Онтологические прогулки

 

 

 

Предисловие

         Предлагаемая вниманию книга Г.В. Чефранова «Смертны мы или бессмертны (проблемы космологии и геронтологии)» безусловно будет с интересом воспринята вдумчивым читателем.

Редактируя рукопись, я еще раз убедился в огромной эрудиции автора, с которым я работал на кафедре философии ТРТИ на протяжении четверти века.

По своему складу ума Георгий Васильевич был вдумчивый ученый, а по характеру – в высшей степени интеллигентный человек. О сложном пути жизни и творчества этого удивительного человека читатель узнает из вступительной статьи Сергея Георгиевича Чефранова.

Центральная идея книги – проблема смерти и бессмертия, рассматривается на основе привлечения огромного материала из области естествознания, истории философии, художественной литературы. Книга написана с большой страстностью, с эмоциональной полемикой с теми исследователями прошлого и настоящего, которые придерживались или придерживаются позиций, не вписывающихся в концепцию автора.

Стержнем, объединяющим все поднимаемые проблемы, является атрибутивный взгляд на информацию. Информация, считает автор, выполняет функцию управления миром. Высоко оценивая учение Плотина о мировой душе (а равно и учения других философов, придерживающихся подобных позиций), автор склонен считать, что понятия «информация», «мировая душа», «Абсолют», «Бог» являются тождественными.

Безусловно в новейшей философской литературе есть и другие подходы к пониманию сущности и функции информации. Полемика в науке продолжается. В истории философии было представлено множество картин мира. Каждая картина мира носит преходящий характер. Пройдут годы и под напором новейших открытий будут созданы новые картины мира. Познание бесконечно. И в этом бесконечном познании и стремлении создать более обстоятельную картину мира, которая бы более убедительно объяснила место человека в картине мира, смысл жизни человека, заметную роль играет предлагаемая книга.

Ученые разных направлений бьются над разгадкой тайны человека. Известно, что в разгадке биологической природы людей, которая является относительно стабильной, современная наука достигла огромных успехов. Уже приступили вплотную к клонированию человека. Однако люди есть прежде всего социокультурное образование. Чтобы объяснить то, что содеял человек, на какой ступени находится каждый современный индивид человеческой цивилизации, почему существуют также контрасты во всех видах жизнедеятельности людей, необходимо прежде всего всесторонне, глубоко, конкретно-исторически объяснить функционирование общества, его структуру и всю гамму противоречий в человеческой цивилизации между континентами, государствами, социальными группами и другими образованиями. Мне представляется, что только на этом пути можно объяснить и понять контрасты в интеллектуальном и нравственном развитии людей современной эпохи. Это не означает, что другие подходы не играют роли. Напротив, все современное естествознание вносит огромный вклад в понимание общества, его структурных образований, и его главного представителя – человека. Только тесный союз всех совокупных наук даст возможность продвинуться дальше в разгадке тайны человека. И самая трудная задача, по признанию ученых, – выработка единого понятийного аппарата.

Желая выразить свое отношение к Г.В. Чефранову, я несколько лет назад посвятил ему следующее стихотворение:

 

Памяти Г.В. Чефранова

 

                                                                                                                                                                      Профессор В.А. Ивлиев

 

Вступительная статья к монографии Г.В. Чефранова

Проблема бессмертия, жизнь и философия профессора Г.В. Чефранова

 

