Онтологические прогулки

   "Я – мыслящая вещь, то есть вещь сомневающаяся, утверждающая, отрицающая, мало что понимающая, многого не ведающая, желающая, не желающая, а также способная чувствовать и образовывать представления. Но, хотя все то, что я чувствую и представляю себе, вне меня может оказаться ничем, тем не менее способы (модусы) мышления, кои я именую чувствами и представлениями, поскольку они – способы одного лишь мышления и ничего больше, я с уверенностью могу считать своими внутренними свойствами."

Как видно из этих строк, Декарт понимал под мышлением практически все то, что сейчас принято относить к области психологии, как знания о душе, в ее отличии от физиологии, как знания о теле. Хотя, конечно, как во времена Декарта, так и сегодня, понятия души и тела настолько растяжимы и многозначны, точнее, настолько неопределенны, что в них можно легко вложить любое содержание, например, представить мышление как физиологический процесс, а движение мышц – как мыслительный. Вообще, любая попытка поделить, разделить, представить человека суммой отдельных черт имеет смысл только в том случае, если исследователь точно понимает узость коридора применения такого метода и не выходит из этих границ.

"Я – вещь мыслящая. В этом первом осознании не содержится ничего, кроме некоего ясного и отчетливого представления о том, что я утверждаю."

Декарт чувствует, что достижение им ясного и отчетливого переживания себя живым – единственное, что не вызывает у него никакого сомнения; так же и Пруст, почувствовав волну радости от вкуса печенья, ясно и отчетливо переживал только это, – волну радости. Все остальное, кроме этого "первого осознания" (которое Гуссерль стибрил у Декарта, заменив на "первоакт", забывая, что в философии ничего не стибришь без последствий,  поскольку в философии можно сделать только самому, а чужой опыт ничего не стоит), пребывает в тумане, сомнительно, неопределенно. Ясно и отчетливо только переживание себя живым, существующим. Точка. Все остальное – неясно и неотчетливо. Точка. Содержание этих двух точек должно лежать в основе философии, любой выход из ограниченного этими точками пространства является выходом за пределы философии или за пределы рацио (ratio) как среднего, среды между ясностью и темнотой, между отчетливостью и размытостью, выходом за пределы понимания, в котором ясность уравновешена, синхронизирована темнотой и без этого равновесия ослепляет. Декарт все время чувствует присутствие этой темноты и маниакально пытается прорвать ее блокаду, расширить горизонт определенности, для чего, как положено настоящему философу, вызывает на бой самого могущественного помощника-врага, бога и дьявола в одном лице (ведь, если мы столкнулись с дьяволом, то только по воле божьей). Идея, которая преследует Декарта, – является ли бог обманщиком? Если не является, то, как минимум, ясное и отчетливое переживание себя живым, существующим истинно и может быть основанием для определения истинности вещей, если все-таки нет и он обманут, то даже это переживание является ложным, не говоря уже об остальном.

