Онтологические прогулки

Естественно-научный аспект проблемы смерти, бессмертия и смысла жизни связан, как уже подчёркивалось, с информационным инструктированием разных уровней, идущим в двух направлениях: от мира в целом, т.е. от общего к частному, единичному, и от частного, единичного, к более общему, более сложному, т.е. в конечном счёте, к миру в целом. Последнее направление именуется принципом развития, эволюцией и именно оно имело в европейской галилео-вольтеровской, интеллектуальной атмосфере монополию на статус «науки», «материализма», «истины», «здравого рассудка». Соответственно первое направление именовалось религиозно-мистическим мракобесием и противоречащими здравому рассудку идеалистическими антинаучными сказками. Триста лет в европейской позитивистско-прагматической науке господствовал декартовский культ четкости, ясности, определённости, самоочевидности «дважды два – четыре». В соответствии с духом этого культа здравого рассудка Фигаро и Санчо Панса ни один из естествоиспытателей в XIX веке не принял всерьёз натурфилософские построения Николая Кузанского, Шеллинга, Гегеля, Новалиса. Под дружный хохот и топот ног всех присутствующих сгоняли с трибун на съездах врачей и естествоиспытателей гениального биолога Дриша[1], говорившего о реальности «фактора Э», «энтелехии», т.е. того, чем отличается целостная система от суммы своих составных частей, элементов, и что сегодня является азбукой теории систем. Такую слепоту тех, кто считал себя носителями светоча науки, можно объяснить только повсеместной распространенностью представления о мире в целом как эвклидовой коробке без стен. Конец XX века оказался и концом этого мифа: парадигмой современной науки является представление о мире в целом как невообразимой информационной сложности, а не как о начальной и примитивной четырёхмерной пространственно-временной протяжённости!

С такой же безоговорочностью религиозное направление утверждало, что, наоборот, информационный инструктаж идёт только и только сверху вниз: «Без воли Бога и волос не упадёт с головы человека».

Аристотель пытался синтезировать эти два направления, называя «энтелехией» формообразующий информационный инструктаж, идущий от мира как целого к отдельным его репрезентациям, а постижение развития от простого к сложному именуя «немифическим образом мышления». Он не знал, что из горючих элементов кислорода и водорода образуется негорючая вода, но он знал, что из таких элементов, как земля, вода, воздух, огонь образуются структуры, не похожие ни на воду, ни на землю, ни на воздух, ни на огонь. Следовательно, он владел идеей современной неравновесной термодинамики Пригожина и синергетики Хакена: порядок формируется не только из порядка, но из беспорядка, подобное бывает не только из подобного, но и из неподобного (Космос из Хаоса). Трезвый, немифический и, вместе с тем, неприземлённый, не позитивистско-прагматический образ мышления Аристотеля проявился в том, что он, обладая эйнштейновским чувством тайны мироздания, т.е. сознавая наличие дистанции между уровнем информационного потенциала мира в целом и разумом человека, вместе с тем видел в последнем не жалкое ничтожество, а образ и подобие гармонического общемирового целого. Если бы кто-то начал читать текст первых страниц «Физики» Аристотеля, не обратив внимания на заголовок, то ему и в голову бы не пришло, что этот текст написан более двух тысяч лет назад – настолько и стиль, и образ мышления, и вообще вся логика изложения соответствуют современному «немифическому» строю научных рассуждений!

Но опыт Аристотеля, его первая попытка синтеза информационного инструктирования, идущего как сверху, так и снизу, в дальнейшем не получила должного развития. Конечно, отдельные попытки подобного рода были: Френсис Бэкон, например, исходил из того, что малое знание уводит от Бога, а большое, наоборот, приводит; Лейбниц всю свою жизнь посвятил доказательству включённости, вписанности гармонии нашего разума в гармонию общемировую; Нильс Бор утверждал, что вся история человечества сводится к двум великим идеям – «Бог есть» и «Бога нет» (в первом случае имеется в виду признание недоступной человеческому разуму информационной сложности мира, во втором случае – приоритет информационной сложности самого нашего разума). Вплоть до появления кибернетики-синергетики все учёные, философы, теологи были уверены в том, что надо обязательно выбирать одно из двух: или «научный» принцип развития от простого к сложному, или эманация божественного начала. Аристотелевский синтез они рассматривали как беспринципную эклектику, как попытку сидеть на двух стульях.

