Онтологические прогулки

Продолжаем внимать "Дневникам" Ф.М.

Сомневаюсь, что отечественные специалисты по Достоевскому обратили внимание на то, что Ф.М. полагал "мистический ужас" одним из самых сильных и значимых переживаний (состояний) человека. И не сомневаюсь, что именно поэтому они пропустили самое важное как в литературе, так и вообще в представлениях этого русского писателя. Правда, интересно, взял ли на себя хоть кто-нибудь из них труд разобраться в том, что такое "мистический ужас" у Достоевского? Вопрос мой, конечно, риторический. Но вот следствия этой риторики очень даже далеко идущие и не само собой разумеющиеся.

"Сверх того, было ещё нечто совсем особенное – мистический ужас, самая огромная сила над душой человеческой. Он несомненно был..."

Тема мистического ужаса для Достоевского совсем не нова. Уже в ранних его произведениях, например, в "Неточке Незвановой" она присутствует во всей своей полноте, что прямо указывает на то, что опыт подобного переживания был уже в то время хорошо знаком ему. Вспомните сцену предощущения стука в дверь и появления "незваного" гостя в тот момент, когда никаких видимых, рассудочных причин для этого стука и появления нет. При этом данное неожиданное, но предчувствуемое событие становится судьбоносным, решающим, определяющим, каким стало появление в дверях девочки, или подслушанный именно в этот! момент Раскольниковым разговор о том, что Лизаветы не будет дома. 

Вдумайтесь, как не придти в ужас от того, что жизнь (судьба, бог, как ни назови) отвечает самым сокровенным твоим мыслям?! И этим как бы подталкивает, направляет тебя по этому пути. Именно в момент услышанного разговора Роман понял, что теперь, узнав это, он не может больше сопротивляться тем мыслям, которые, как он считал, всего лишь его мысли и которым он действительно может сопротивляться. Теперь уже не может. Как будто его кто-то поймал на этой мысли и заставил додумать её до конца. Как решил бы Иван Карамазов – чёрт.

Появление темы мистического ужаса практически в самом начале "Дневников писателя" вполне правомерно, поскольку размышления Достоевского об идеях народа, о том, чем народ действительно живёт, что веками направляло его, а теперь требует своего открытия и освоения, без этой темы невозможны. Встреча с тем, что составляет твою суть, что движет тобой, знаешь ты об этом или нет, что и есть ты сам как человек, не может не вселять в человека ужас самого глубокого мистического, то есть таинственного свойства. Моисей вынужден был накрывать голову платком и смотреть на славу только сзади, философ Хома Брут умер от страха, хотя ему хватило смелости посмотреть своему собственному упырю прямо в глаза.

Кто не знает этого состояния, тот ещё мальчик, но не муж.

Кто не столкнулся ещё со своим двойником, тайно живущим в нём сокровенным человеком, тот ещё спит младенческим сном.

Но настало грозное время проснуться. Не одному или нескольким, а всем вместе и каждому в отдельности. Это время страшное, точнее, ужасное. Именно ужасное, потому что каждому человеку, хочет он этого или нет, придётся узнать на собственном опыте, что он собой представляет, придётся узнать себя до конца, предстоит проверить себя на вшивость и испытать свою судьбу. Человеку предстоит теперь не только узнать себя как идею, но и проверить эту идею, испытать её собой, своей жизнью.

До этого дня человек был свободен, но свободен наивно, просто так, естественно, так как не только не отделял себя от своих же идей, а сам и был этими идеями, самим собой манифестировал их или, что то же самое, идеями манифестировал себя. Теперь, раздвоившись, как герой "Двойника" Достоевского, на голядкина-старшего и голядкина-младшего, то есть раздвоившись на того, кто отделён от идей, но о них знает, и на того, кто от идей не отделён, но ничего о них не знает.