   С первой, можно сказать, цивилизационной частью общей задачи создания основ современного мышления Декарт справился на отлично, он действительно, на опыте сумел преодолеть матрицу родовой цивилизации, действующим субьектом которой, в том числе в мышлении, был не человек, а род. Существовал и действовал род, человек существовал и действовал как внутренний элемент рода, что можно выразить и по-другому, все, что происходило с человеком, в том числе его действия, осуществлялось и переживалось как действия сил родовых, а не индивидуальных. Поскольку же род представлял собой единство разнородного: людей живых, предков, некоторых животных и растений, рек, озер или морей, гор или долин, солнца, луны и звезд, которые воспринимались как живые существа или духи, то все основные события рода, в том числе и поступки человека, формировались и воспринимались им самим как события и действия родовые, осуществленные вместе или под влиянием всех или отдельных духов рода. Человек не действовал, не переживал и не воспринимал себя как отдельного субьекта, еще раз: человек не переживал себя существующим, существовал только род. Характер первичной индивидуации очень похож на феномен родовой, в котором человек переживает живое или живым не себя, а род; это отчетливо читается в родовой литературе – мифах, сагах, эпосах, сказках, где предком рода могла быть гора, родственником река, щука исполняет желание, а печь служит виманом. Резонно поставить вопрос, а как человек может быть уверен в том, что на его действие, например, мысль об этом предмете, какой-то умерший, но заботливый предок или хитрый лис из соседнего леса, никак не повлиял? В родовой культуре были выработаны и эффективно использовались специальные практики по защите от дурных влияний, но к средневековью и, тем более, к новому времени эти практики давно устарели или выродились в прямое колдовство, которое для Декарта, конечно, было неприемлемо. Декарт устанавливает существование себя! как отдельного, одного, единственного, но предусмотрительно не говорит "одного человека", употребляя "я существую", "вещь мыслящая" и "я есть". Так он преодолевает родовую матрицу, создавая матрицу современную, действующим агентом которой становится отдельный человек, "я", действия которого не могут быть подвержены искажающему влиянию, поскольку этот агент, субьект, человек, "я" теперь один. То есть Декарт "вытащил" человека, точнее, одного себя из матрицы рода, полностью завершив тот процесс, который был начат еще в античности, но не доведен до завершения, а именно: процесс создания и закрепления современной цивилизации, в которой действующим субьектом является уже не род, а индивидуум, отдельный человек. В этом смысле термин "возрождение" очень точен и уместен, Декарт и его последователи (в широком смысле) не только возродили античность как первое проявление современной цивилизации, но развили начатое в античности и закрепили его.

   Декарт прорвал родовую матрицу, после чего, к моему удивлению, не радостно и с победным криком бросился с головой в открывшуюся неизвестность, как поступили бы многие, но осторожно, наощупь, настороженно оглядываясь, не из страха, если бы он был трусом, он не смог бы сделать столь решительного шага, а из желания не обмануться, не делать сомнительного, двигался вперед. А обманываться было много чем: если установлен факт существования, то возникает вопрос, а кто это установил, на каких основаниях, в каком качестве? В принципе, если быть строгим и четко держать последовательность действий, то Декарт не имел права называть того, кто осуществил индивидуацию своего существования, человеком, по крайней в мере, в соответствии с бытовавшим тогда восприятием человека, что Декарт и сделал, то есть определять человеком не стал, совершенно отчетливо понимая, что предпринятым им действием создается новый тип "существа", если воспользоваться образом Пруста. Здесь мне приходит на ум, что до тех пор, пока первичная индивидуация будет сохранять в себе родовые элементы, между теми, кто осуществил только индивидуацию первичную, и теми, кому удалась и вторичная, будет актуально существовать цивилизационный, матричный разрыв, в лучшем случае, и в худшем, что более реалистично, – антагонизм, который, как всегда образно безупречно, показан в картине Андрея Звягинцева "Елена"; возможен ли внутренний личностный антагонизм у совершившего обе индивидуации, еще поговорим. Осторожность Декарта, выразившаяся в тщательном, можно сказать, излишне тщательном продвижении по незнакомому континууму современной матрицы, привела его к тому, что он разделил мышление и тело, спровоцировав у последовавших за ним, но не соблюдавших его склонность к "гигиене мышления" философов, онтологизацию, если не абсолютизацию этого разделения. Так благое быстро и незаметно для энтузиастов прорыва превращается в дурное, осторожность в самоуверенность, а предположение, требующее тщательного исследования, в незыблемую аксиому, на основании лишь того предположения, что совершивший великое не может ошибиться в малом, что, конечно, просто распространенный предрассудок, великие сплошь и рядом спотыкаются. Как итог, предположение Декарта, что новый, современный человек – это человек прежде всего мыслящий, превратилось в аксиому "человека разумного", то есть в аксиому существа, полагающего разум своей сущностью и отодвигающего остальные элементы своей природы на второстепенные роли, целостность человека искажается, что неизбежно приводит к личностным и социальным деформациям, о которых я постоянно упоминаю в контексте осмысления социальных потрясений.

