Онтологические прогулки

  "Внимай только себе одному. Остальных предоставь промыслу." Амвросий Оптинский.

   "Себе внимай и не подвергай твоему исследованию судеб божиих, потому что это душевредно." Антоний

   Христианская матрица была ассимилирована европейской цивилизацией в течение первого тысячелетия новой эры, прежде всего, за счет ее откровенного обращения к отдельному человеку, что резко отличало христианство от разнообразных и многочисленных родовых форм, распространенных в Средиземье, широко опоясывающем Средиземное море. Это обращение к отдельному человеку не содержало в себе никаких дополнительных ограничений: пол, возраст, родовая принадлежность (то, что сейчас принято называть нацией или народом), образование, социальное положение и т. д., все это, так важное в то время для идентификации человека, отходило на второй план перед его видовой! определенностью как человека, человека вообще. Обращение к каждому как равному, как такому же по сравнению с любым другим, было революционно шокирующим, неимоверно привлекательным, притягивающим и одновременно раскрепощающим. Средиземье на переломе эр было регионом интенсивных межродовых и межгосударственных связей, отношений, торговли, общения, миграций, смешения, здесь сложился особый горизонт единства или, как минимум, общности нескольких миллионов людей, которые отличались друг от друга, если сравнивать их происхождение, верования, язык и пр., настолько сильно, что они не смогли бы жить совместно, если бы одновременно с привычными – силовыми – способами установления отношений, не развивали бы множество других, таких, как, например, торговля, предполагающая отношения равенства и партнерства. Взаимоотношения разных народов и культур на практике оказались очень выгодными, удобными и развивающими, торговля, судоходство, строительство, ирригация, кулинария, производство тканей, да и военное дело быстро развивались именно за счет обмена опытом. Однако решающим и в то же время невидимым фактором, препятствующим этому взаимному общению и обмену, было родовое наследие, в котором доминировало отношение к каждому представителю другого рода как к существу чужого, чуждого, легко меняющему статус на враждебного, рожденного и живущего в другом мире. В восприятии представитель другого рода не мог быть равным воспринимающему, не находился с ним в одном горизонте, в отличие от родового идола, реки или волка из соседнего леса, которые для этого воспринимающего были родными, своими, близкими.

   Вообще в восприятии каждого из народов другой народ не находился с ним в одном горизонте, в одном топосе, ни в коем случае, нам это трудно, если не невозможно представить и понять, тогда же это было реальностью развалившейся родовой цивилизации; цивилизация развалилась, а вот формы восприятия, отношения и осмысления еще были вполне актуальны. Отдельный человек другого рода (культуры) воспринимался как существо другого рода и, следовательно, мира, в котором он был неотделим от другого, чужого языка, верования, традиций, одежды, мыслей и т. д., главное: он не был отдельным человеком! ни отдельным, ни человеком (в восприятии, конечно), поскольку был другого рода! буквально – другого рода. Практика общения развивалась как бы независимо от типа восприятия и "культурного" отношения, хотя во многом этим отношением ограничивалась и в каком-то смысле искажалась, причем, с каждой стороны, рудименты чего можно было видеть, например, в отношениях англичан и французов, американцев и канадцев, более того, даже в добрососедских отношениях Ивана Ивановича и Ивана Никифорыча, между которыми вклинился "гусак".

   Христианство, пока оно было только другим верованием, не касалось родового и не враждовало с ним, но оно сделало другое, принципиально более важное, чем вражда или соперничество, а именно: оно легитимизировало налаженное общение между разными, непохожими людьми, уравняло, если не отождествило их, предоставило им общее пространство, общий всем! и в то же самое время каждому! горизонт. Историки и антропологи делают акцент на содержании христианства, выводя именно из этого содержания, прежде всего, из образа Спасителя, быстрое его распространение, оставляя без должного внимания, что христианство было феноменом современной цивилизации, поскольку обращалось ко всем и к каждому индивидууму, что объединяло всех и каждого, в отличие от верований, обращенных к разным родам, что разъединяло всех и каждого. Понятно, что в условиях усиления цивилизационных элементов современного типа, которое было характерно для средиземноморской ойкумены рубежа эр, христианство приобретало матричное преимущество, тогда как позиции феноменов родовых матриц ослабевало.