Итак, голядкин-старший - тот, кто извлёк опыт, кто изменился, новый человек с новой способностью - контролем внимания, то есть тот, кто может не только манифестировать идею, но и замечать её. И, следовательно, тот, кто может выбирать, какую идею манифестировать. Точнее, сможет выбирать, когда наберётся опыта. Пока же, без хоть сколько-нибудь значимого опыта, он - "человек из подполья", "идиот", "подросток", "человек из бумажки", вынужденный принимать решения и действовать в ситуации отсутствия традиции, в ситуации полной безыдейности, отсутствия действительного знания о том, что хорошо и плохо, как надо и как нет, и почему именно так. Человек без опытного, содержательного знания о том, чем одна идея отличается от другой. Голядкин-старший - это человек без опор, социальный младенец, общественный маугли, лунный человек, как говорят в Америке или, как стали называть такого человека европейские философы, "заброшенный в мир человек". Это человек идеи, содержание которой ещё только предстоит воплотить, человек бессодержательный, формальный.

В то же самое время голядкин-младший - тот, кто полностью отдаётся сиюминутным социальным драйвам, которые заменили исчезнувшие традициии и, вместе с этим, подменили их реальное содержание на псевдо-квази-традицию: псевдо-почвенность, с одной стороны, и псевдо-западничество, с другой. Голядкин-младший всегда выбирает дуновение социального ветра, тактическое выживание, у него нет своего собственного хребта, его позвоночник ловко прогибается, подстраивается под наличное, каково бы ни было его идейное содержание. Такой человек ни во что не верит, потому что верит всему чему угодно; он совершенно бесформенен, он заключит своё содержание в любую форму, даже, как кажется, совсем для этого содержания неподходящую. Он с лёгкостью станет самым ярым и последовательным монархистом или коммунистом, прогрессистом или ретроградом. Для него любая форма пуста, а содержание многолико, точнее, безлико.

И это раздвоение уживается теперь в одном человеке. Голядкин-старший никак не может догнать голядкина-младшего, в то время как последний с тем же успехом не может отвязаться от своего внимательного ока. У одной субличности этого двуликого Януса нет содержательного опыта, кроме опыта несомненности собственного существования, у другого – опыта навалом, но нет скелета, субстанции, в которой этот опыт можно накапливать. Теперь им предстоит притираться друг к другу.

Прошло уже около 200 лет, а этот процесс притирки, координации контролируемого внимания и социальных драйвов ещё не завершился. Сегодняшняя Россия очень похожа на Россию времён Гоголя и особенно – Салтыкова-Щедрина и Достоевского.

"История одного города" Щедрина и "Крокодил" Достоевского вполне современны: российская государственность сегодня так же полностью подвержена стихийным драйвам и лишена формы, как и тогда, в то время как идеология хороших мальчиков сменилась на мразеологию идеолочей.

На социальной сцене по-прежнему мелькают исключительно Угрюм-Бурчеевы и Шариковы. А реальная, настоящая, действительная культурная работа происходит в каком-то другом пространстве, вне общественной видимости.

Снова обратимся к "Дневнику писателя" Ф.М..

Мистический ужас – это топос культурообразующих форм, пространство действия культурных матриц, или, если воспользоваться термином Мераба Мамардашвили, пространство "амплификаторов", матричных усилителей, прислонение к которым переводит человека в иной режим бытия. Теперь мы знаем, что это пространство формируется особым образом, вне зоны прямой, точнее, привычной, видимости. Достоевский это чувствует и обращает внимание на, как он говорит, "характерное приключение", рассматривая которое можно узнать, каково будет последнее слово тех, за кем это последнее слово закреплено историей:

"...ведь последнее слово скажут они же, вот эти самые разные "Власы", кающиеся и некающиеся, они скажут и укажут нам новую дорогу и новый исход из всех, казалось бы, безысходных затруднений наших. Не Петербург же разрешит окончательную судьбу русскую. А потому всякая, даже малейшая, новая черта об этих теперь уже "новых людях" может быть достойна внимания нашего".

"Конечно, интерес рассказанной истории, - если только в ней есть интерес, - лишь в том, что она истинная. Но заглядывать в душу современного Власа иногда дело не лишнее. Современный Влас быстро изменяется. Там внизу у него такое же кипение, как и сверху у нас, начиная с 19 февраля. Богатырь проснулся и расправил члены; может, захочет кутнуть, махнуть через край".

На то, как именно просыпаются русские богатыри, посмотрим в следующем эссе.