Онтологические прогулки

                                    «Всю-то я вселенную проехал, нигде милой не нашел.»

                                        Русская народная песня

Древнейшим символом мироздания практически у всех народов мира была четверица, в которой представлено единство неба (света) и земли (тьмы), жизни и смерти, где оппозиция неба и земли очерчивает пространство, а оппозиция жизни и смерти – время:

Именно эта схема лежит в основе мифологической системы любого племени и народа, осмысливавших на заре цивилизации себя и своё место в мире. Однако основанием мифа, его неотторжимой природой, тканью, «стройматериалом» является язык, или СЛОВО, без которого не могло быть и мифа. Неслучайно в древнегреческом языке слово «миф» имело минимум три значения – слово, речь и повествование о каком-либо событии. В сущности, изучение любого естественного языка есть изучение того, как посредством слова человек определяет мир и самого себя в этом мире.

АКТУАЛЬНОСТЬ исследования русского языка как языка вселенной обусловлена целым рядом обстоятельств.

Во-первых, потребностью в философском осмыслении языка вообще и русского языка, в особенности, в условиях обострившейся конфронтации между западными и восточными цивилизационными центрами, грозящей положить конец самому существованию человечества вообще. Именно русский язык с присущей ему «интуицией всесубъектности» (акад. А.В. Смирнов), как никакой другой, мог бы стать языком единения самых разных народов и цивилизаций. Но важно понять, как и в чем эта «всесубъектность» русского языка проявляется.

Во-вторых, актуальность темы обусловлена наличием «белых пятен» в истории возникновения и бытования русского языка как «наследника по прямой» индоевропейского праязыка, в наибольшей степени сохранившего в себе исходные принципы естественного звукоизвлечения, словообразования и построения предложений. Более того, нельзя отбрасывать и версию о том, что так называемый «индоевропейский протоязык» – это, собственно, и есть русский язык на заре своего существования, распространение которого и трансформация под влиянием других языков как раз и привела к появлению целой языковой семьи, которую сегодня и принято называть индоевропейской. Конечно, эта лингвистическая идея/гипотеза, возникшая еще в XVIII веке, очень спорна и чрезвычайно политизирована как ее сторонниками, так и противниками. «Последнее слово» в этом споре может «сказать» только достоверный эмпирический материал, которого в достаточной степени пока нет ни у кого, и не известно, удастся ли его получить в достаточном объеме в обозримом будущем. Во всяком случае, лично я не вижу каких-то явных преимуществ ни у сторонников, ни у противников этой гипотезы, поэтому каждый исследователь волен выбирать ту сторону, которая по разным причинам наиболее близка ему. Главное при этом не жертвовать научной истиной.

В-третьих, злободневность заявленной темы нашла своё проявление в обострившейся в последние десятилетия полемике между сторонниками ныне господствующей в академической и вузовской лингвистике структурно-функциональной и компаративистской парадигм и так называемыми якобы «маргинальными» языковедами, продолжающими традиции как раз академической российской филологии XVIII-XIX веков, а также их многочисленными почитателями, которых принято называть «народными лингвистами» (тут еще следует серьезно подумать, кого можно называть «фолк-фриками» и «маргиналами»). Эта полемика свидетельствует о столкновении двух векторов в развитии отечественного языкознания. Как заметила В.Ю. Шишкина, объективно первое направление готовит почву для тотальной формализации языка и нужд цифровизации, тогда как «маргинальная» и «народная» лингвосемантика указывают на другой, сегодня крайне востребованный путь – осознание своего места на смысловой карте языка. Это практически физиологическая потребность и, в сущности, проявление природного инстинкта самосохранения русской цивилизации.

В-четвертых, вопрос о значениях и смыслах структур русского языка становится всё более актуальным в условиях кризисного состояния культуры современной цивилизации на планете. В сущности, это вопрос о том, сохранится ли культура в ближайшие столетия в своем естественно-историческом виде, опирающемуся на всё многообразие всемирного духовного наследия, передаваемого от поколения к поколению посредством человеческого языка, или трансформируется в некое подобие искусственно созданной нейросети глобального масштаба – цифрового концлагеря с искусственным интеллектом и столь же искусственным языком, где не будет места естественному человеку как субъекту с его природными задатками и творческим потенциалом, а вместо человека появится некая «машина желаний» безо всякого исторического прошлого с запрограммированной примитивной функцией.

