою бездомность. Земля отвергнута ими; теперь ослабли их тела, а ещё больше – захирели их души.
Как мухи слетелись они к липкой усладе, их крылья забыли полёты восторга. Жертвы своего ничтожества – они перестали быть наследниками Земли, теперь они лишь приживальщики.
Стократно приумножили люди заботы свои, но у их будущего уже давно нет архитектора, они – самовыражаются. Среди них есть теперь царьки, которые вскармливают их слабость, но и они обневолили себя страстями, извращая чувства свои.
Оплывшая алчность торгашеского духа, уже не зная чего ещё хотеть, бросает кости в толпу и развлекается. Даже луну делят они и, ссорясь, вызывают друг друга на суд, дабы удостоверить право толстого кошелька.
Никто не станет запрягать карету в табун лошадей, но разве не делают они того же со своими умами и их необузданными желаниями? И дабы хоть как-то осуществлять их, они их размельчают; так количество возвели они в меру бытия, теперь каждый может подсчитывать свое величие.
Но всякое нагромождение, чем больше, тем скорее к падению. Сколько раз уже рассыпалось то, что строили они!
Слишком много Земля прощает людям, а они всё испытывают её терпение. Похоже, им так и суждено погибать под развалинами своего невежества.
Они так и не научились у Земли, что всё уже создано совершенным; что истинное созидание для человека возможно лишь внутри себя.
Кто умер для души своей, умер и для жизни, и то, что люди называют вступлением в большую жизнь, есть их безвременная кончина. Напрасно тешатся они надеждами о пёстром благоденствии, ибо не разменивает себя тот, кто ищет жизнь.
Не может быть достатка у того, кто не самодостаточен, и своего лица у того, кто носит маску, надетую другими, и не знает, что под нею – пустота. Ложного себя внушили они себе, эти кажущиеся, эти артисты повседневности.
Они всегда так заняты, что проходят мимо жизни своей. Делом называют они рабство у обмана своего.
Они так спешат, так стремятся разом проглотить сто желаний, что не видят уже разрушенного разума своего. Но болото не нуждается в солнце, им достаточно тепла гниения.
Не вызрели сердца их и не дадут благих всходов. Казалось бы, они не похожи на детей, но нет воли у них, только лишь плеть нужды. Воистину, детьми были лучше они.
Катится к закату нынешнее человечество, впадая в последнее туманно-красное опьянение. Неужели и ты с ним хочешь выпить чашу его?”
“Ули - У” – протяжно крикнул парящий в небе орёл. Заратустра поднял глаза вверх и, следя за полётом сильной птицы, так отвечал горам:
“Мой верный друг подает мне знак, и я думаю – он видит выше гор, он смотрит в неустанное сердце мира.
Мир – так богат! Он не спрашивает: “Зачем?” Он - раздаривает себя самому себе.
И когда я думаю о мире, на глазах моих слёзы радости. Ибо, живя в нём, я отдаю себя ему, и, глубоко внемля,- получаю дары усилий своих.
Да, отдалился человек от Земли в городах своих. Был гусеницей разум его, но стал куколкой; не пора ли ему выбраться из неё и вспорхнуть бабочкой? Не пора ли ему вместо пыли на книжных шкафах собирать пыльцу с цветов жизни?
Очень долго человек не владел собой и метался под луной сознания своего в ночи безумия. Как солнце, измыслил он закон над собой и заставил поверить в него других.
Так связали люди безумие своё, и сон повиновения снизошёл на них. Ложь стала господином над ними и расплодила господ лжи.
Да, я знаю упряжь, в которую запрягли они безумную толпу. И не долог час, когда понесут лошади их.
Но многие из тех, в ком зародился разум, близки к пробуждению. Ибо выдали уже себя ценности мирских князей; нагими предстали они ясным очам во всём безобразии своём.
Вера в собственность уже давно вышла из тени своей, и бог благополучия светит нищим сердцам во множестве вещей. Трепетно окружают они ими себя, и безумно рады – этим кирпичикам счастья своего; и не стыдятся раболепства, и хлопочут вокруг бога своего, ибо он самый щедрый для них.