   Декарт очистил мышление (в широком смысле) от родовых мифологем, после чего столкнулся, как я уже упоминал чуть выше, с проблемой не менее, если не более сложной, с которой он так и не справился, поскольку она была хитро спрятана в том культурном массиве, который был актуален в позднем средневековья. Я имею в виду проблему религиозного мировоззрения, которое, конечно,  никуда не делось, даже в ситуации преодолении мировоззрения родового, избавившись от духов, не избавишься от абсолюта. Дело в том, что религия – феномен современной, а не родовой цивилизации, поскольку формирующей идеей любой религии, если это именно религия, а не некое верование, является идея единственного и в этом смысле абсолютного творца, бога, что совершенно невозможно в родовой матрице, в которой даже самые могущественные духи (боги) – всего лишь духи. Второй особенностью религии является трансцендентная природа творца, которая (особенность) выражается в принципиально односторонней направленности причинности, от бога к миру и человеку;  если строго следовать религиозным представлениям, даже дошедшее до бога обращение (молитва) человека, то есть как будто бы движение от человека к творцу, представляет собой действие божественной благодати. К этому можно добавить представление о том, что бог не только сотворил вселенную, но и поддерживает, сохраняет ее в каждый момент времени, поскольку в самом мире нет оснований для его воспроизводства и самосохранения. Что касается представлений об ангелах, архангелах, серафимах, херувимах, святых и пр., а также их антиподах – дьяволе, чертях, грешниках и прочей нечисти, то это, конечно, влияние родовой матрицы с ее восприятием мира как мира разнообразных живых существ (духов). В этом отношении родовые представления легко вливаются в религиозные именно благодаря кажущейся идентичности с религиозными представлениями о творце, для их совмещения достаточно построить пирамиду (родовые духи не имеют иерархии, поскольку некоторые малые духи могут быть значительно могущественнее, чем духи-гиганты) из родовых духов, водрузив на ее вершину "всесильного" духа, "царь-духа". Верно и обратное: религия, может и без охоты, но неизбежно ассимилирует, вбирает в себя родовые верования. Я отношу религии к современной цивилизации по решающему и обьединяющему все религии признаку, а именно: они обращены на отдельного человека, человека спасения, тогда как родовые верования ориентированы на выживание рода; поэтому буддизм, христианство, ислам и любая другая, ориентированная на отдельного человека, представляют собой религии как феномены современной цивилизации, несмотря на то, что в действительности существенную их часть составляют родовые элементы.

   Современный характер христианства позволил Декарту не сомневаться в его истинности и даже использовать его догматы в решении своей личной задачи преодоления сомнений, что он и попытался сделать, но, на мой взгляд, не смог, спровоцировав волну подобных попыток у философов нового и даже новейшего времени, здесь можно вспомнить призыв российского философа Льва Шестова возродить "истинное" христианство через 200 лет после Декарта. Почему не смог? Потому, что современная матрица не несет в себе трансцендентности, то есть принципиальной односторонности причинения событий от неких потусторонних сил на силы посюсторонние, что, кстати, вполне допускала матрица родовая и допускала вполне справедливо,  поскольку любой род представлял собой феномен, ограниченный "количеством очагов", по образу Платона, и мог подвергаться "трансцендентному", одностороннему, внешнему воздействию без возможности ответного. Для решения так мучавшей его проблемы Декарту пришлось принять как несомненную идею бога не обманщика, изменив своим принципам ясности и отчетливости; сколько бы доводов за и против этого не приводил Декарт, суть их сводится к тому, что этого не может быть, потому что не может быть. Он так и не решился оставить человека совершенно одним, полностью отделенным, действительно одиноким во всей вселенной. После мировых войн 20-го века многим стало ясно, что идея бога не обманщика больше не актуальна, как бы сильно этого не хотелось, вместе с этой идеей перестала быть актуальной и идея трансцендентности. Если к этому добавить то, что под мышлением Декарт понимал слишком широкий спектр психологических элементов, который к тому же категориально отделил от элементов протяжения (тела), то оставленное им наследие породило множество до сих пор затрудняющих развитие современной философии принципов, хотя, несомненно, его первый шаг направил нас в верном, мудром направлении.