Сегодня желание объяснить организм органами, органы – клетками, клетки – молекулами, молекулы – атомами, атомы – элементарными частицами и нежелание, замкнув круг, объяснить организм той элементарной частицей, которую Гамов называл сверхплотной, Зельдович – вакуумом, Плотин – эоном, Леметр – Богами, сегодня это стремление выглядит не как желание сидеть на одном стуле, а как желание идти на одной ноге!

Биолог академик Спирин вернул в науку энтелехию Аристотеля под именем «абстракции Природы», пытаясь разгадать тайну рибонуклииновой кислоты (РНК). Эта загадочная структура представляет собой две половины разной величины, в свою очередь состоящую из трёх макромалекул и пятидесяти белков. Любое малейшее изменение делает РНК нежизнеспособной: она или есть, или же её нет, подобно тому, как есть или нет телевизор. Без одной какой-либо, пусть самой неказистой, детали теряет смысл вся конструкция. Поэтому нельзя говорить о постепенном эволюционном совершенствовании как РНК, так и телевизора, путём дарвиновского естественного отбора: здесь нет ни изменчивости элементов структуры, ни перехода от менее совершенного к более совершенному! РНК сине-зелёных водорослей, появившихся 3-6 миллиардов лет тому назад, и РНК человека отличаются только размерами, но не конструкцией. Принцип эволюционного развития прекрасно согласуется с тем генеалогическим древом полутора миллионов видов животных и полумиллионом видов растений, которое запомнилось каждому, изучавшему в школе учебник «эволюционного учения»: сначала одноклеточные, простейшие, потом кишечнополостные, черви, ланцетник, хордовые, земноводные, млекопитающиеся и, наконец, приматы с человеком на самой крайней и самой высокой веточке этого генеалогического древа жизни (которое скульптор Эрнст Неизвестный запечатлевает ныне в монументальном «Древе Жизни»). В отличие от традиционных креационистов не следует делать вид, что этого не существует. Но в отличие от правоверных дарвинистов не следует также делать вид, что тайна жизни и мироздания этим древом исчерпывается! Почему 99% всех видов животных и растений оказались тупиковыми, бесперспективными, осуждёнными на исчезновение? Почему у всего этого огромного количества и «простейших», и «сложнейших» с человеческой точки зрения организмов миллиарды лет остаются совершенно неизменными (и у всех одинаковыми!) рибонуклеиновая и дезоксирибонуклеиновая кислоты?

Если, пытаясь вообразить себе микрофизический мир, мы представляем себе кишение неисчислимого множества фотонов, протонов, кварков и т.п., то, пытаясь окинуть единым взглядом мир живого, мы тоже не можем представить себе ничего иного, кроме аналогичного кишения бесчисленного разнообразия рыб, комаров, баобабов и т.п. Но Максвелл доказал, что такие, казалось бы, не имеющие друг с другом ничего общего явления, как магнетизм, свет, электричество суть одно и тоже. Ныне доказано единство электромагнетизма с атомными (сильными и слабыми) взаимодействиями. В будущем, все физики уверены в этом, будет получено «Великое Объединение», включающее наряду с электромагнетизмом, сильными взаимодействиями, слабыми взаимодействиями также и гравитацию. Наглядно это единство непредставимо, но научно оно обоснованно и из этого следует исходить. Аналогично следует думать и о живой материи! На первый взгляд живущий тысячи лет баобаб и заканчивающая свой жизненный цикл за несколько минут бактерия, не имеют между собою ничего общего. Но так ли это? Один миллион видов живых организмов вообще ещё не описан, тем более мы ничего не знаем о судьбе каждого из мириад отдельных особей этих неописанных видов и, вместе с тем, шорох каждой песчинки слышит вся Вселенная, смерть любого комара или мухи сопровождается каким-то сигналом, природа которого ещё не совсем ясна («токи смерти»), т.е. информационно всё – и живое, и неживое – явно представляет собой некое Единство, а не набор случайных рядоположений в пространстве и следований друг за другом во времени!

