Онтологические прогулки

§ 19. Сущность жизни (бионика, биохимия)

Даже далекие от науки люди понимают, что если бы совершился контакт с каким-нибудь неземным интеллектом, то этот контакт осветил бы новым светом и наш собственный, человеческий интеллект. Энтузиасты дельфинариев утверждают, что такой контакт уже состоялся, с той только разницей, что представители отличного от человеческого интеллекта оказались не жителями других миров, а обитателями нашей же планеты. Это дельфины-афалины. Подобно тому, как человек наиболее разумен среди приматов, так афалины наиболее разумны среди дельфинов (всего существует сто восемьдесят подвидов дельфинов, в том числе, относятся к дельфинам и кашалоты). По мнению сотрудницы дельфинария в Варне (Болгария) А. Андреевой «дельфины – как люди. Умеют любить и ревновать, веселиться и грустить. Могут они даже обидеться и рассердиться». («Правда», 30.11.85). Киев-научфильм в 1983 году выпустил фильм «Люди и дельфины», где допускается гипотеза, что если на острове Пасхи группы людей силой мысли поднимали камни, то стая дельфинов могла силой мысли разрушить скалу в виварии и выпустить на волю пленных своих сородичей. Человек воспринимает десять звуков за одну секунду по одному каналу связи, а они 2000 звуков по трем каналам связи. Имеют, очевидно, какую-то свою научную картину мира и способны телепатически передавать человеку нечто наподобие рисунка являющегося, по-видимому, кодом этой научной картины мира. Пасут стада селедок. Используют магнитное поле Земли для ориентировки. Полушария мозга спят у них поочередно. Когда дельфинам дали телефонную связь, то они использовали ее как и люди, например, выясняли, слышит ли партнер и т.п. Вес мозга дельфинов на 350 г больше веса мозга человека и содержит, кроме тех центров и извилин, что есть у человека, еще какие-то, предназначение которых еще не выяснено. Отличают в воде кусок меди от куска железа величиной в 3 мм за 15 метров. Умирают нередко от инфаркта и инсульта. Попав в сеть, впадают некоторые из них в шоковое состояние. Если корабль 80% своей энергии тратит на преодоление волн, которые сам же создает, то дельфин плывет со скоростью 45 км/ч и подобной непроизводительной траты энергии у него нет. Джон Лилли (США), написавший книгу «Дельфин и человек» (М., 1985) научил дельфинов всем буквам международного латинизированного алфавита. Биолог профессор А. Яблоков в «Эврике 83–84» (М., 1984) утверждает, что дельфины являются разумными существами.

