Онтологические прогулки

§ 14. Смысл жизни

И всё это не безразлично нашей теме, не безразлично вопросу о жизни и смерти. Не раз обращалось внимание на молчание Маркса по поводу проблемы смерти. Это молчание красноречивее торжественных деклараций, оно говорит о многом, и, прежде всего, о научной честности Маркса, понимавшего, что если бы он только затронул этот вопрос, то уже не смог бы ограничиться социально-бытовым контекстом: ему пришлось бы тогда детально говорить не только об отношении человека к человеку, но и об отношении человека к Вселенной! (Старость и болезнь Маркс назвал «стесненной в своей природе жизнью»). В отличие от Маркса Владимир Соловьёв стремился в своих трудах интерпретировать человека в максимально широком, космическом контексте. В своём пасхальном письме к Толстому он окидывает одним взглядом всю картину мироздания, от космических глубин Вселенной до одной слезы ребёнка, и замечает, что бросающееся в глаза отличие высшего от низшего должно быть дополнено учетом самоценности специфики того, что в первом приближении является жизненным. В подробности Соловьёв не вдаётся, но и без этого ясно, что он хочет сказать. В переводе на современный язык богословские фразы этого пасхального письма говорят о том, что моделью мира в целом («образом Бога на земле», «божественным эскизом») является не только человек, но и бабочка-однодневка, и каждая клетка, и каждый атом. Усматривая смысл жизни животных в человеке, логично предположить что смысл жизни человека кроется в такой физико-биологической трансформации, которая относилась бы к человеку так же, как он относится к животным. Но и явно низшие по сравнению с человеком животные имеют свою специфическую самоценность: что-то приобретая, человек что-то и теряет. В каком-то смысле воробей счастливее человека, так как его радость жизни не омрачается тенью знания о грядущей смерти. Отец Будды, индийский царь, не желая омрачать начало жизни своего сына знанием ужаса смерти, скрывал от него это знание, пока сам не умер (и тем ужаснее было постижение Буддой этой тайны смерти). Но в этом горестном знании кроется и залог преодоления этого горя: любая задача, раз она возникла, рано или поздно будет решена. Даже Христос истекал кровавым потом, испытывал страх и ужас перед узкими вратами смерти, хотя и знал о последующем своём воскресении. Что же говорить о людях? Тибетская «Книга мёртвых», составленная более тысячи лет назад, суммируя опыт расставания с жизнью многих поколений тибетских монахов, учит человека преодолению того, что называют «животным страхом смерти». Как небожитель, Христос выше и в жизни, и в смерти человека, так человек и в жизни и в смерти должен быть выше животных! Но это возвышение даётся не бесплатно. Кое-что теряется. Кошки и слоны, например, живя всю жизнь, как и воробьи, в безоблачном неведении смерти, каким-то таинственным образом безошибочно узнают её приход и заблаговременно покидают место своего первичного обитания, чтобы умереть где-то в джунглях, а не на глазах у своих сородичей. Человек утерял это чувство приближающейся смерти: ему десятки раз может казаться, что конец вот-вот сейчас наступит, а когда дело дойдёт до реального конца, может не заметить его, поэтому не исключено, что и человек что-то утеряет из того диапазона чувств, которые определяются неизбывным горем «отставки безусловной», достигнув уровня «телеграфирования человека», т.е. бессмертия небожителей. Однако из этого не будет следовать сомнение в том, что выше, и что ниже, животное или человек, человек или небожитель. В равной степени из этого не будет следовать сомнение в том, чему следует отдать предпочтение в вопросе о перспективах бессмертия человека: оптимизму Соловьёва или пессимизму Чапека. Так можно сегодня прокомментировать основные идеи пасхального письма Соловьева к Толстому.

