Онтологические прогулки

Тифен Самойо. Ролан Барт: биография. – М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2019. – 576 с.

Тифен Самойо начинает биографию Ролана Барта жёстким и даже жестоким жестом: пролог называется «Смерть Ролана Барта», и его первая строка констатирует «Ролан Барт умер 26 марта 1980 года». Далее следует сухой, нарочито иссушенный до состояния газетного некролога текст о том, как всё произошло. Отрезвляет мгновенно – и останавливает. Нужно с огромными усилиями переступить пролог, прорваться через смерть, чтобы нарваться на «Введение», также погружающее в какую-то чёрную меланхолию. Я начинал читать книгу Тифен Самойо три раза, доходил до средины введения и, как честный читатель, возвращался в начало. И снова – смерть, серый язык газеты, воспоминания, выдержки из дневника скорби.

Прорвавшись, к первой главе приходишь весь израненный, а затем, от главы к главе, раны затягиваются, рубцуются, и шрамы уже не болят. Более того, жестокость пролога рождает странное воздушное ощущение последующего чтения, и это логично: смерть-то осталась в прологе, дальше – только жизнь, мышление, материнская любовь, игра на фортепиано, удивительные книги, которые мог написать только Барт.

Книга Самойо придётся по вкусу всем, кто много и с наслаждением читал Барта: собственно биография очень тесно переплетена с библиографией, которая, в свою очередь, увидена сквозь оптику встреч – с книгами, соперниками, любовниками. Восхищённый «S/Z» читатель прочтёт о контексте создания этого из ряда вон исследования новеллы Бальзака; проведший не один час на диване с томиком «Ролан Барт о Ролане Барте» увидит нити, которые связывают фрагменты этого поразительного романа (sic!) с биографическими подробностями – каждый читатель отыщет свои.

Но и тем, кто с Бартом знаком понаслышке, его биография будет весьма интересной, если читающий хотя бы слегка очарован этим романическим персонажем. Самойо, рассказывая о жизни Барта, не забывает о содержании его работ: анализ статей, лекций и книг, бóльшая часть которых переведена на русский, может ввести читателя в курс дела и подтолкнуть к более внимательному чтению.

Ролан Барт. Фото Jerry Bauer

Третья категория читателей, которые прочтут книгу Самойо, – особенная: это профессиональные чтецы и переводчики Барта. Как крайний эгоист, могу надеяться, что они, эти великолепные люди, познакомившие нас с голосом Барта, который произносит русские слова, переведут важнейшие бартовские вещи, например, заметки к лекционным курсам в Коллеж де Франс «Le Neutre» (1977-78) и «La Préparation du roman I et II» (1978-79 и 1979-80). После чтения биографии Барта становится совершенно понятно, что его образ без этих работ незакончен и фрагментарен. Несомненно, что такое положение вещей вполне в бартовском духе, но добавленные к его образу пару текстов-фрагментов перестроят его, перекомпонуют, изменят. С каждой новой работой мы снова и снова знакомимся с Роланом Бартом, и радость от этого знакомства огромна (а уж отказываться от удовольствия узнать нового Барта просто глупо).

Новое знакомство с Роланом Бартом перестраивает и нас, читателей, по крайней мере, наше представление о Р.Б. Пусть мне будет позволена излишне цветастая метафора: во время чтения новой вещи Барта (или о Барте), она встраивается в читателя – два корабля «Арго», Барт и его читатель, сталкиваются друг с другом, обмениваются оснасткой, мачтами и другими корабельными принадлежностями. После чтения книги Тифен Самойо я могу признаться себе, что мой образ Ролана Барта изменился – некоторые важные события его жизни изменили и меня тоже.

Боже, дай мне знак. Фото неизвестного автора

Поразительно, что такой оригинальный мыслитель и плодотворный писатель (или пишущий?) самому себе казался самозванцем, причём к концу жизни, которая оборвалась по воле обстоятельств, это самоощущение Барта становилось только острее. Самойо весьма цепко удерживает эту тему в поле зрения книги, отводя процессу легитимации бартовских построений, а также его карьеры довольно большое место. Пронизав своё мышление постоянным желанием не загустеть мыслью, не засахариться в доксе, не стать стереотипным, Барт на каждом шагу нарочно всё ставил под сомнение – и самого себя в том числе. Конечно же, это рождало в нём острую боль, но сейчас может рассматриваться как признак огромной скромности, которая присуща только тем людям, которые безмерно талантливы и любят дарить. Скупые на мысли не сомневаются в себе, бездари никогда не задумываются о своём месте и своих силах.

