Онтологические прогулки

Осмысливать можно только то, чего уже нет и никогда больше не будет, то, от чего не осталось даже памяти, потому что память удерживает лишь происходящее и никогда – происходившее. Помнят лишь то, что еще не завершилось и еще тянется. Завершенное, случившееся, законченное самим фактом своего окончания становится атомом, единичностью в пустоте, целым, с которым уже нет соприкосновения. Как только нечто происходит, становится событием, оно становится событием и для человека, то есть трансформирует его, в том числе завершает его память, отделяет его от той памяти, которая удерживает другое, еще текущее.

Память, как и мышление, удерживает происходящее и отпускает происшедшее. Пока ты помнишь, ты тянешь событие, но, поскольку оно уже завершилось, ты пытаешься жить так, как будто оно все еще длится, ты делаешь вид, что ты живешь им. То есть действуешь так, как будто это событие еще не изменило тебя. Например, жаждешь спасения, как будто тебя уже не спасли. И этим создаешь пустышки, пузыри, фантомы. Впрочем, если ты действительно сможешь удержать некое событие как здесь и сейчас, все еще происходящее и незавершенное, то оно может стать, как минимум для тебя, мифом, легендой, романом, то есть пространством свободы.

Единичность, как монада, не имеет окон, через которые можно было бы подсмотреть ее содержание, это вещь в себе, свернувшийся внутрь себя феномен, или, на современном философском языке, которым почти никто не пользуется, - превращенное. Или сращенное, сросшееся. Единство многообразного или единичность разнородного. Например, выброшенная на берег морская раковина, жизнь какого-то человека или один из его снов. Нашу вселенную мы помним, потому что она еще не срослась, не стала атомом. Когда же это произойдет, мы станем другими и забудем себя.

Действительно, зачем мухе, вылетевшей из бутылки, воссоздавать или удерживать ограниченный внутренностью бутылки мир? Человек поступает так же и всегда живет тем, что происходит и никогда – тем, что уже произошло.

Зачем? - значит пора по-другому.

Русской культуры (в широком – матричном смысле) как обособленного явления уже нет, она сплавилась, срослась с другими культурами индоевропейской цивилизации, западной и восточной. Более того, уже нет и отдельной индоевропейской цивилизации, поскольку идет интенсивное ее сращение с цивилизацией азиатской. Происходит формирование единого человечества, становление феномена одной современной цивилизации.

Мы не можем помнить русское, потому что отделены от него собственной трансформацией, ставшей результатом того, что мы когда-то были действительно русскими. Поскольку мы действительно жили как русские, теперь мы уже не можем так жить. Русский опыт не отложился в нас какой-то частью нас самих, частью, которую мы можем выделить и исследовать, сравнив ее с другими нашими частями, например, первобытными или общечеловеческими, современными или древними. По примеру Мераба Мамардашвили, человек не похож на мешок картошки, из него невозможно нечто вынуть как отдельное.

Мы уже были русскими, поэтому нет никакой нужды русское возрождать. Оно дало нам все, что могло нам дать. Или, что то же самое, мы взяли у русского все, что только смогли взять. В частности, мы уже были христианами, поэтому христианство дало нам все, что могло нам дать, и мы взяли у него все, что только смогли взять.

Теперь (ключевое слово философа, если он философ) все. Больше ничего сделать нельзя. Ни русское вообще, ни христианское, в частности, нам уже недоступно. Время необратимо: произошло превращение, сращение разнородных элементов феномена в единичность атома и он отделился от нас пустотой своей целостности. В этом основной нерв всей русской литературы 19-го века: это переживание безвозвратно потерянного прошлого, необходимость освобождения от прошлых ограничений пространства, времени и причинности, нащупывание и даже создание ограничений новых (по Толстому и Чехову ). Или по Достоевскому – теперь необходимо  жить в соответствии с русским как всечеловеческим, выйти из стен прошлого на свет настоящего.

Мы уже безвозвратно русские, и теперь наша задача – общее дело. Общее для всех, кто уже стал безвозвратно немцем, англичанином, индийцем, японцем, арабом, малазийцем.

Теперь уже нельзя желать быть русским, христианином, возрождать исконное, настоящее – любимое слово Максима Кантора, по характерному закону иронии напирающему на то, что сам не улавливает, поскольку тянет прошлое.

Не знающий безвозвратного не знает и целого. Для него все тянется изо дня в день, из века в век, из прошлого в будущее. Для него ничего не происходит, потому что ничто не может быть завершено. Для него все вечно, потому что он не знает феномена смерть. Поэтому для него и нет обретенного, завершенного и поэтому – совершенного.

Совершенное безвозвратно.