Все сказанное о дельфинах позволяет понять, с одной стороны, связь человека с миром живых существ, а, с другой стороны, на основе соответствующих сравнительных данных более ясно уразуметь специфику человека. Наиболее впечатляющий материал на эту тему дает новая, недавно возникшая наука бионика, видящая в живых существах природы бесплатный склад инженерных открытий (инженерная генетика является продолжением этого направления). Сколько самолетов гибло от статического электричества, пока не учли опыт пчел и не стали на крыльях самолетов ставить «щетки», с которых электричество стекало. По поводу пчел еще три вопроса остаются до сих пор нерешенными. Как они узнают, какая будет зима и собирают соответствующее количество прополиса? Питание людей как детей, так и взрослых, ничего не меняет радикально в длительности их жизни, а разные виды питания личинок пчел дают разницу, соответствующую при переводе на масштаб человека, долгожительству в 3000 лет! Никакой самолет не поднимает груз, больший своего собственного веса, а пчелы это делают! (Муравей поднимает груз в 32 раза больший веса его тела, его труд можно сравнить с трудом человека, втянувшего бревно на колокольню Ивана Великого, но муравей не летает). Гремучая змея отличает 0,001⁰С. Таракан видит радиоизлучения. Сверхслабое свечение растений в электромагнитном поле высокой частоты дает возможность судить о болезнях растений, об их предках, о способности переносить капризы погоды (вспомним работы Казначеева по этому поводу). Термиты строят сооружения высотой в шесть метров, площадью 100 м² из органического вещества; корка, покрывающая термитник, такой твердости, что топор не оставляет на ней следа. Роют колодцы в 34 метра глубины, будучи слепыми, возводят с двух сторон арки, совпадающие при стыковке совершенно точно; в термитниках поддерживается та же атмосфера, что была на Земле миллионы лет назад (подобно тому, как наша кровь сохраняет ту соленость мирового океана, которая была на Земле миллионы лет назад). Глубоководные рыбы улавливают ток силой в одну миллиардную ампер. Пингвины, увезенные из Антарктиды за 1000 километров, возвращались обратно с точностью в 1⁰. Лососи приходят в устья рек через год плавания за тысячи километров в океане совершенно точно. Угри плывут к Саргассову морю. Черепахи – к острову Пасхи. Кошка возвращается домой по неизвестной местности за 170 километров. Кузнечик воспринимает колебания с амплитудой, равной половине диаметра атома водорода. В Японии построено судно в форме кита – получен выигрыш в 25%. На подлодках в качестве индикаторов использовали мух и т.д. и т.п. Все эти данные бионики рисуют картины сложности не только нашего мозга, но и предшествующих ему форм. В этом плане показателен «гуманизм» крыс: когда в эксперименте нажим рычага дает одной крысе пищу и одновременно электроудар второй крысе, которая «кричит» и первая крыса это слышит, то 80% крыс отказывались от нажима на рычаг и еды; точно так же известно, с каким трудом удается воспитать крыс, убивающих своих сородичей, такие крысы стоят очень дорого, так как заменяют целую эпидемстанцию на корабле или в доме, где обычные крысы при встрече с крысой-убийцей не знают, что делать и покидают этот корабль или дом. Что думают при этом как те 80% крыс, которые жалеют себе подобных, так и те 20%, которые этого чувства не имеют никто не знает, мы ведь еще не понимаем и свои собственные чувства! Так Тейяр де Шарден подчеркивал, что все больные люди совершенно уверены в том, что их страдания никому не нужны. Сам же Тейяр уверен, что именно страдания, наряду с творчеством, вдохновением, экстазом ближе всего позволяют человеку соприкоснуться с тем Высшим, которое он сам называет точкой Омега, рядовые богословы – Богом, Винер – Универсальным Кодом-Регулятором и т.п. (сущность жизни при этом Тейяр де Шарден понимает как развитие сознания, т.е. по нашей терминологии, информации, завуалированной морфологией).

Тейяр был палеонтологом, имел представление о всех тех фактах бионики, которые мы упомянули выше, и поэтому, естественно, придерживался однонаправленного эволюционного представления об общемировом процессе. Он считал, что если смысл жизни пчел, муравьев, термитов, птиц, рыб, животных следует усматривать в появлении на вершине эволюционной лестницы человека, то логично предположить, что сам человек является какой-то ступенью в развитии общего процесса мироздания до чего-то настолько же более высокого по отношению к человеку, насколько он сам выше муравьев и пчел. Следует сказать, что современные представления более созвучны не этой «лестнице интеллектов» Шардена, а концепции Владимира Соловьева, который, будучи достаточно эрудированным, не чувствовал себя в рамках той или иной конкретной науки и поэтому предлагал схему, казавшуюся сто лет назад сплошной фантастикой, но обретающей черты реальности сегодня. Он видел в исходных неорганических сущностях, «атомах», не материал для какой-либо «лестницы», «эволюции», «развития», а уже содержащую в себе информационную самодостаточность, которая только в иной перспективе дает видимость чего-то более «высокого» – жизнь, интеллект, человек, Бог и т.п. Такая замкнутость и доминирование информационности на всех уровнях, а не только в Человеке и точке Омега, оказывается более приемлемой для современных концепций, с точки зрения которых в одной перспективе наша Вселенная выглядит космически огромной и содержит все эволюционные «лестницы» от атома до человека, а в другой перспективе она является микроскопически малым фридмоном, «атомом», по терминологии Соловьева, и говорить о каком-то однонаправленном процессе тут нет никакого смысла.