   Преимущество христианства не в содержании учения, а в том, что оно соответствует современной матрице, что оно не только доступно каждому, независимо от его родовой, социальной, половой и пр. принадлежности, но и обращено к нему поверх любых наличных ограничений; христианство идеально подходило сложившейся в средиземноморье общности разных народов, отношений, культур. Те же народы, которые были слишком замкнуты на себя и свою историю, как, например, народ Израиля, христианство не приняли именно как феномен современный, лишающий их того признака, который они считали идентифицирующим их, к тому же Израиль не настолько сильно был интегрирован в ойкумену Средиземья, чтобы быть ею основательно трансформированным, находясь, к тому же, под оккупацией Рима.

   Следующим революционным ноу-хау христианства, по крайней мере, христианства раннего, было отсутствие посредника в общении человека с богом (насколько это вообще было возможно), каждый исповедующий предстоял и обращался к богу сам, лично, непосредственно, без посредничества другого человека, какого-то ритуального действия или предмета. Христианство предложило и предоставило каждому человеку совершенно новый статус, возвысив его до статуса предстоятеля, если не собеседника, опять же вне зависимости от его личных особенностей и способностей. Сегодня мы этого не можем видеть потому, что христианство сильно изменилось, например, социализировалось таким образом, что превратилось в государственный институт, отобрав у отдельного человека его статус предстоятеля и делегировав его специальному служащему. В раннем христианстве положение человека в живой церкви было очень велико и содержательно, настолько, что состояние самой общины прямо зависело от способности человека быть таковым. Прямота и непосредственность предстояния самому богу наделяли человека невероятной силой и ответственностью, что не могло оставаться незамеченным и становилось реальной силой, распространяющей христианство как некий цивилизационный пожар. Стоит упомянуть и о факторе простоты, который имел существенное значение, поскольку рудименты родовых верований были слишком громоздки, сложны, требовали целого свода разнообразных, иногда причудливых правил и условий, многие из которых давно утеряли свой первоначальный смысл, тогда как новое учение в исполнении себя было просто.

   Далее, раннее христианство практически не содержало в себе бесконечного количества мифологем, заполнивших народные верования настолько, что даже самые простые переживания – обиды, радости, надежды, злости, требовали для своей актуализации и реализации опосредующих, "окультуривающих" их действий, иногда достаточно детальных и в итоге утомительных. Христианство же было свежим и простым, свободным от "сопутствующих", сопровождающих каждое действие со-действий, характерных для родового, магического образа жизни, когда каждый чих, спотыкание или карканье вороны нуждались в ре-акции, своего рода культурной нейтрализации, ассимиляции или защите от произошедшего или происходящего.

   Максима "себе внимай" или "внимай только себе одному" выражает в лаконичной форме все то, что я описал здесь как цивилизационное преимущество раннего христианства, а именно: обращение к отдельному человеку как действующему и понимающему субъекту, непосредственное, прямое, лицом к лицу предстояние богу, обретение статуса собеседника, преодоление родовых и народных ограничений, уравнивание всех в возможности обращения, простота, ясность и доступность. Максима "себе внимай" отрезает все родовое наследие, переориентируя внимание человека с общности на себя самого, на одиночество, отделенность от действия родовых матриц, что для человека первого тысячелетия неимоверно трудно. Родовое постоянно разворачивает человека к общности рода, растворяет его в нем и, как результат, подчиняет ему (роду). Если кто-то сегодня думает, что он-то от этих драйвов свободен, он ошибается, объёмный кластер семейной и социальной жизни до сих пор функционирует на основе родовых матриц. Обращение человека на себя одного требует от человека освоения особой техники внимания, которую я описываю в этих эссе. И еще: вторая часть максим старцев отвращает человека от любых попыток, вообще от стремления воздействовать на других людей или пытаться разобраться в их действиях, тем более, пытаться разобраться в масштабных событиях, не накопив опыт внимания себе. Не внимая себе, не разберешься ни в чем. Не внимая себе, будешь раздираем неконтролируемыми драйвами. Не внимая себе, будешь слеп и ведом слепотой. Путь один – в себя, внутрь, новый мир, требующий освоения, здесь, в себе.

   На этот краткий обзор цивилизационных преимуществ раннего христианства меня натолкнули две цитаты, приведенные в начале данного эссе, которые я обнаружил сегодня, открыв ютуб, и которые слово в слово совпадают с последней строкой написанного вчера эссе; алгоритмы поисков всемирной сети ориентированы на синхронизацию, совпадение, содрогание как наиболее эффективный, если не единственный способ общения. Мои слова вернулись ко мне словами христианских подвижников, опыт которых живет во мне и внимать которому они мне советуют, внимая себе.