Сегодня это Единство иллюстрируется такими понятиями, как антропный принцип Дикке, ноосфера Вернадского, точка омега Тейяра де Шардена, абстракция Природы академика Спирина и т.п. Смысл этого Единства кроется в диалектике религиозного «ни один волос не упадёт с головы человека без воли Бога» и научного «дважды два – четыре». Парадоксальным образом отсутствие этой диалектики давало две тысячи лет (после Аристотеля) один и тот же негативный результат в деле постижения тайны мироздания и для того, что именовалось «религией», и для того, что последние триста лет именовалось «наукой». Приведём только один факт. Кардинал Ришелье посадил в Бастилию лозоискателей, некоего барона и его жену, считая иллюстрируемый ими феномен, противоречащим религии. Буквально до последних лет в СССР аналогичный феномен (наряду с телекинезом, тепловидением и т.п.) точно так же официально классифицировался как противоречащий науке! Таким образом, самые интересные, ключевые ситуации, позволявшие начать проникновение в сферу контакта человека с природой, Космосом, Вселенной отвергались как узко понятой религией, так и узко понятой наукой!

Для этого были определённые основания. Всем, от мужика до кардинала, было понятно, что если сидеть на одном стуле, т. е. если быть логически последовательным, то нельзя смешивать волю Бога, без которой и волос с нашей головы не упадёт, с каким-то непонятным свойством лозоискателя чувствовать то, что другие не чувствуют. Дальше следовали «оргвыводы», т.е. Бастилия, костер, анафема и т.п. Точно так же всем, от школьника до академика, со времен Галилея и до наших дней, было ясно, что если сидеть на одном стуле координатно-бытового и «дважды два – четыре», т.е. если быть логически последовательным, то нельзя, объяснив потемнение крыльев бабочки в промышленных задымленных районах Англии случайной изменчивостью, генетической наследственностью и естественным отбором, искать какое-то другое, божественное объяснение для совести человека или структуры РНК. Прерогативы Бога передали Случаю. Генетику назвали «Слепым Часовщиком», подразумевая под этим то обстоятельство, которое еще в 1900 году экспериментально опровергнул будущий президент Академии наук В.Л. Комаров, не случайное, а закономерное появление новых признаков (на примере растений Маньчжурии Комаров доказал, что новые признаки появляются сразу практически у всех экземпляров данной популяции, а не максимум у 0,002% от числа экземпляров данной популяции, как это должно было следовать из учения Дарвина и лапласовской теории вероятностей). Но имеющие уши не хотели слушать: к чести Дарвина следует сказать, что он не несет ответственность за превращение своей теории, объяснявшей сравнительно узкий круг явлений (типа естественного отбора бабочек с более темными крыльями при склевывании птицами бабочек с более светлыми крыльями) в универсальную философию «дарвинизма», уравнявшую прерогативы Случая и Бога. У него хватило скромности для соответствующей оценки как своих математических познаний теории вероятностей, так и своих теологических сведений о природе мира в целом: «Я не мог простить себе недостатка выдержки, не позволившей мне одолеть математику хотя бы настолько, чтобы разбираться в ее великих руководящих началах; у людей, усвоивших эти принципы, одним органом чувств больше, чем у простых смертных» (Ч. Дарвин, Собр. соч. М.-Л. Т.I. Ч.I); «могу лишь сказать, что невозможность представить себе, чтобы эта чудесная и величественная вселенная вместе с нашим самосознающим «я» возникла случайно, кажется мне главным доводом в пользу существования Бога» (Ч. Дарвин, «Избранные письма», М., 1950, с. 232).

