Онтологические прогулки

   Устойчивое созерцание феноменальной предметности само по себе является важным достижением, однако это всего лишь очередной шаг движения к ... чему? Истине? Правде? Богу? Сущности? Закону? Абсолюту? Интерпретация (гипотеза, обьяснение, предсказание) представляет собой попытку использовать достигнутую созерцанием ясность. Предметность, какова бы она ни была, прояснилась, а вот созерцатель, кто бы он ни был, еще нет. То, что он предпримет на этой стадии, зависит от его намерения, с которого он начинал. Маркс свое исследование политэкономии современного ему общества поместил внутрь своего намерения как младогегельянца "найти творящий историю дух", поэтому как только в предметности обнаружился "удобный" для этого элемент, он был использован Марксом для построения глобальной концепции естественноисторического развития. Этим творящим историю духом был назначен рабочий класс современного ему буржуазного общества. То есть намерением Маркса не был поиск истины, но только построение теории, которую ему пришлось "подогнать" под свое намерение. Так работает направленное внимание: оно координирует наличные элементы для достижения поставленной цели, в данном случае – была бы теория, а "подходящий" элемент найдется.
   В условиях устойчивого и сформированного созерцания, если у созерцателя нет опыта, он наивен или спешит, незаметно для него самого проявляется то намерение, с которым он начал исследование. Намерение сработает обязательно, что бы ни думал человек. Например, Гоголь имел намерение показать движение человека к богу, для чего ему было важно "угадать" характер человека; это угадание или угадывание Гоголь построил следующим образом: всматривание в человека необходимо продолжать до тех пор, пока не высветится и не проявится та черта, которая связывает остальные его черты в единый образ, который и ложится в основу персонажа. Технически это выглядело так: Гоголь записывал некоторое наблюдение на бумажку, после чего откладывал записку, время от времени к ней возвращаясь, но не более 5 – 7 раз; в итоге этой работы Гоголь или отказывался от этого наблюдения вообще, или вносил в него коррективы, или использовал в качестве годного. Очень эффективная техника, результаты которой мы видим в таких персонажах, как Чичиков, Ноздрев, Манилов  Собакевич, Плюшкин, Тарас Бульба, Иван Никифорович, Хлестаков и др. Для меня важно здесь то, что намерение созерцателя проявляется именно в момент достижения устойчивого созерцания предметности, а та ясность, о которой я уже говорил, возникает не потому, что проявляется сам предмет, а потому, что скрытое от созерцателя его собственное намерение начинает свою "работу" по достижению цели, "подсовывая", предлагая "подходящее" решение. Здесь намерение выступает как знаменитая комната из "Сталкера", исполняющая скрытые от человека мечты; именно поэтому большинство стремящихся к чему-то высокому и светлому лишь уплотняют дорогу в ад, здесь можно вспомнить коллегу Сталкера Дикобраза. Писатель поступил мудрее Дикобраза, не вошел в комнату, но устроившись рядом, разобрал бомбу, которую принес с собой. Дерзость молодых мыслителей, может быть, хороша в математике, но в философии и в важных жизненных решениях она толкает в пропасть. Пример Гоголя показывает, что избежать неконтролируемого влияния можно только продолжением созерцания с одновременным наблюдением за проявляющимися силами. Как видим, особенно опасна возникающая на этом этапе ясность, удобство, "подходячесть", склоняющая или даже навязывающая "ясное", "очевидное" решение.
   Четвертое. Нейтрализовав скрытое намерение, необходимо решить, продолжать ли свой путь дальше. Вопрос Толстого "зачем?" в этот момент очень своевременен, в подавляющем большинстве случаев стоит не просто остановиться, но вообще прекратить движение. Если же решение непреклонно, то созерцание необходимо продолжать до тех пор, пока не проявятся и не будут "отработаны" все скрытые движения души. Таким образом, сначала формируется устойчивая предметность, потом – устойчивый субьект, после чего наступает время подлинного и единственного намерения, которое только теперь может быть активным. Вернемся к Прусту в тот момент, когда вся предшествующая работа была уже им проведена, то есть он сумел добиться устойчивого внимания к "мадленкам", настолько устойчивого, что когда случились три "мадленки" подряд, он смог удерживать предметность постоянно, независимо от того, что происходит и с ним, и вокруг. "Мадленки" принесли ему то, что ничто другое – деньги, общение, любовь, искусство и др., ему дать не смогло, а именно: "радость", "блажество", "глубокое ощущение возрождения", "наслаждение", "истинный рай", "счастье", "созерцание вечности".
   Пруст пишет: "Возрожденное во мне существо соприкоснулось с фрагментами существования, изьятыми из времени, но это созерцание, пускай и созерцание вечности, было мимолетным. И все же я сознавал: радость, что оно дарило мне несколько раз за всю мою жизнь, была единственной плодотворной и подлинной радостью. И вот теперь я решил, что надо зацепиться, наконец, за это созерцание сущности вещей, зафиксировать его, но как? Единственным способом насладиться ими всецело было попытаться полностью осознать их там, где они находились, то есть во мне самом, высветить их до самой глубины."
Заметьте: созерцание сущности вещей не является конечной целью Пруста, а вот "всецелое наслаждение" этим – да. Радость, блаженство "мадленок" резко контрастировало с привычным ходом повседневности, в которую входили и светская жизнь, и писательство,  и болезнь, и даже начавшаяся война, контрастировало для Пруста именно насыщенностью, интенсивностью жизни, переживания себя живым. Установившись в созерцании и нейтрализовав проявившиеся за время установления намерения, в том числе, так важного для него писательства, Пруст убеждается в чистоте возродившейся в нем "жажде жизни", а также в том, что только она является "единственной плодотворной". Фиксации, выявлению, прояснению движений души он посвятил много лет, "протягивая" каждое проявление до его не просто заметных, но отчетливо выраженных значений, в результате чего смог оценить их истинное достоинство и плодотворность в деле достижения "жажды жизни". Судьбы персонажей "Поисков" рассказывают нам именно об этом, это судьбы не людей, а движений их души.