Онтологические прогулки

     Забавно, что в случаях совместного упоминания Толстого и Достоевского я практически ни разу не встретил первым —Достоевского, а Толстого — вторым; именно так работает человек как машина: когда-то кто-то написал толстую и важную книгу с большим количеством пафосных слов, которая называлась "Толстой и Достоевский", - и вот, как следствие этого почти векового события, и я начинаю, как настоящая машина, с Толстого, а не с Достоевского. Ну и пусть, для меня здесь это совсем не важно.
     Философский опыт Толстого достаточно разнообразен и глубок, особенно в сфере реконструкции существенных черт русской культуры, о чём я хоть немного, но уже писал; поскольку же здесь моей задачей является показать всего лишь несколько наиболее характерных и значимых философских опытов 19-го века (не более того), постольку я ограничусь малым и рассмотрю опыт Толстого, о котором не говорил только ленивый, но который не уловил и самый трудолюбивый "знаток" Толстого.
     Я имею в виду опыт "хрустальности" или "стеклянности", максимальной "открытости" или "доступности" Льва Николаевича, который он в какой-то момент своей жизни решил осуществить и который сумел протянуть до последнего своего дня. Только не представляйте себе этот опыт по лекалу сегодняшних реалити-шоу, максимой Толстого было не стремление показать действительность своей жизни: быт, распорядок, семейные отношения, принципы ведения хозяйственных дел и особенности своего литературного труда, ни в коем случае. Попытайтесь представить себе так хорошо знакомую каждому из нас и одновременно практически никому из нас недоступную — максиму доверия.
     Толстой решил доверять каждому - себе, жене, детям, друзьям, родственникам, крестьянам из Ясной, незнакомым прохожим, доверять всем, вне зависимости от чего бы то ни было: возраста, пола, общественного положения и т.д. В принципе, я мог бы использовать здесь и достаточно близкий по смыслу термин "открытость", но всё же термин "доверие" наиболее точен:
     Доверять — значит не только быть полностью открытым каждому, но и обязательно - быть полностью открытым себе самому, о чём все забывают, когда говорят о доверии.
     Доверять — значит не только не иметь забора вокруг своего имения, но и не иметь внутреннего забора, который мог бы скрывать происходящее в тебе от тебя самого и от других.
     Доверять - значит не предполагать в других скрытых движений души, прячущихся за видимыми действиями и произносимыми словами, ведь доверие к себе означает точно такое же отсутствие скрытого в тебе самом, что предполагает постоянное продвижение вглубь тёмного колодца своей души, постоянное освещение и предъявление его себе и другим.
     Доверять — значит быть полностью алертным в своих реакциях, полностью живым в любом взаимодействии с кем бы то ни было; единственным ограничением такого взаимодействия является лишь непричинение никому вреда или непоправимого ущерба, насколько, конечно, это возможно человеку.
     Доверять — значит быть полностью доступным каждому: жене так же, как пришедшему к тебе крестьянину, попрошайке или мошеннику.
      Доверие означает полное уравнивание (но не усреднение) общающихся людей, создание единого континуума взаимодействия, в котором всё — до веры, то есть до реалий действительности, континуум, в котором все свободны, потому что не обременены ограничениями "пространства, времени и причинности" (Л. Толстой).
      Такое, "действительное", "настоящее" доверие, "доверие-броня" действует и на самого человека, и на других невидимо, но очень сильно: горизонт внимания расширяется до максимальных пределов, перестаёт быть ограниченным наличным, как правило — узким и безрадостным, возникает воодушевление вот этой самой, здесь и сейчас родившейся жизнью, в которой появляется чистое пространство, так необходимый каждому свежий воздух. Человек, даже помимо своей воли, внутренне распрямляется, растёт и узнаёт в Толстом себя и Толстого в себе. Ничем не заменимый опыт!
     Это очень сложная работа, требующая невероятного мужества и одновременно — умного и осторожного внимания, которыми обладал и которые решил максимально развить в себе Лев Николаевич. Именно эта работа, протянутый через всю жизнь опыт доверия, так привлекал к нему людей, оказал на них формирующее влияние, даже если они никогда с Толстым не встречались и не читали его книг или брошюр.
     Одним из таких — не встречавшихся с Толстым, но испытывших на себе силу его влияния, был Фёдор Михайлович Достоевский. Он, конечно, читал Толстого, но вполне определённо "чувствовал" то, что делает Толстой, не столько из его книг, сколько из целостности его образа, растворённого в воздухе того времени. Достаточно прямые результаты такого "культурно-континуального" общения Достоевского с Толстым можно видеть в романе "Идиот", а также в "Дневнике писателя". Образ князя Льва Николаевича Мышкина, который решился полностью довериться людям и с этим решением пошел в мир, почти напрямую навеян Фёдору Михайловичу именно Львом Николаевичем, и дополнен изрядной долей иронии и юмора "от Достоевского".
     Любая культура, в том числе и русская культура 19-го века, живёт и развивается именно такими опытами, как живое предстояние смерти Гоголя ("прощальная повесть") и полное доверие Толстого, их литературные опыты во многом стали возможны именно благодаря предпринятым ими "опытам жизни", которые я тут так кратко обозначил и которые я совершенно определённо отношу к метафизическим опытам, создающим формирующие матрицы культуры.