По утверждению Геродота[1] египтяне первыми стали учить о бессмертии человеческой души. Все мировые религии и многие выдающиеся мыслители рассматривали как ключевой вопрос о возможности бессмертия, в том числе, увязывая его с наличием Вселенского Чистого Разума – Бога и определяемой Им объективной цели и смысла существования жизни вообще и каждого живого существа в частности. Иммануил Кант в своей «Критике чистого разума»[2] признавал: «Эти неизбежные проблемы самого чистого разума суть бог, свобода и бессмертие» и далее утверждал: «…причем второе понятие, связанное с первым, должно приводить к третьему понятию как к своему необходимому выводу[3]». В прологе Евангелия от Иоанна греческий термин «логос» – «слово», «высказывание», «смысл», «мировой смысл», «мировой разум» применен в утверждении, означающем, что Бог не просто обладает интеллектом, но сам есть Интеллект: «Вначале был Логос, и Логос был у Бога, и Логос был Бог». Георг Вильгельм Фридрих Гегель это отождествование Бога с Чистым и Беспредельным Разумом еще более раскрывает по сравнению со сходными представлениями, существовавшими еще у схоластов (например, у Фомы Аквинского, Summa contra gentiles I, 45). Непубликовавшаяся при жизни Гегеля его интеллектуальная версия Евангелия «Жизнь Иисуса» начинается именно с определения: «Чистый, не знающий пределов разум, есть само божество. В соответствии с разумом упорядочен план мироздания, разум раскрывает перед человеком его назначение, непреложную цель его жизни; он часто меркнул, но никогда полностью не угасал, даже во мраке всегда сохранялось слабое его мерцание[4]». Однако после Гегеля, вплоть до настоящего времени, мало кто из ученых, в том числе и философов, решался на признание и открытое обсуждение прямых или косвенных научных подтверждений объективного существования такого Разума, а также бессмертия и цели жизни. Фактически еще Гегель в своих «Лекциях о доказательстве бытия бога» вынужден был с сожалением констатировать: «…невозможность подобного доказательства уже стала всеобщим предрассудком, более того, даже считается противным религии доверяться такому способу познания бога и на таких путях обретать убеждение о боге, его природе или хотя бы о его существовании[5]». В средние века этого еще не было, так как «все средневековье разумело под «теологией» не что иное, как научное познание истин христианства, т.е. познание, сущностно связанное с философией[6]». В сложившемся положении Гегель во многом обвинял Канта: «…именно кантовская критика только и вытеснила эти доказательства, пользуясь научным способом[7]»; хотя «… в кантовской «Критике» совершенно не рассматривается содержание и диалектическая природа определений». Гегелем была доказана диалектическая несостоятельность критики Канта, но мало кто захотел или смог в этом убедиться лично. Поэтому в более поздний период соответствующий нигилизм вообще стала доминирующим в общественном сознании. В результате фактически была игнорирована возможная область применения просвещения и науки к вопросам объективизации бытия Бога и цели жизни, отнеся их к исключительной компетенции веры, а потом и безверия. Так, во многих публикациях уже XIX – XX века (А.И. Герцен, Т.П. Иванов-Разумник и др.), даже признавая (хотя бы области веры) существование Бога, все же отрицается возможность наличия объективной цели жизни и её смысла, определяя свою позицию, как «имманентный субъективизм» и обосновывая его утверждениями типа: «Вечная в своей повторяемости жизнь человеческая, вечное разрушение старого, вечное созидание нового из разрушенных обломков – имеет ли этот бесконечный процесс какую-нибудь конечную объективную цель[8]». При этом утверждается, что «Пушкин, Герцен, Белинский, Толстой в разные времена различно исповедовали этот имманентный субъективизм[9]», который определяется концепцией: «…мы принимаем мир не как этически-должное, а как причинно необходимое; но мы не принимаем того Бога, которого признают мистики – объективисты. Мы не признаем объективной осмысленности жизни, но мы видим в ней явный субъективизм смысла; цель мы видим в каждом человеке, смысл мы видим в полноте бытия». Во многом именно отсутствие в этот период каких-либо известных научно обоснованных альтернативных концепций в оценке принципиальной возможности объективизации цели жизни явилось критическим, спусковым фактором, определившим, особенно уже в XX веке, последующее стремительное развитие и установление перманентного кризисного положения всех духовных ценностей в обществе. Это проявляется не только и не столько в современном состоянии религиозных культов (не отражаемое, конечно, только арифметическим числом соответствующих адептов), сколько вообще в современном обществе. Для него моральные, нравственные ценности оказались интеллектуально беззащитными перед натиском прагматической идеологии, которой сопутствует прогрессирующее разложение общественной морали, проявляющееся в виде роста наркомании, терроризма, культа денег, силы и насилия. За последние столетия просвещение и наука, дискредитировав традиционное, позитивное религиозное учение с его культами и догматами, не предложило пока явно ничего, обосновывающего необходимость осмысленного поиска объективных научных путей познания беспредельного Разума, проявляющегося иногда в каждом человеке в виде непреложного нравственного закона, диктуемого его совестью.