Некоторых атеистов возмущает публикация двухтомника Соловьёва: кому сегодня нужны антинаучные рассуждения столетней давности о силах небесных, Пергаме, Апокалипсисе[1], загробной жизни? Разве нет сегодня тем более актуальных? Но И.Т. Фролов в брошюре «О смысле жизни, о смерти и бессмертии человека» (М.,1985) пишет, что, используя богословскую терминологию, Соловьёв глубоко вникает в суть вопросов добра и зла, патриотизма и антисемитизма, животного страха смерти и животного отношения к жизни («секс и доллар правят миром»), т.е. ставит те проблемы, которые именно и актуальны сегодня! Бездуховность, наркомания, алкоголизм как на Западе, так и на Востоке, не свалились с неба, а явились закономерным следствием выпадения человека из космического контекста. Это отчуждение человека от мира велось под флагом позитивистской «научной» критики идей бесконечности и бессмертия. Но вне этих идей люди превращаются в суперкрыс, умеющих решать дифференциальные уравнения. Не кто иной, как Чапек в «Войне с саламандрами» это и отметил: саламандры прекрасно усвоили всю человеческую технику, однако религию сузили до культа Великой Саламандры, выбросив нагорную проповедь, Христа с Антихристом, Апокалипсис и т.п. И это было написано задолго до культа "корифея всех наук", «великого кормчего», "фюрера"! Как чувствительные сейсмографы, Чапек, Достоевский, Кафка, Соловьёв задолго до появления небывалого ещё в истории человечества феномена абсолютого бюрократизма, "то есть бюрократии, претендующей на абсолютное господство над обществом" ("Коммунист", 1988, №12, с. 74), предвидели появление этого беспрецедентного тоталитаризма на основе перехода в  интепретации феномена Вселенной от сложности, таинственности, информационности Всевышнего к простоте, самоочевидности протяжённости эвклидовой коробки без стен, и на основе перехода в интепретации феномена Человека от «образа Бога на Земле» к "винтику"!

Как уже отмечалось, в докибернетическую, доинформационную эпоху ещё был какой-то резон в сарказме Вольтера по поводу непорочного зачатия, адского огня и райских садов, в атеистическом понимании основоположников трех мировых религий как «трёх великих обманщиков», а их систем как «опиума для народа», «духовной сивухи», и т.п., то после опыта «космической непочтительности», выплеснувшего с грязной водой и ребёнка, всем стало ясно, что ничего, кроме перспективы не «духовного», а просто физического алкоголизма, наркомании и т.п. это не обещает. Совпадение социального опыта, дискредитировавшего человека-винтика, и научных открытий, дискредитировавших вселенную-коробку, не случайно: одно без другого не могло победить (социальный опыт «земного рая» в Парагвае был точно такой же, но кто обратил на него внимание!?)

Если бы человек, информационно оставаясь человеком, физически перевоплотился в муравья, то как бы он смог объяснить муравьям перспективу их преобразования в человека? Как может ползающая гусеница представить себе свою будущую жизнь летающей бабочки? Как может человек, имеющий только и исключительно только опыт чувственного взаимодействия с объектами трехмерного пространства и одномерного времени, получить представление о чём-то, выходящем за рамки координатно-бытовой реальности? Опираясь на знания муравья о том, что бывают муравейники побольше и поменьше, что муравьи могут быть сильными и слабыми, долгоживущими и короткоживущими, возможно удалось бы внушить муравьям представление об огромном, не имеющем конца мире-муравейнике, в котором есть неумирающий всемогущий муравей, который руководит жизнью и всего муравейника мира и каждого смертного муравья. Но, не изменившись физически, т.е. по-прежнему имея лишь свои двести нейронов, ни один муравей не смог бы вообразить себе мир человека, его мораль, науку, искусство, ибо соответствующих аналогий в мире муравья нет! Точно так же человек ещё может представить себе рай и ад загробной жизни, но не может вообразить себе мир, в котором процессы совершаются в 10¹³⁰⁰ раз быстрее и триллион галактик сворачиваются в пылинку, невидимую глазом. Мы не в состоянии наглядно вообразить себе даже гравитационный коллапс, при котором единый фон времени рвётся и для сопутствующей системы катастрофа совершается в считанные минуты, а для всего остального мира наблюдателей она не закончится никогда и будет длиться вечно. А что, если биологический коллапс, смерть являются зеркальным отражением гравитационного, то есть, если тут, наоборот, разрыв времени ведет к никогда не заканчивающемуся мучению или просветлению в сопутствующей системе, а для всего остального мира катастрофа заканчивается в считанные 15-20 минут агонии? При всей фантастичности этой гипотезы, она все же явно стоит ближе к истине, чем те прямолинейные продолжения земного бытия в рамках оставшегося без изменений координатно-бытового пространства-времени, которые в прошлом были уязвимы для сарказма Вольтера, а сегодня для критиков теории жизни после смерти Муди-Росс (американские исследователи Муди, Росс, Стивенсон, опрашивая сотни реанимированных, переживших клиническую смерть, обнаружили у большинства одинаковость субъективных переживаний при отличии объективных энцефаллограмм: не читавшие никогда тибетскую «Книгу мертвых» реанимированные в полном с ней соответствии рассказывали о звуках, сопровождавших кульминацию физических страданий и напоминавших не то завывание ветра, не то далёкое громыхание, не то неприятный электрозвонок, затем наплывает туман, чернота, что-то наподобие узкой черной щели или туннеля, движение по которому завершается впечатлением встречи со всем самым светлым, тёплым, материнским, дорогим, что было в земных переживаниях – Христос, свет не как физический свет, а как любовь).