ЦЕЛЬ настоящего исследования – осмысление современного русского языка путем экспликации (обнаружения):

1) значений его исходных символов;

2) его системного характера на разных уровнях существования языка: «атомарном» (звук), «молекулярном» (морфема), «синтетическом» (слово) и «композиционном» (предложение);

3) внутреннего движения, или логики построения, причем, не только всякого предложения, но и каждого слова;

4) вариативности значения слов, обусловленной контекстом.

Всё это и могло бы стать осмыслением русского языка как отражения (репрезентации) объективной логики вещей и мироздания в целом, как языковой модели вселенной в том виде, в каком она, вселенная, предстает перед человеком, переживается им и существует субъективно в его сознании.

ОБЪЕКТ данного исследования – это ЯЗЫК, на котором я говорю и посредством которого я мыслю. Он дан мне эмпирически, причем, самым непосредственным образом, т.е. переживается мною здесь и сейчас. Для меня, как и всякого другого человека, в каждый данный момент нет и не может быть ничего более достоверного в моем сознании, чем мысль, оформленная мною в слове. Все иные объекты лингвистического познания (древние или иностранные языки, история их возникновения и взаимодействия, принципы построения и закономерности их развития) могут быть даны мне извне только опосредованно как некие концептуальные модели, которые появились в процессе познания языка со всеми его (познания) озарениями, подтверждаемыми и опровергаемыми фактами, гипотезами, горячими спорами вокруг них и, увы, неизбежными ошибками и заблуждениями, которые есть в любых исследованиях языка.

ПРЕДМЕТ и одновременно основная ГИПОТЕЗА данного исследования – это корреляция (соответствие), с одной стороны, значений и смыслов; с другой,  –  звуков и знаков, принципов и логики их сочетания в русской речи.

Разумеется, без обращения к эмпирическому материалу и концепциям частнонаучного знания философская рефлексия законов русского языка практически невозможна. Однако данное исследование носит не столько лингвистический, психологический, исторический, культурологический, антропологический, компаративистский и т.п. частнонаучный характер, сколько характер философский. Это обусловлено уже тем, что  здесь имеет место принципиальное (онтологическое) совпадение, с одной стороны, объекта и предмета исследования; а с другой, – средства и результата познания, когда язык познается посредством языка. Таким образом, это не просто моя психологическая интроспекция как носителя языка, но философская рефлексия, или осмысление русского языка как «медиатора», посредника между Я-бытием и бытием мира.

В этом случае ЗАДАЧА исследования состоит не в том, чтобы на основе обобщения эмпирического материала выработать какую-то концепцию, а, напротив, объяснить имеющийся эмпирический материал посредством принятой гипотезы о соответствии структуры и принципов словообразования русской речи фундаментальным принципам существования мира. В сущности, это дедуктивный метод познания, при котором, говоря на гегелевский манер, «если факты не укладываются в теорию, тем хуже для фактов»: либо они недостоверны, либо неверно интерпретированы. Если теория (или гипотеза) верна, она в состоянии дать разумное (логически непротиворечивое) объяснение эмпирическим фактам. Если нет – гипотеза неверна.

Впрочем, МЕТОД данного исследования не может быть сведен ни к дедуктивному, ни индуктивному. Правильнее было бы определить его как ДИАЛЕКТИЧЕСКИЙ, позволяющий рассматривать русский язык в единстве его противоречивых определений – содержания и формы, структуры и функций, целого и части, качества и количества и т.д., или метод ВОСХОЖДЕНИЯ от абстрактных (обособленных частных определений) к конкретным характеристикам русского языка.

Исходный МЕТОЛОГИЧЕСКИЙ принцип данного исследования прост и сводится к положению о том, что присущее субъекту идеальное основание языка – это не звук и не знак, а понятие. Понятие – в отличие от звуков и знаков – не фиксируется с помощью ощущений, оно мыслится, будучи элементарной формой мысли. Если что и опосредует ощущения и понятия, так это, во-первых, образы как некие информационные целостности; во-вторых, эмоции. Собственно, неразрывное единство этих четырех компонентов (ощущений, эмоций, образов и понятий) и называется сознанием, в структуре которого нетрудно усмотреть принципиальное соответствие между эмоциями и жизнью, «безжизненной» информацией и смертью, «ни о чем не судящими» (Кант) ощущениями и тьмой земли, наконец, между понятиями, освещенных «светом разума», и небесным светом. Иначе говоря, усмотреть соответствие основных компонентов в структуре сознания составным частям четверицы как символа мироздания.