Бытовое понятие случайности, о котором говорит Дарвин и которое зиждется на всем известном бросании монеты, радикально отличается от понятия случайности как максимальной сложности, делающей невозможным выражение соответствующего феномена по сокращенной программе и иллюстрируемой неповторимостью, уникальностью, единственностью произведений искусства, человеческой личности и мира в целом. Представление о том, насколько слабы в этом вопросе наши повседневные координатно-бытовые представления, может дать следующая аналогия. В теории вероятностей достоверность символизируют единицей, невероятность – нулем. Вероятность попасть точечной пулей в данную точку на стене, равна нулю, но вероятность попасть не в данную, а в какую бы то ни было точку на стене, равна единице. Со времен Пифагора образом бесконечности космоса наряду со здраворассудочной комнатой без стен была ее противоположность – точка, воплощающая в себе одновременно максимальную простоту, и максимальную сложность. Приведенный пример Норберта Винера со стрельбой точечной пулей по стене, является просто переводом идеи «змеи Глэшоу» (смыкания бесконечно большого и бесконечно малого) с языка геометрии на язык теории вероятностей. А это значит, что речь тут идет не о внешней аналогии (которая, как известно, не может служить доказательством), а о внутренней сущности рассматриваемого феномена.

Насколько далека была еще совсем недавно официальная интерпретация диалектики в СССР от вышеизложенной, можно судить по зачислению Вернадского в число «основателей новой религиозно-философской системы», с приписыванием ему «витализма, неовитализма, .. идеализма, механицизма, мистицизма» (И. Могилов «Творчество В. И. Вернадского и философия», журн. «Коммунист», 1988, №18, с. 66). Нет ничего удивительного, что в такой интеллектуальной атмосфере сам Вернадский усматривал в подобном «диалектическом материализме» лишь «религию наизнанку» (там же, с. 70). Сегодня положение изменилось, но и сегодня сказывается еще инерция той псевдонаучной картины мира (и соответствующего понимания места человека во Вселенной), которая началась атеизмом в XVII века и закончилась тоталитаризмом XX века. Эта инерция позволяет и сегодня людям с высшим образованием, кандидатам, докторам и академикам не замечать единства взглядов Серафима Саровского, «последнего русского святого» (по Мережковскому), видевшего смысл жизни в «стяжании Святого Духа», и популярного советского артиста Папанова, видевшего смысл жизни в чувстве «сопричастности Природе», как не замечают эти образованцы (слово «интеллектуал» тут неуместно) и единства взглядов кардинала Ришелье, стоявшего у истоков позитивистской науки (он основал Французскую Академию Наук), с «серым кардиналом» Сусловым, завершившем эту эпоху и видевшем в Академии Наук служанку политической линии партии. Все дело в понимании своего места в мире: тот, кто чувствует себя репрезентантом, образом и подобием информационности всего мира, тот, независимо от того, именует ли он подобное сопричастие «стяжанием Святого Духа» или «чувством сопричастия Природе» противостоит тому, кто чувствует себя винтиком социального механизма (исключив космический контекст из своей реальной жизни с помощью понятия Бога и Случая), независимо от того, именует ли он соответствующий социальный механизм «французской монархией» или «советским государством».

Только этой инерцией координатно-бытового «материализма» можно объяснить то недоверчивое, настороженное, и иногда и прямо враждебное отношение современных образованных лиц к явлениям, не укладывающимся в рамки восхождения от простого к сложному. Когда в печати появилась статья «Подсознание на фотопленке», где сообщалось, что, щелкнув обычным «Зенитом» у глаза женщины, утверждавшей, что она в это мгновение видит голову львицы, при проявлении фотопленки обнаруживали фотографию головы львицы, то кто не счел бы это очередной мистификацией[2]? Ведь это Августин Блаженный уподоблял глаз трости – локатору, а материалистическая теория зрения Ньютона-Гельмгольца говорит совершенно иное!