Но есть уже те, кто вырос духом своим и не находит блага в идоле толпы и её игрушках. Как хочу я глянуть им в глаза взором орла, и прикоснуться к их сердцам крылом своей души!
Как хочу я посеять в их души надежду, что могут стать они ступенями для самих себя, что есть в них сила – их человеческая сила – чтобы подняться над собой и отринуть грязь пережитков.
Как хочу я соблазнить их светом своих чувств, дабы вырвались они из цепи слепых, которые тянут друг друга в яму и называют это счастьем.
Лишь только их малые дети знают короткое истинное счастье своё. Какое подлое ничтожество плодит рабов для себя!
Восстать из мёртвых должны поверившие в высоту свою. Не крест, а крылья хочу вручить я душам их.
Хочу открыть я пред ними створки неба и земли, дабы обрели они сокровище своё, ту жемчужину, которой являются сами. И для этого я дам им символ: орёл над вершиной.
Ибо далёк взор у орла, с глубокой страстью смотрит он на Землю с высоты своей, поистине, с пророческой высоты.
Кто из них единожды глянет так на Землю, тот отучится от нор. Кто постигнет восторг орла - научится высшему в себе. Мужество и свободу, как два крыла, возьмут они себе, ибо нет хоженых троп для идущего на вершину свою; и тем более нет карт для неба своего.
“Да будет вершина моя отдыхом моим”,- так скажут они себе. И тот, кто сможет взойти на неё, для того настанет час оставить и вершину свою, ибо найдёт он тогда опору и в небе сознания своего.
Поистине, силён горный ветер духа, крепко держит он того, кто положился на него. О, как высоко вознесет он блаженного созерцателя над его вершиной!
И тогда жизнь и смерть, сбросив маски свои, сольются перед ним в единое море; и вечностью станет жизнь его,- звездой будет погасать она и солнцем всходить над его душой!”.-
Так говорил Заратустра.
***
Глава девятая
Безмолвие
Мир так глубок,
Как день помыслить бы не смог
Мир – это скорбь до всех глубин,
Но радость глубже бьёт ключом…
Из песен Заратустры
Когда Заратустра закончил речь свою, солнце скрылось за тёмно-багровым уже блекнущим горизонтом. Вскоре к земле подкрались сумерки, окружая горы и Заратустру предвкушением холодной ночи.
«Пришёл вечер,- встревожился Заратустра в сердце своём, - самый тяжелый час, когда не видно ещё звёзд и, кажется, что угасающая Земля бессмысленно падает в мрачный колодец небытия; когда остывает даже сердце, едва дрожа в необъятном тумане тоски по оставившей землю красоте.
Но с первыми звёздами опять рождается надежда - и пустой колодец становится куполом храма, объединяющим голоса ночных существ. В ночи – их сердца сблизились с душой мира: истомлённые всеобщей полнотой, они изливают себя в протяжных песнопениях.
Пьянея от собственного голоса, их скорбь обращается в блаженство, и мир торжествует над задетыми струнами сердец. Я вижу, как влага радостных слёз оросила всё живое - трепещущее в такт дыханию ночи.
День-ночь, день-ночь - стучит сердце мира; удивление и вздох, томление и радость - попеременно охватывают внемлющие сердца; и как бы ни было им горько – они надеются и любят, смывая слезой любую тяжесть. Так мир теряет и вновь обретает себя – в этом его бесконечное круговое движение вверх-вниз.
Легкость – вот истинное блаженство, которым он одаривает любого сверчка, готового сгореть в пении своём. И это горение сердец есть их сладчайшее вкушение мира”, - так думал Заратустра и, вдыхая полной грудью пришедшую ночь, ему казалось, что он пьет из невидимой чаши густое неразбавленное вино вечности.
Тем временем, с другой стороны гор взошла чуть неполная луна. Всё вокруг наполнилось новым звучанием, словно в неугомонно спорящем с собой хоре появился ведущий голос.