Основные компоненты в структуре сознания

Без сознания, которое по своей структуре и компонентам соответствует компонентам и структуре объективного мира, не могла бы возникнуть и существовать никакая человеческая речь как способ вербального, т.е. обличенного в слове, выражения каких-либо представлений и значений (что это и для чего?), смыслов и ценностей (ради чего и насколько важно?). Посредством речи человек не только выражает свои ощущения, переживания, представления, своё восприятие и понимании объективного мира. Он объективирует те значения, смыслы и ценности (эстетические, нравственные и метафизические), которые он сам придает этому миру и всякому явлению в нем. Именно в этом, а вовсе не в наличии или отсутствии интеллекта и языка, собственно, и состоит принципиальное отличие человека даже от самых умных (действительно умных) животных, не говоря уже о каких-нибудь насекомых, которые также обладают интеллектом и собственным языком.

Логично предположить, что аналогичную (можно сказать, «когерентную», сцепленную) структуру должен иметь и язык человека как «медиатор», посредник между его сознанием и мирозданием. И действительно, вербальный язык как вполне материальное, эмпирические фиксируемое явление предполагает наличие четырех моментов: 1) речевого аппарата, позволяющего – на основе ощущений – произносить (артикулировать) гласные и согласные звуки; 2) фонем, всегда так или иначе эмоционально окрашенных; 3) звуков или букв в каждом слове и, разумеется, самих слов как неких символов, или символических образов, чего-то иного, чем они (звуки, жесты, графические изображения, свет, цвет или прикосновения) не являются с физической точки зрения (в этом смысле, символ должен перманентно как бы «умирать», уступая место своему значению); 4) речи, назначение которой состоит в трансляции понятий, суждений, умозаключений и предписаний.

Только при таком «полном комплекте», аналогичном компонентам и структуре как мироздания, так и индивидуального сознания, вербальный язык позволяет человеку не просто передавать информацию о чем-то, но и выражать посредством устной и письменной речи какие-то значения, смыслы и ценности и наделять ими мир, или вселенную, в которой живет.

В свою очередь, сходство, точнее, общность этих значений и смыслов для устойчивого множества людей есть важнейшее условие того, что речь становится языком общения, или коммуникации, между людьми, которые в своей совокупности могут формировать какой-либо этнос не только как кровно-родственную (генетическую), но и культурно-историческую общность людей. Так общность значений и смыслов человеческой речи становится важнейшим условием и одновременно выражением  исторической общности людей. И, наоборот, историческая общность людей, общность их жизнедеятельности, оказывается объективным условием появления и дальнейшего существования общности значений и смыслов.

Бессмысленно задаваться вопросом «Что появляется раньше – язык или мышление, речь или сознание?», поскольку на практике они возникают либо одновременно, либо еще нет ни первого, ни второго, поскольку друг без друга они существовать не могут, в сущности, представляя собой разные стороны одного и того же явления. Причина их одновременного появления вряд ли когда-нибудь будет понята, поэтому всегда будет рассматриваться как чудо. Можно лишь ставить вопрос о первичности с точки зрения важности, а точнее, соотношения, взаимосвязи и взаимовлиянии содержания и формы языка вообще и устной речи, в первую очередь.

Лично у меня нет сомнений в том, что в языке и речи первично сознание (как их содержание), а вторична форма: речь, лишенная информации, каких-то императивов (предписаний), значений, целей и смыслов, не может быть названа речью. Ни устной, ни письменной. Поэтому как бы ни были важны структурно-функциональные исследования форм речи в целом и каждого ее слова сами по себе они не могут иметь ценности, если отвлекаются от смыслового содержания и значения всякого произносимого или передаваемого с помощью письма звука, слога, приставки, корня, суффикса, окончания, союзов, предлогов и междометий, являющихся относительно самостоятельными элементами живой речи. Впрочем, точно также невозможно и «молчаливое» мышление. Думая «про себя», в своей «внутренней речи» мы не можем обойтись без устойчивых форм, функций и объективной логики языка.

Заявляя тему «Русского языка как языка вселенной», мы уже как бы «по умолчанию» полагаем, что намерены рассматривать русский язык как систему значений, смыслов и  ценностей, которые придает человек, думающий и разговаривающий на этом языке, тому миру, в котором он живет. Для каждого человека этот мир и есть вселенная не столько в астрономическом понимании, сколько как понятие, охватывающее объективную реальности с точки зрения его собственной жизни на земле. Именно в этом значении употреблено слово «вселенная» в русской народной песне, слова из которой вынесены в качестве эпиграфа: «Всю-то я вселенную проехал, нигде милой не нашел.»