Сегодня, однако, уже можно хотя бы спокойно обсуждать и лозоискание, и подсознание на фотопленке, и телекинез, и многое другое. Кибернетика Винера и синергетика Пригожина позволяют перейти от улицы с односторонним движением к улице с двухсторонним, где есть не только хаос из порядка, но и порядок из хаоса, где есть не только дарвиновская эволюция, но и плотиновская эманация[3].

Что же может дать для разгадки тайны жизни и смерти этот диалектический принцип двухстороннего информационного потока?

В самом общем виде этот принцип говорит, прежде всего, о наличии не только временной длительности, но и о временной невечности. В теории Пригожина необратимость времени рассматривается, как иносказание невозможности читать с конца к началу всемирную вневременную книгу бытия. Платон назвал время подвижным образом вечности. На языке теологии эта диалектика выражается тезисом о том, что было время, когда времени актуально не было, но всегда сохранялась потенциальная возможность его появления, ибо всегда был Бог. На языке науки сохранение возможности творения чего бы то ни было (времени, звезд, людей) именуется законом сохранения информации.

При более конкретном рассмотрении нельзя не учитывать (в плане указанного принципа) то обстоятельство, что любое творение не может не отражать в той или иной мере природу своего творца, т.е. мира в целом. Это касается и кварка, и клетки, и звезды, и комара, и человека. Вселенная ныне есть, а когда-то ее не было, точно в таком же смысле, в каком вот эта, ползущая по стеклу муха сейчас есть, а когда-то ее не было и когда-то ее не будет.

Смысл существования вот этой мухи нельзя понять, не соотнеся ее со всем остальным миром. Смысл феномена Человека нельзя понять безотносительно к феномену Вселенной!

Почему считается, что человек, знающий один язык, не знает ни одного? Потому что все познается в сравнении, и, зная один язык, сравнивать параметры этого языка не с чем! Мухи, мрущие как мухи, если бы среди них были геронтологи, могли бы параметры своего бытия – продолжительность жизни, смысл жизни, и т.п. – понять, учитывая параметры бытия пауков, людей и т.п. Конечно, при координатно-бытовом мышлении, замечающем лишь вещественно-энергетический, но не энергоинформационный обмен в природе, эта связь мухи, человека и мира в целом, как их Творца, кажется неубедительной. Триста лет вытеснения религиозного воспитания, видевшего во Вселенной бесконечность божественной тайны, культом науки, видевшим в этой Вселенной бесконечную пространственную протяженность, привели к тому, что психологически к проблематике современной синергетики и голографии больше был подготовлен китайский поэт Цюй Юань, живший более двух тысяч лет назад («Каков был довременный мир – чей может высказать язык? Кто Твердь Земную – «Верх» и «Низ», – без качеств и форм постиг? – Был древний хаос, – говорят. Кто четкости добился в нем? В том, что кружилось и неслось, кто разобрался? Как поймем? Во тьме без дна и без краев свет зародился от кого? Как два начала, «инь» и «янь» образовало вещество?»), чем миллионы современных людей с высшим образованием. Действительно, как могут те, кто сотни лет изощряли свои юмористические способности по поводу единства Троицы, непорочного зачатья, гомеопатического лечения лекарством, столовая ложка которого разбавлена в цистерне воды, и т. п. соглашаться сегодня с триединством массы-энергии-информации и сохранением лечебных свойств столовой ложки лекарства, разведенной в Тихом океане? Это ведь будет не «научно-материалистическая» линия Эпикура-Галилея-Вольтера, а «религиозно-идеалистическая» линия Плотина-Лейбница-Мопертюи! Но время одномерного человека, однозначно характеризуемого языком светофора (красные-белые, бедные-богатые, материалисты-идеалисты) прошло, поскольку всеобщее научное признание получили кибернетика, синергетика, квантовая хромодинамика, голография, энергоинформатика.