Такого сокрушительного размежевания прогрессивной научной и религиозной мысли могло бы и не произойти, если бы развитие науки шло не по пути отрицания или, как минимум, игнорирования бытия Чистого Разума – Бога, а на основе целенаправленного его постижения, намеченного в гениальных философских трудах Гегеля. Он утверждал, что Бога может адекватным образом постичь не  религия с ее непреложными догматами, а «религия в пределах одного только разума». Свои «Лекции о доказательстве бытия бога» Гегель даже связал с читаемым им для студентов общим курсом логики. В частности, он диалектически обосновал несостоятельность критики Кантом космологического доказательства существования Бога, основанного, в частности, на представлении о наличии в прошлом конечного момента времени рождения мира в целом, которое является теперь предметом научных исследований (см., например, www.arxiv.org: 1012.0241)  на основе    современной релятивистской космологии. 

Предлагаемая вниманию читателей, не издававшаяся ранее, итоговая монография замечательного человека и философа, профессора Георгия Васильевича Чефранова (27.02.1922 – 01.04.1991),  продолжает развитие направления, намеченного Георгом Гегелем в отношении формирования научного подхода к познанию отмеченных выше вопросов, остающихся до сих пор только уделом веры. Даже Л.Н. Толстой, который в конце жизни стал мистиком-объективистом (в определении Т.П. Иванова-Разумника) еще не имел в своем распоряжении отмеченных научно обоснованных фактов, позволяющих ему всерьез воспринимать научный метод познания Бога: «Одна тайна всегда останется для человека, только одна: зачем я живу? Ответ разумный только один: затем, что этого хочет Бог. Зачем Он хочет? Это – тайна[10]».

Содержание монографии основано именно на доводах разума, а не веры. Оно может быть доступно пониманию независимо от национальной, расовой, классовой или религиозной принадлежности читателя.

Действительно, проблема бессмертия здесь, видимо, впервые, представлена в столь широком охвате научной мыслью, в том числе и в контексте сопряженных проблем бесконечности, а также диалектического триединства массы – энергии – информации в соответствующем интегральном законе сохранения. Такому закону сохранения может быть сопоставлена масштабно-инвариантная симметрии, которая характерна для систем с сильным взаимодействием (турбулентность, элементарные частицы) и для биологических структур.

Сам факт появления такой научной монографии о бессмертии во многом оказался обусловленным революционным развитием естествознания именно во второй половине XX века, когда появились такие новые разделы науки, как информатика и синергетика. Это привело к тому, что даже возможность «определения высшей цели нашего существования» в значительной степени перестала быть зависимой «исключительно от способности спекулятивного разума и ни от чего больше», как считал И. Кант и многие поколения его почитателей, как читавших так и не читавших его незаурядный труд.  Развитие во второй половине XX века новых представлений о диалектической природе случайного, допускающих возможность динамического хаоса в нелинейных системах с небольшим числом степеней свободы и лежащих в основе синергетики представлений о возможности порождения упорядоченных структур из хаоса (труды нобелевского лауреата Ильи Пригожина) еще в большей степени подтвердило правоту диалектики Гегеля в его критике позиций Канта, исключавшего объективное существование связанной со случайностью «свободы» и «безусловно необходимой сущности» - Бога.

Отмеченные выше и многие другие факты современной науки как раз и легли в основу обсуждения проблемы бессмертия в монографии.

Со времени написания монографии прошло уже более двадцати лет, за которые многое изменилось в политическом устройстве нашей страны. Перестала существовать империя СССР, в которой дозволялось только критиковать любые попытки какого-либо осмысления затронутых выше вопросов о цели и смысле жизни, Боге, бессмертии, свободе. Этим отчасти обусловлен иногда иносказательный смысл («подтекст») приведенных в монографии утверждений, в частности, подтверждающих в той или иной степени существование Высшего Чистого Разума, т.е. Бога. Однако суть вопросов и даже характер и стиль их рассмотрения в монографии нисколько не утратили своей актуальности и значимости .