Выше пришлось нарочно поставить возглас «sic!» возле слова «роман». Ролан Барт и его ритуально-танцевальные маневры вокруг романа – тема трагикомическая (больше, конечно, комическая). Это тоже связано со скромностью – в этом случае ложной разновидности: смотреть на других писателей (Жид, Камю, Роб-Грийе, Соллерс…), внимательно читать их романы и постоянно отказывать себе в потенции написать роман. Притом, что «Фрагменты речи влюблённого», «Ролан Барт о Ролане Барте» и «Camera Lucida» – это именно что романы, удивительно написанные, элегантно структурированные, без которых не были бы возможны ни «Хазарский словарь» Павича, ни «Пути к раю. Комментарии к потерянной рукописи» Петера Корнеля, ни «Harmonia cæelestis» Петера Эстерхази.

Тело в письме. Иллюстрация из книги «Ролан Барт о Ролане Барте»

Вторая, весьма интригующая тема – Барт и тело. В своих книгах и лекциях Ролан Барт перетолковал концепт тела совершенно радикальным образом, ни разу не превратив свои размышления в клише. Немного в сторону: именно потому, что Барт никогда не оформлял свои идеи в окончательном виде, разбавляя их или, наоборот, выпаривая и кристаллизуя, их довольно сложно применить в личных размышлениях. Мысли Барта – не инструменты, не молоток и гвозди; здесь Ролан Барт близок к учителям дзен, которые не могут научить, но у них можно научиться. Идеи Барта – это подкидные доски для собственного мышления.

Тело у Барта, это «слово-мана», наверное, наиболее неуловимая идея (впрочем, это место может занимать и «текст»), которая в его книгах и лекциях формируется, определяется, потом сразу же разрушается, переопределяется, противоречит самой себе. Тело данное (что мне делать с ним?) влияет на тело письма, протягивает невидимые нити к предзаданным телам других пишущих; может быть, это передёргивание, но почему такую близость с мучающимся астматиком Марселем Прустом имели страдающие от туберкулёза Жиль Делёз и Ролан Барт? Конечно же, отсутствие лёгкого у Делёза и удалённая у Барта «косточка» не связаны с их приверженностью к стилю как обрабатывающему язык механизму, но с этой потерей нечто изменилось настолько, что проявилось в письме. Отыскать это невозможно, почувствовать – вполне.

Знаки повсюду. Фото Алексея Тютькина

Третья тема в творчестве Барта – Барт и знаки (перефразируя название книги упомянутого уже Делёза, весьма чуткого к знакам) – в биографии Самойо настолько подробна, что ошеломляет. Можно только позавидовать, что французской писательнице удалось показать изменяющееся отношение Барта к знакам и провести этим путём читателя. Выскажу кощунственную вещь: если бы Барт изложил только свои соображения по поводу гравитации контекста, о том, как коннотация влияет на считывание смысла, что положение знака придаёт ему окраску, то только этого хватило бы, чтобы отметить его важность для любого исследователя социальных знаковых систем. Принять эти положения и продолжить размышления о том, что не сам знак важен, а его взаимодействие с другими знаками, это означает сопротивляться – доксе, идеологии, застывшей в янтаре стереотипа мысли.

Заканчивая свою книгу о Ролане Барте, Тифен Самойо делает жест, казалось бы, естественный, который, в сравнении с начальным жестом, воспринимается спокойно. Последнее предложение книги – дань биографическому жанру: «Он умер 26 марта 1980 года в 13:40, в больнице Питье-Сальпетриер», но именно эта фраза отправляет в начало книги, к прологу. Сгибая книгу в кольцо, Самойо делает невозможное – в совершенно бартовском стиле, в его размышлениях о рассказе Эдгара По «Правда о том, что случилось с мистером Вольдемаром»: множа смерти Барта, Самойо показывает, что роль этого последнего монтажа слишком преувеличена. Жизнь не приобретает смысл, когда её движение пресекается смертью – жизнь может быть осмысленной в каждое мгновение своего хода. И она имела смысл у человека, который любил, писал и мыслил – и был любимым, читаемым и очаровывающим своими мыслями.