“Даже светляки и звёзды затмились в голосах своих, - восхищался в душе Заратустра, - кажется, что своим звонким, проникающим в любые тайники, пением, - она призывает к себе ту малую часть недостающего ей совершенства, которая осталась в чуть коснувшейся её тени. Так же грациозно чуть движется она над землёй, едва находя в себе силы оторваться от притягательной земной красоты.
Хрусталь гор, малахиты дерев и кущей, серебро родников, агаты водопада, раковина озера и жемчужина мерцающей в ней луны – всё связалось в единое роскошное ожерелье!”
Чувства к луне и всему, происходящему вокруг, наполняли душу Заратустры томительным предвкушением. Ночное пение и шепот трав, шорох водопада и журчание родников постепенно удалились, оставаясь где-то на поверхности мира.
Заратустра почувствовал довлеющий к себе взгляд ночи, словно луна была бликом на огромном черном зрачке неба, в котором утопали звёзды и сама Земля.
Казалось, что это всепоглощающее Око смотрит на него и на другие живые ступени мира, при этом, не тревожа и поддерживая всех своим величественным покоем. Взор Его говорил о многом тому, кто внимал Ему, оставляя свой разум безмолвствовать.
И то, что услышал Заратустра, было скорее чувством, -
- чувством благословения из неисчерпаемого Источника жизни, -
- он ощущал в спине фонтан энергии, достающий до звёзд, -
- и видел, как танцует его душа на Млечном Пути…
Так безмолвствовал Заратустра.
***
Глава десятая
Великий полдень
“Вырастайте, братья мои, в большое
древо; и пусть облака станут вам
листвою, а корнями – горные хребты.
И когда звёздным небом зацветут ваши
кроны, Земле вернётся её смысл, -
солнцем сознания взойдёт он над
величием вашим!”
Из речей Заратустры
В ту ночь Заратустра долго блуждал по серебристым тропам вокруг пещеры своей. И уже только под утро лёг спать он, а его душа всё ещё провожала луну и кружилась в последнем хороводе с яркими предрассветными звёздами.
Но с первыми лучами солнца, как голубь-вестник, залетела она в пещеру Заратустры и пробудила его хлопаньем крыльев своих. Преисполненный сил и радостного побуждения Заратустра облачился в белые одежды и вышел навстречу восстающему дню.
Чистое небо и голубое озеро, сменив луну в отражении солнечного света, уже взяли первые ноты в симфонии земного дня. И когда Заратустра объял взором утреннюю зарю – его сердце вступило в дуэт с восходящим солнцем.
Созвучные в избытке своих чувств, зная бедность слов, они, молча, приветствовали друг друга, роняя свет и слёзы. Состраданием или приманкой были всегда слова, но песнь сердца и танец души – слышны лишь в тишине. И эта – наполненная светом зари тишина – звенела несчётными бубенцами мира, от которых ликовали даже камни.
Так, напротив друг друга, словно два зеркала: солнце – на горизонте, а Заратустра – на краю скалы, тихо стояли они, отражая плещущее блаженство своё. Когда же солнце оторвалось от горизонта, Заратустра повернулся лицом к тени своей и, как свет, гонящий тьму, направился в долину, где сквозь серую дымку виднелся ещё спящий город.
К полудню Заратустра добрался до города и пошёл по широкой дороге к его центру. Проходя мимо городского рынка, он услышал посреди царящего там шума взывающий крик.
Заратустра остановился и, повернувшись, увидел стоящий на базарной площади высокий столб, за верхнюю перекладину которого держался залезший на него обнаженный юноша. По всей видимости, юноша совсем не смущался своего вида, наоборот: он бросал едкие упреки в нежелающую слушать его, проходящую мимо толпу. Только несколько зевак, смеясь над ним, соревновались в попадании в него камнем. А он, не обращая внимания на камни, с ещё большим напором продолжал возмущённую речь свою:
“Не прячьте деньги в кошельках, выбросите их, - на них пот и кровь ваших братьев; бросьте эту тяжкую ношу, иначе она раздавит вас. Порвите это немое рабское соглашение, делающее сильного слабым, алчущего – жадным, умного – хитрым, а низкого – превозносимым.