 Для лучшего понимания авторской гражданской и научной позиции дадим краткое представление (а для кого-то напоминание) об условиях, в которых формировались идеи, изложенные в монографии, а также о её авторе – докторе философских наук, профессоре Таганрогского радиотехнического института (ныне университета), лекции которого были яркими, запоминающимися событиями для студентов и преподавателей.

Георгий Васильевич родился в г. Ахтырке Сумской области в семье священника – протоиерея и благочинного православных церквей Ахтырки. Такое происхождение впоследствии ему приходилось скрывать для того, чтобы иметь возможность работать на кафедре философии, где, как тогда говорили, проходил «идеологический фронт». В начале 30-х годов довелось испытать и быть свидетелем ужасов беспрецедентного голода на Украине, искусственно вызванного в ходе проводимой сталинской коллективизации. Выжить тогда удалось только благодаря своевременному переезду к родственникам в Воронежскую область, но на всю жизнь в памяти остались распухшие от голода мальчики, которые ели гусениц, собирая их с деревьев. До принятия сталинской конституции 1936 г. ему и его старшему брату Александру (ставшему впоследствии талантливым художником) было недоступно получение образования в школе, как детям бывшего священника, который еще в 20-е годы потерял работу и умер в 1936 г. Оба брата стали участниками Великой Отечественной войны, получили ранения и награды.

В годы войны, поступив (после ранения на Сталинградском фронте) на физико-математический факультет Казанского университета, Георгий Васильевич продолжил обучение, совмещая учебу с работой на военном заводе.

Проблема бесконечности уже в те годы стала главной темой его научных интересов. Около года, после окончания университета, он работал по своей специальности «астрономия» в Пулковской обсерватории под Ленинградом. Уже в это время ему стала очевидна принципиальная невозможность осмысления понятия бесконечности только на основе бытующей тогда концепции, исходящей из рассмотрения её чисто протяженностного проявления в неограниченности наблюдаемых звездных миров по типу заурядной неограниченной последовательности вложенных друг в друга матрешек. Это явно противоречило какой-то иной более осмысленной картине мира, интуитивно улавливаемой им, видимо, еще с детства, а может быть и на  генетическом уровне, вобравшем в себя что-то от многих предыдущих поколений священнослужителей. Ведь и они скорее всего видели в бесконечности Вселенной не  тривиальность последовательности «матрешек», а скорее некую, не знающую пределов, информационную сущность. Для возможности постижения такой бесконечности Георгию Васильевичу пришлось осваивать новую специальность – «философию» и именно научный философский подход к проблеме бесконечности и стал основным методом исследования в последующие годы. После разрешения высоких инстанций (потребовалось даже личное письменное обращение к И.В. Сталину) ему разрешили получение второго высшего образования на философском факультете Ленинградского университета, который он закончил экстернатом за один год и поступил в аспирантуру. Однако защита кандидатской диссертации состоялась в МГУ лишь в 1961 г. – сказалась политизированность, доминирующая в общественных науках того времени (то недостатком диссертации о бесконечности считалась малочисленность ссылок на Сталина, то уже во времена хрущевской оттепели их вообще сочли излишними). После защиты диссертации появилась возможность сконцентрировать усилия только на, ставшей теперь основной, философской специальности. До этого, начиная с 1952 г., после распределения в Таганрог, Георгий Васильевич совмещал преподавание философии с преподаванием на кафедре высшей математики Таганрогского радиотехнического института.