В феврале 1989 года создан всесоюзный «Совет по проблемам энергоинформационного обмена в природе» под председательством Казначеева[4], энтузиаста известного с 1913 года, но всячески замалчиваемого биополя Гурвича. Шорох одной песчинки слышит вся Вселенная. Смерть мухи сопровождается треском в электромагнитном поле. Согласно открытию Шангина-Березовского (СССР, 1929г.) и Кнаппа (ФРГ, 1985г.) электромагнитное поле вызывает в живом листе растения как бы световой дубликат этого листка[5], причем если часть листка отрезать, этот дубликат сохранит световой образ и отрезанной части (этот феномен сравнивают с фантомной болью отрезанной ноги у человека). Согласно открытию Н.А. Бульенкова (СССР, 1988 г.) и более ранним работам французских ученых по сохранению лекарственных свойств при разведении одной столовой ложки в Тихом океане, т.е. в условиях, когда ни одной молекулы лекарственного вещества в данном объеме воды нет, вода обладает, подобно биоэлектромагнитному полю, удивительной способностью копирования, дублирования, как бы запоминания соответствующих структур (в работах французских ученых «память воды» дублировали иммунные структуры, у Н.А. Бульенкова дублировалась структура ДНК)[6]. Эти открытия оказались непосредственно сопричастными известному уже тысячи лет иглоукалыванию и появившейся лишь в 1948 году голографии.

Иглоукалывание (акупунктура), лечащее радикулит, воздействуя на мочку уха, безусловно, выглядит предметом для шуток, если принимать всерьез только вещественно-энергетический лик мира, и информационную его ипостась третировать как нечто нематериальное, нереальное. Но сегодня выясняется, что точки акупунктуры фиксируют информацию и передают ее по системе так называемых «меридианов», играющих в жизни организма не менее важную роль, чем нервная и эндокринная системы. Лечение иглоукалыванием заключается в корректировании состояния организма. Лазерные излучения хромосом, подобно диктофону, «записывают» информацию о состоянии организма в данный момент и сопоставляет эту информацию с информацией наследственной, существующей в форме голограмм. Таким образом, портрет здорового человека сопоставляется с портретом больного, и если есть разница, то «биокомпьютер» корректирует неправильную работу организма.

Голограммы в иглоукалывании позволяют подойти ко всей этой проблематике вообще принципиально по-новому, т.е. с позиции информационно-космического, а не координатно-бытового подхода. Истинное космическое волшебство голографии заключается в том, что для нее не существует первая заповедь бытовой реальности отличия большого от малого. Голография иллюстрирует принцип неразличимости части и целого, репрезентацию частью целого. Если в полном соответствии с повседневно-бытовым здравым рассудком, порвав фотографию, мы на одном клочке видим нос, на другом ухо, то, разбив голограмму, вопреки ожиданию, видим в каждом осколке целое изображение! Связано это с тем, что голография зиждется не столько на вещественно-корпускулярном, сколько на информационно-волновом лике мироздания. Конечно, для здравого рассудка информационно-волновой эквивалент «настоящей» вещественной реальности – это лишь фантом, иллюзия, фокус. С этого и начиналась голография, когда зрители в зале видели на сцене группу музыкантов, ничем не отличающихся от нормальной, а потом вдруг у этих музыкантов начинали исчезать головы, туловища и т.д.: на сцене были не люди, а их оптические эквиваленты. Из сферы фокусов голография переместилась в сферу ключевых проблем мироустройства лишь после того, как выяснилось, что память, мышление, и даже то, что мы называем «временем» невозможно осмыслить, не апеллируя к голографии. Два человека не могут сесть на один стул, два электрона не могут занять одну координату, но триллионы волновых полей прекрасно совмещаются в одной точке, демонстрируя тем самым совершенно иной смысл бесконечности мира. В этом и заключается истинное волшебство голограмм! Они передают информационную структуру с помощью иерархии волновых пучков, будь то оптические копии людей на сцене или входные копии структур ДНК. Хромосомы несут не трехмерный вещественный код, а многомерно-информационный голографический код, отображающий соответствующую пространственно-временную структуру организма. Хромосомные лазеры «считывают» полевые образы с голограммы хромосом (возможно, СПИД является своего рода «компьютерным вирусом» по отношению к точно отрегулированной работе голографических механизмов, считает биолог П. Гаряев).