Знаете ли вы, чем торгуете и что покупаете? Что отдали по дешёвке в заклад, и какой у вас долг, и перед кем?
Всё покупается и всё продается у вас! Вы киваете всякой вещи, и бегают глазки ваши – нет ли ещё чего?
Ваши скупые сердца и расчётливые умы забыли о дружестве и обмене. Сделкой назвали вы выгоду одних от оставления в дураках других.
Низко цените вы всё недоступное цене, но всякую мелочь – готовы продать втридорога. Вы не думаете, вы – умножаете!
Я вижу, как и чем набиты сумки, а также и головы ваши! Ах, я потревожил скромный разум ваш бесстыжей прямотой своей?
Смотрите: моё тело пошито как раз по мне и я смотрю, что и ваши тела – соответствуют вам. Ни одежда, ни молчание – не могут скрыть уродства вашего!”
Не дожидаясь скорой печальной развязки брошенных в толпу, оскорбительных укоров, и желая как можно скорее уйти от разрывающих сердце безнадежных взываний одержимого юноши, Заратустра повернулся спиной к рынку и пошёл тихой улицей к городской площади. Печально было его лицо и глаза полны слёз, но двигался он мягко, и не было тяжести в поступи его.
Медленно нёс он вдоль утопающей в зелени улицы, скорбные думы свои, пока не увидел детишек, которые, подпрыгивая, пытались достать свисающие с высокой ограды спелые гроздья винограда. Заратустра с улыбкой подошёл к детям и сорвал им несколько самых больших кистей. Они сильно обрадовались и, разделив между собой виноград, дружной гурьбой, вприпрыжку, последовали за ним до самой площади.
Так, в сопровождении весёлой свиты маленьких спутников, Заратустра вышел на городскую площадь, и стая белых голубей, напуганная одним из мальчишек, взлетела над бьющим посреди площади фонтаном.
Полуденное солнце, взмахи крыльев над высоко парящими брызгами, детский неумолкающий смех и прохладный орошённый фонтаном ветер – всё так сразу налегло на душу Заратустры, что он, будучи не в силах удерживать на ногах столь блаженный груз, подошел к ближайшей лавочке и присел на её краю.
Дети тотчас окружили его и, понимая закрытые глаза и слёзы его, не спрашивали его ни о чём. Наоборот: они старались не привлекать к себе внимания его и шептали друг другу свои объяснения, откуда пришел этот странный человек в белых одеждах до самой земли.
Он был слишком не похож на всех, кого они уже знали, одним детям казалось, что он волшебник из сказочной страны, другие говорили, что волшебники не плачут, что он – человек, сошедший с облака, который, пролетая над их городом, уронил какую-то драгоценность, а теперь не может найти её. Одна девочка, бывшая среди мальчиков, предложила поискать упавшее сокровище и позвать на помощь всех своих друзей.
Ребятишки тут же дали обещание друг другу как можно скорее найти утрату и принести её этому плачущему человеку с облака. Заратустра улыбнулся и дети, приняв улыбку за одобрение, разбежались в разные стороны.
Когда на площади стало тихо, летающие над ней голуби вновь спустились к фонтану. Ища вокруг пищи, некоторые из них приблизились к Заратустре и, кружась у ног его, украдкой поглядывали на него.
Заратустра смотрел и так думал о них: “Вы живете на крышах домов и кормитесь у их подножия. Вы чаете подачки, с опасением выжидая щедрой на крохи руки.
Страх и доверчивость смешались в ваших сердцах. Крылья стали опорой вам в вашем страхе, а привычка – поводом к доверчивости.
Имея силу сокола, душа у вас – воробья. Вы скорее готовы быть белыми воронами, нежели вольной стаей.
Скромный уголок на крыше составляет гордость вашего духа. Кротость и смирение возвели вы в силу воли.
Что ж, вы поистине доверчивы, но лишь к слабости своей, вы благоразумны, но не мудры.