Начало 60-х годов было столь же многообещающим, как и конец 80-х годов уже во времена перестройки. Много надежд возлагалось на рядовых членов КПСС. Георгий Васильевич (на кафедре философии – «идеологическом фронте» – тогда в принципе не мог работать не член КПСС) это понимал и старался проявить активную гражданскую позицию, отстаивая и защищая достоинство и права человека, входя из-за этого в напряженные отношения и с партийными властями, и с органами милиции и госбезопасности – тогда КГБ. Он позволял себе иметь и высказывать на лекциях свое мнение, считая, что пришло время «называть вещи своими именами». К этому особенно вдохновляли и соответствующие решения XX и XXII съездов КПСС, разоблачившие культ личности И.В. Сталина и связанные с ним преступления. Стала известна правда об убийстве  сотен тысяч ни в чем не повинных обычных граждан первой страны социалистического лагеря, которая насквозь проросла раковыми щупальцами ГУЛАГовской лагерной системы, созданной Сталиным при помощи карательных органов госбезопасности, планомерно, по разнарядке уничтожавших свой народ.

Все это не оставалось не замеченным компетентными органами, особенно, когда недолгие годы хрущевской перестройки уже со второй половины 60-х годов плавно перешли в годы брежневского периода застоя, когда уже стало «неуместным» вспоминать о зверствах в сталинских лагерях и застенках ЧК, НКВД, МГБ, КГБ. Не один раз с высоких партийных трибун и в Таганроге, и в Ростове раздавались угрожающие «громовые раскаты» от соответствующих первых секретарей в адрес «слишком самостоятельно мыслящего философа из ТРТИ» и не раз под угрозой была, возможность продолжения преподавания на кафедре философии. Были и доносы на него в компетентные органы от некоторых студентов, находящих в лекциях антисоветское содержание в виде «тенденциозно подобранных фактов». Были и разборки на парткомах. Однако большинство коллег по кафедре оказались порядочными людьми, они все же сумели во многом демпфировать эти нападки. Сыграла свою положительную роль и защита докторской диссертации в 1972 г. в Москве (в МГПИ), а также её утверждение в ВАК СССР (хоть и спустя пять лет после защиты). Георгий Васильевич тогда стал первым и единственным в Таганроге доктором философских наук. Однако вплоть до начала перестройки Горбачевым угроза расправы в той или иной степени нависала над ним. Все это не могло не подорвать здоровья и не сократить дни жизни самого Георгия Васильевича и его супруги Елены Ефимовны, стойко разделявшей с ним все тревоги этого сложного времени. Особенно помогал им ее  жизнеутверждающий оптимизм, проявляемый как в годы перенесенной в молодости блокады Ленинграда (при работе медсестрой в госпитале), так и на педагогической работе в школе и на кафедре иностранных языков ТРТИ.

На страницах монографии Георгия Васильевича, над которой он работал уже с конца 80-х годов, этот отпечаток борьбы за свободу мысли, права и достоинство человека явно прослеживается во многих формулировках. Это может быть не совсем понято многими читателями XXI века, быстро забывшими или уже не знавшими о существовании явной политической цензуры, стремившейся выравнять «асфальтовым катком» всё незаурядное и нешаблонное.

Читая монографию, в которой нашли отражение многие достижения современной науки, проникаешься пониманием (а не верой) того, что действительно должен существовать Высший или Чистый Разум, которому не имеет смысла приписывать существующие в жизни страдания и несправедливости, как будто бы им заранее запрограммированные. Гегель критиковал такую позицию, говоря о том, что тогда и пробковое дерево должно было быть создано для того, чтобы из него делали пробки. Скорее эти жизненные невзгоды и беды сопряжены не с некоей заранее установленной детерминированностью, а наоборот, связаны с проявлением диалектической природы случайности, обеспечивающей в то же время существование в жизни любви, индивидуальной творческой неповторимости и неограниченной внутренней свободы, не совместимой, однако, со вседозволенностью. Многие вопросы, конечно, останутся у читателей без ответа – это и естественно для затронутой неисчерпаемой темы. Однако задача монографии и не состояла в получении ответов на все «вечные» вопросы, а лишь указывались научные пути и подходы к возможному их разрешению. В частности, наличие разумного начала мира в целом хоть и допускает бессмертное неограниченное существование во времени и пространстве души каждого отдельного живого существа, но при этом остается вопрос о возможности сохранения ее постоянного отождествления с конкретной индивидуальностью. Ведь последняя во многом сопряжена с конечностью во времени и пространстве соответствующей формы ее носителя, утрачиваемой после биологической смерти. Имеется немало проблем, связанных и со ставшей теперь реальной возможностью осуществления клонирования живых существ, обеспечивая при этом наоборот фактическое сохранение только отмеченной телесной формы носителя души живого существа.