Но если мир представляет собой не рядоположенность тел, а зеркальное переплетение такой рядоположенности с чем-то диаметрально противоположным (бесконечность полей в точке, а не бесконечность точек в поле), то сигналы жизни и смерти явно не могут быть безразличными к этой структуре мира. Наоборот, очевидно, именно в подобной структуре и кроется глубинный смысл того, что на поверхности фиксируют геронтологи!

Четырехлетняя крыса поражена в среднем пятью смертельными болезнями. Если бы в крысином царстве существовало министерство здравоохранения, это не повлияло бы на продолжительность жизни крыс. На 50% могло бы влиять голодание (для клопов этот показатель еще в десятки и даже в сотни раз больше). Вид питания меняет длительность жизни пчел в 50 раз. Вообще прекратив питание и впав в состояние анабиоза, живое практически делается практически бессмертным. Все эти обстоятельства говорят о том, что тот жизнеутверждающий код-регулятор, который можно называть Богом, Природой, Сутью или еще как-то, и который с опережающим отражением моделирует информационно и схлопывающиеся вселенные, и среднюю продолжительность жизни крыс, учитывает вполне определенные параметры и крыс, и людей, и вселенных. Параметры эти явно должны иметь отношение к самоутверждению живого и мыслящего. Цефализация, прослеживаемая в эволюции биосферы, обещает встречу с чем-то принципиально новым на уровне ноосферы (Тейяр де Шарден называет это принципиально отличное от вещественно-энергетической ипостаси мира состояние информационно-целевой сущностью «точки омега»). Смысл, т.е. мотивировка и цель существования муравьев, мух, крыс и т.п. в том, что когда-то на базе их темного бытия появится человек. По аналогии смысл бытия человека в появлении чего-то еще более просветленного и не обремененного разлагающейся плотью. Но если иммунная информация, зафиксированная первоначально на подложке в два-три кубических сантиметра водного раствора, сохраняет свои целебные действия после разведения этого раствора до объема Тихого океана, т.е. когда вещественная подложка уже исчезла, но информационная структура в виде «памяти воды» сохраняется, то почему духовная информация, зафиксированная первоначально на подложке полутора кубических дециметров нашего мозга, не сможет сохранить цветок ноосферы, самоотождествленное наше «я» тогда, когда эта подложка исчезнет, но информационная структура останется в безбрежных просторах того, что когда-то именовали «памятью Бога»? Если весь мир заполнен иерархиями бесконечно взаимодействующих многомерных голограмм, имеющих, очевидно, отношение и к тем свернутым на докварковом уровне измерениям, о которых говорит теория Шварца–Грина, то мистикой являлось бы не предположение об этой информационно-космической сложности нашего мироздания, а наоборот, предположение о той координатно-бытовой простоте, которая вдалбливалась человечеству последние триста лет!

Конечно, мозг, будучи самым удивительным макротелом, возможно, играет роль подложки для духа, который «дышит, где хочет», не совсем в том смысле, в каком играет эту роль вода. Смысл процесса цефализации в том и заключается, что эта «подложка» начинает играть какую-то свою более специфическую роль сравнительно с другими информационными структурами. Однако общая направленность сохраняется, ибо и мозг, и вода сопричастны информационной ипостаси мироздания!