Когда смотрю я на этот город и его жителей, я спрашиваю себя: могут ли они представить себе поселение людей без тараканов, крыс, ворон, бродячих собак и кошек, нищих, чернорабочих, прислуги, надменных господ и криводушных правителей, без мусорников и трибун, цирка и сцен, базара и тюрем, без толчеи и погони, крика и суеты, насилия и пьянства?
Я слышал, как обычно говорят люди: “Никто не придумал ничего лучшего”, - и опускают голову, одни, чтобы скрыть оскал, другие – глупость свою. “Так уж сложилось”, - заявляет прожорливое меньшинство , убеждая овцедухое большинство и проныры поддакивают им.
Обман, порок и желчь вложены ими в заботу о жизни своей. Что поесть и во что одеться – обращают здесь в лицо своё.
Только дети здесь ещё светлы в душе своей; ещё не искажена их радость и доверие друг к другу. Ещё могут они удивляться, танцевать и прыгать, полагаться на сердце и от души смеяться.
Но смешна для взрослых чистота помыслов их, наивной называют они детскую прямоту. Что ж, не могут увеченные родители быть свободными во мнении своём!”
Пока Заратустра так думал, возле него вновь начали собираться убежавшие дети. Они подходили со своими друзьями, держа в руках множество диковинных предметов.
Одни принесли старый бронзовый светильник, другие – медную позеленевшую чашу. К ним прибавились всевозможные ракушки, многоцветные камни, вышитая бисером лента и другая блестящая мелочь. Последним, что принесли дети, был большой расписной кувшин с отколотой ручкой.
Заратустра встал с лавочки и собрал в него найденные сокровища, потом взял кувшин и вместе с чашей и светильником понёс к фонтану. Дети, затихнув, пошли следом за ним. Каждый в душе был уверен, что именно он – самый лучший искатель.
Заратустра поставил всё на краю фонтана и повернулся к детям. Лицо его сияло: он смотрел в бездонные глаза детей, на их радостные лица и дрожащие в такт сердцу тела, и находил их существа самыми лучшими на этой земле.
Тогда он бросил светильник и чашу в воду и высыпал на дно фонтана всё, что было в кувшине, снял висевший на поясе мешочек и, развязав его, высыпал содержимое в кувшин. Затем он зачерпнул в кувшин воды и поставил его на землю перед детьми.
Сначала дети растерялись и не знали, как им быть: они заглядывали в кувшин и кроме воды ничего в нём не видели, но потом самый любопытный из мальчишек опустил в кувшин руку и достал из него сверкающий прозрачный кристалл. Дети, ошеломлённые этим чудом, стали один за другим доставать из кувшина незримые в воде, но горящие на солнце дары таинственного молчаливого человека. И в этот миг заговорил и сам Заратустра, что было для детей не меньшим чудом:
“Дети, я вижу радость вашу и души, подобные пёстрым разноликим цветам. Запомните этот день, запомните восторг ваш, как из кажущейся пустоты способна возникнуть красота, как неведомо откуда приходит чувство и оставляет на душе свой след.
Вы держите в руках слёзы горных высот; эта красота рождается на большой высоте в глубоких пещерах. Когда-нибудь кто-то из вас решится направить путь свой в горы, на те высоты, что видны поодаль, над этим городом.
И там, посреди необъятного пространства, души смелых и сильных завяжутся в драгоценный кристалл, и станут такими же прозрачными, сверкающими и совершенными, как этот горный хрусталь. Я дарю вам его – как напоминание!”-
Так говорил Заратустра и направил путь свой обратно в горы.
Конец второй части.
(Продолжение следует)
Последние публикации:
Призрак –
(16/07/2020)
Круг в квадрате –
(24/06/2020)
Мертвецы –
(15/06/2020)
ИИ –
(12/03/2020)
Слово –
(02/03/2020)
Животрепещущее ничто –
(25/01/2020)
Общение –
(21/01/2020)
Ткань сна –
(19/12/2019)
Свобода выбора –
(16/12/2019)
Застывшее время –
(08/11/2019)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