Все эти и другие вопросы могут быть объектом научных исследований, а не только являться предметом веры – в этом главный вывод монографии профессора Г.В. Чефранова.

Стоит, видимо, добавить еще несколько слов о Георгии Васильевиче, как о моем отце, который своим личным примером человека и поглощенного интересной работой ученого во многом определил выбор моего жизненного пути и гражданской позиции, и жизненной позиции моего брата Александра, доктора технических наук, профессора ТРТУ. Во многом я, может быть, даже неосознанно, старался быть достойным отца, когда и мне довелось в конце 80-х – начале 90-х годов защищать права конкретных людей в экологической комиссии и комиссии по законности и правопорядку Мособлсовета, когда я был избран, как теперь говорят, «депутатом сахаровского призыва». Свою докторскую диссертацию, которую я защитил в 1992 г. в Институте космических исследований РАН по специальности «теоретическая физика», я посвятил отцу, не только написав соответствующую фразу в тексте. При этом, действительно, удалось увязать  основные результаты диссертационной работы с возможностью воплощения для конкретных физических и гидродинамических систем его идейного подхода. Как, например, это связанно с законом сохранения информации и диалектической природы случайности, определяющей как пределы предсказуемости, так и структурную упорядоченность в неравновесных турбулентных системах. Понятие информации – случайности – симметрии является идейно определяющими и научную работу брата, и нашу с ним совместную работу. В частности, такая работа ведется в области исследования и численного моделирования закрученных вихревых потоков не только в торнадо и смерчах, но и в крупных кровеносных сосудах, где такая структурная организация потока препятствует тромбообразованию и обеспечивает нормальное функционирование сердечно-сосудистой системы.

Для меня и моего брата отец и мама, о которой тоже можно сказать много теплых слов, продолжают оставаться неизменными нравственными маяками, которые позволяют постоянно выверять и оценивать правильность выбора жизненного пути.

Мы с братом выражаем глубокую признательность ректору ТРТУ В.Г. Захаревичу и сотрудникам кафедры истории и философии, особенно В.А. Ивлиеву и Е.В. Папченко за внимание к творческому наследию отца и возможность опубликования его монографии.

 

 

 

ВВЕДЕНИЕ

(реабилитация души)

Альтернативой сенековско-писаревскому тезису о том, что, кроме лопуха на могиле, от человека ничего не остается, являются слова в мемуарах вдовы поэта Мандельштама: «Высокий дух не гниет в могиле!». Во времена совсем недавние, когда считалось, что души нет, есть химия, такой альтернативы не было. Но сегодня, когда понятие души реабилитировано, эта альтернатива существует!

Понятие души всегда подразумевало нечто бестелесное, неплотское, невещественное, духовное. Однако до тех пор, пока Винер не уравнял статус информации со статусом массы и энергии, эта духовность, т.е. информационность, понималась не совсем в том смысле, в каком она понимается сегодня. Некоторые средневековые богословы сводили отличие души от тела только к количественному аспекту и видели в душе некое пароподобное образование, вылетающее из человеческого тела с последним вздохом и весящее примерно пять грамм. Ныне под душой человека подразумевается его информационная уникальная неповторимость. Это позволяет сравнивать человека с произведением искусства и с миром в целом («образ Бога на земле»), но не позволяющая сравнивать с винтиком, управляемым по операционной программе поощрений и наказаний «красной» и «черной» доски. Две одинаковые личности – это не личности, как и два одинаковые произведения искусства – это не произведения искусства (когда Толстого попросили изложить сокращенно «Анну Каренину», он сказал, что для этого нужно пересказать ее всю, от первого до последнего слова). Конечно, обычный человек думает, что даже характеристикой на одной странице можно описать любую личность, а если бы ее описали в сорока томах, то такое описание было бы исчерпывающим. Таких заблуждений здравого рассудка существует еще немало! Древнее богословское понятие души соприкасается сегодня с новейшим математическим понятием случайного, хаотического, непредсказуемого. Поскольку под случайным начинают понимать не «врага науки», а то, что (подобно миру в целом, произведению искусства и личности) не поддается моделированию, т.е. выражению по сокращенной программе. Академик Н. Моисеев говорил в связи с этим о непредсказуемом, бифуркационном недарвинистском отборе.