Нет ничего проще, чем, ссылаться в рамках координатно–бытовой повседновности на страшную убедительность гниющего трупа, объяснить Туринскую плащаницу подделкой клерикалов, "жизнь после смерти" Муди-Росс галлюцинациями компенсаторных усилий умирающего мозга, и т. п. Но сегодня эти рамки, считавшиеся триста лет священным фундаментом науки и её золотым фондом, списаны в архив. Поэтому сегодня даже журнал "Наука и религия" публикует статью, в которой утверждается, что возможность подделки фотографического негатива Туринской плащаницы полностью исключается, так как нумизматам средневековья не была известна та монета, отпечаток который имеется (на полотне, в которое было завёрнуто тело снятого с креста Христа). Акад. Глушков в своей последней работе о биополе косвенно попытался дать объяснение этим коричневым пятнам, являющимся следствием обугливания поверхносного слоя волокон полотна. Он предположил, что синхронизированные кем-то или чем-то клетки могут действовать как локатор, как биологический лазер, описываемый дифференциальным уравнением четвёртой степени и способным дать мгновенное повышение температуры в точке фокусировки до десяти тысяч градусов (нашлись, конечно, критики, которые объяснили это объяснение опухолью в мозге, от которой вскоре акад. Глушков скончался).

Вселенная говорит с каждым лишь на том языке, который ему доступен: у муравья, безусловно, есть какой-то образ окружающего мира, как есть этот образ и у тосканского монаха, считавшего, что для понимания смысла дара жизни, надо взглянуть на этот дар со смертного одра. Отличие этих образов говорит о многом. Было время, когда научная мысль безоговорочно поддерживала идею Фигаро о том, что для лакейских плутней надо больше ума, чем для управления двумя Индиями и богословских споров о Троице, т.е. что язык здравого смысла торговки на базаре ближе к истинной картине мира, чем язык религиозно-мистическо-математической диалектики индийских йогов, вавилонских магов, египетских жрецов, пифагорейцев, последователей Лейбница и т.п. Научная революция двадцатого века восстановила истинное соотношение между этими двумя формами мышления, и сегодня никто не возражает против афоризма Ландау и Бора, повторяющих мысль епископа Афанасия, Блаженного Августина, Тертуллиана о том, что высшим триумфом человеческого разума является способность познавать умопостигаемое, но не представимое, а самоочевидности здравого рассудка, на которые ориентировались Декарт и Спиноза (типа протяженности, неравенства одного трем и т.п.) играют в постижениях глубинных тайн бытия роль критерия истины с обратным знаком: если некая теория выглядит с точки зрения координатно-бытовых наглядных представлений здравого рассудка, ещё не совсем абсурдной, невозможной, сумасшедшей, значит эта теория ещё недостаточно правильная! Отличие диалектики Бора от диалектики Тертуллиана только в сознательном использовании принципов относительности, дополнительности, неопределённости, неразличимости части-целого и в замене термина «божественное провидение» понятием «информационное инструктирование». С вульгарно-материалистической точки зрения того советского цензора, который не отличал Флоренского от Фихте, считал солипсистами-идеалистами всех, кто отрицал первичность «весомого, грубого, зримого», с точки зрения этого цензора современная винеровско-боровская наука сдала позиции боевого материализма времен Гольбаха, погрязла в путанице заумных гипотез типа раздувающейся Вселенной Линде или фридмона Маркова.

Ныне уже цензор ничего не может сделать! Так зачем же воевать с теми, кто уже не может. Беда этого цензора ныне в том, что государственный аппарат, помня ущерб для своей собственной мощи от истории с кибернетикой и генетикой уже не может – во имя «кристальной чистоты материалистической философии», – административно-командными методами «призвать к порядку» соответствующих лиц, как это делалось во времена Флоренского, Чижевского, Кондратьева, Вавилова.

Акцент на «информационное инструктирование» возвращает нас к проблеме информационной связи возможного с действительным в генезисе всего сущего, от информационного инструктирования будущей Вселенной в сингулярности до информационного инструктирования времени жизни родов млекопитающих и иммунного ответа в организме человека. Но прежде, чем говорить об этом центральном вопросе, упомянем ещё нескольких авторов, в основном гуманистов, занимавшихся проблемой смысла жизни, смерти и бессмертия.