Практическое поведение человека определяется его теоретическим представлением о своем месте во Вселенной – «свой» он для неё или «чужой». Тот, кто следует Сенеке, Галилею, Писареву, неизбежно приходит к двойной морали, обычно прикрываемой уверениями в объективности («Земля не перестанет вращаться оттого, что я отрекусь от своей теории»). Тот, кто следует Джордано Бруно и Мандельштаму, ведет себя по-другому!

В области естественных наук, в отличие от области морали, на первый взгляд, понимание человеком своего места во Вселенной (смертен или бессмертен, «свой» или «чужой») не имеет существенного значения. В низшей ремесленной сфере, возможно, это и так, но, в общем и целом, все же прав был Эйнштейн, утверждавший (может быть, слишком категорично), что ученый, у которого нет чувства тайны мироздания, т. е. ученый, вместе с Галилеем и Лапласом видящий во Вселенной не информационное чудо, а комнату без стен с атомами и звездами, движение которых, в принципе, можно нашим разумом подсчитать, этот ученый, по Эйнштейну, вовсе не ученый и даже не человек, а «мертвое животное»!

Ниже мы к этому вопросу будем неоднократно возвращаться, здесь же только подчеркнем, что, например, геронтолог, игнорирующий «мировой, нигде не локализированный код-регулятор» Винера, «информационный регулятор биогеоценозов» академика С. Шварца, чудеса энергоинформатики Казначеева и т. д. явно в своей практической работе будет отличаться от того геронтолога, который все это учтет.

В первом приближении, безусловно, любой естествоиспытатель начинает свое исследование с пространственно-временных параметров тела (вещества, массы). С этой точки зрения нет сомнения в том, что «старец Зосима протух», т. е. что плотское, вещественное тело, в отличие от духа, именно гниет в могиле! Весь вопрос, однако, заключается в том, насколько этот дух (информацию) можно было отождествлять с тем, что именовалось «старцем Зосимой», и насколько этот дух вписан в космический контекст. Если, кроме тела, не видеть в человеке ничего, то правы Сенека, Галилей, Писарев. Но, если наряду с массой, телом, веществом реально существует в каждом человеке энергоинформация, то однозначного ответа о лопухе на могиле уже не получается! Та бессмысленность существования мира и человека в нем, о которой говорил позитивист-философ Витгенштейн и о которой часто думают на похоронах простые люди («А для чего это все? Все равно ведь конец один!»), подобная бессмысленность теряет свою убедительность.

Эйнштейн, решая вопрос о смысле существования человека и мира в целом, начало такого решения усматривал в возможности самой постановки этой проблемы: смысл жизни начинает раскрываться в том, что мы оказываемся способными этот смысл искать! До Эйнштейна на такой же позиции стоял Достоевский, утверждавший, что тайна бытия человека соприкасается с тайной бытия мира и что ключевым пунктом этой тайны с двойным входом («я» и «не-я») является вопрос не о квадриллионах километров пространственной протяженности Космоса, а, говоря современным языком, проблема природы информации. Почему бесконечность должна быть огромной? А, может быть, она как пауки в банке?

Когда сегодня мы читаем высказывания ведущих физиков о том, что видимая Вселенная, кажущаяся нам космически огромной, является таковой лишь в какой-то определенной информационной перспективе, а в какой-то другой перспективе она может оказаться и микроскопически малой (триллион галактик в масштабах 10^-33 см), то наглядно убеждаемся в том, что, окажись Достоевский, Лейбниц, Плотин, Аристотель в ХХ веке, они вовсе не выглядели бы провинциалами, попавшими в столицу!

Вдумываясь в концепцию Достоевского – Эйнштейна, неизбежно приходим к мыслям о сомнительности исходной самоочевидности здравого рассудка конечности, смертности человека и бесконечности, бессмертности мира. Может быть, человек во Вселенной вовсе и не «чужой» временный постоялец, а «свой» постоянный жилец? Эту мысль Ф.И. Тютчев выразил словами: «Не то, что мните вы, Природа – не слепок, не бездушный лик: в ней есть Душа, в ней есть Свобода, в ней есть Любовь, в ней есть Язык… В одном мгновении видеть вечность, весь мир – в пылинке вещества, в конечной жизни – бесконечность и небо – в чашечке цветка… Все кончается поздно или рано, и большой в этом смысл вижу я: там, где нет ни конца, ни начала, там и смысла увидеть нельзя!»

В богословской форме в связи с этим говорилось о человеке, как образе Бога на земле, и о бессмертии души.

Современным научным языком идея включенности человека в Космос и впрессованности Космоса в человека (демокритская идея человека-микрокосмоса как модели Вселенной-макрокосмоса) выражается теориями ноосферы Вернадского, антропного принципа Дикке, равноправия информации с массой-энергией по Винеру, получение информации (порядка) из энтропии (хаоса) по Пригожину, понимания случая как уникальности, невыразимой по сокращенной программе (личность, произведения искусства, мир в целом) по Волькенштейну-Синаю.

«Как живущий духовной жизнью человек не может представить себя без души, – писал Паскаль, – так современный ученый не может представить себе мир без бесконечной протяженности». Поэтому, сочувственно внимая поэту Блейку о видении в своей конечной жизни бесконечности мира, мы продолжаем на координатно-бытовом «научном» уровне твердо следовать тезису Базарова о лопухе на могиле, исключающем какую бы то ни было сопричастность информационно-духовной «души» человека и бесконечной евклидовой протяженности космических пространств. Тысячи лет (и особенно последние триста) противовесом выпадению человека из космического контекста противостояла только религиозно-эстетическая идея бессмертия души, являющейся образом Бога на земле. Вопрос о постижении человеческим умом тайны Бога, т. е. тайны мироздания, считался недопустимым. Первую брешь в этой стене несовместимости материально-протяженного и духовно-информационного пробили Эйнштейн и Флоренский (физик Эйнштейн фундаментально занимался проблемами религии, смысла жизни, красоты, а богослов Флоренский был крупным математиком, экспертом при комиссии ГОЭЛРО).

В дальнейшем одухотворению материального и материализации духовного способствовали уже вышеупомянутые труды Вернадского, Дикке, Винера, Пригожина и др.

Ключом к примирению этих парадигм, казавшихся тысячи лет непримиримыми, является появившееся во второй половине ХХ века понимание информации как одного из трех ликов мира: вещественного, энергетического, информационного (коэффициент, связывающий массу с энергией, равен 10²⁰, коэффициент, связывающий энергию с массой, равен 10¹⁶, следовательно, связь массы с информацией определяется планковской величиной порядка 10³⁶). Конечно, можно считать художественной метафорой фразу А.В. Шилейко (в книге «Информация или интуиция?». Мир, 1983) об информационной запрограммированности в сингулярности вселенского зародыша разбитой сегодня нами на кухне чашки, но ведь никто не усомнится в том, что появление звезд информационно содержалось (как потенциальное, возможное) с самого начала расширения Вселенной! Кардинал Николай Кузанский под «Богом» подразумевал именно эту информационную возможность, и его мысль явно перекликается с пониманием академиком Зельдовичем «вакуума» («ничто») как потенциального носителя всех актуальных «нечто». Астрофизик Наан по этому поводу добавил, что нечто из ничто получиться не может, но нечто плюс антинечто – может!

Итак, имея в виду проблему, называемую местом человека во Вселенной, или проблемой бессмертия души, мы остановимся ниже сначала на общих предпосылках этой проблемы (философски-космических), а затем перейдем к более конкретным вопросам жизни и смерти человека (геронтология, танатология, рост, рак, регенерация и т. п.).