Поэтому, когда мы в настоящей работе говорили о том, что доминирующим фактором в развитии, например, биогеоценоза является код-регулятор, открытый С. Шварцем, а не молекулы и атомы отдельных организмов отдельных видов, входящих в сообщество биогеоценоза, то это следовало понимать как первое приближение при исследовании данного конкретного случая. И для нашей видимой Вселенной в этом смысле можно указать «высшее» и «низшее», но это не будет противоречить концепции Соловьева, поскольку у него речь идет лишь о мире в целом, а не об отдельных вселенных, биогеоценозах, планетарных цивилизациях и т.п.

С учетом этой оговорки перейдем к рассмотрению биохимических данных, касающихся сущности жизни. Четкой грани, как уже сказано, здесь нет: например, где кончается генная инженерия и где начинается биохимия в посыпании жирного мяса порошком бактериального гена, превращающего холестерин в безобидный капростинол? Но когда Институту океанологии сообщают, что его сотрудники обнаружили в океане на глубине шести километров у горячих источников сероводорода множество креветок, живущих за счет бактерий, питающихся исключительно серой без какого-либо участия кислорода, то здесь, естественно, на первый план выступает биохимия. Точно так же биохимична гипотеза о возможности существования жизни не на основе цепочек углерода, существующих при «наших» температурах, а на основе цепочек кремния, жизнь на основе которых может существовать при тысячах градусов.

Как и принцип Мопертюи, интимный механизм которого остается неясным и после слов Фейнмана о способности шарика, находящегося в неустойчивом равновесии, «обнюхивать» все возможные свои траектории и выбрать кратчайшую, точно так же и давно известный принцип Ле Шателье, указывающий на то, что в стабильной системе внешнее действие, выводящее эту систему из равновесия, вызывает в ней противодействие, не имеет другого объяснения, кроме словесного указания на «инерцию», «устойчивость» и т.п. Конечно, здесь, как и в основном понятии химии, валентности, открывается перспектива для проникновения в глубинную сущность мироздания, но в современной квантово-механической теории химической связи важен акцент на резонанс, т.е. на информационно-волновой аспект, а не на вещественно-корпускулярный. Поскольку взаимодействуют все электроны, а не только те, которые в школьных учебниках называются «валентными», то невозможно дать строгое определение самому понятию химической связи. Следует помнить слова Винера о невозможности математизации того, что само не имеет строгой математической основы (эти слова приводит химик Е.М. Шустрова в своей работе «Новое в учении о валентности». М., 1968. С.40). Коллективный эффект принципиально не улавливается одноэлектронным приближением. Очевидно, наиболее глубокие и наиболее общие проблемы природы химической связи, как и принципов ранга принципов Мопертюи и Ле Шателье, будут решены тогда, когда произойдет «великое объединение» всех известных нам природных сил взаимодействия, включая гравитацию.

В настоящее же время более или менее выглядят бесспорными лишь утверждения типа тезиса о том, что большинство катализов как в живой, так и неживой природе идет за счет металлосодержащих соединений. Железо как активный центр гемоглобина крови здесь является самоочевидным примером. Но и на этом уровне химии говорят о «головокружительной» сложности синтеза хлорофилла, с которого начинается обычная земная жизнь, который был открыт еще сто лет назад, но полного представления о реакциях этого синтеза биохимия не имеет до сих пор. Есть, однако, некоторые небезынтересные факты и основанные на них соображения. Если спросить среднеобразованного человека, не найдет ли он что-то общее между карикатурой и железом в гемоглобине, то он ответит, безусловно, отрицательно. Но Г. Кастлер в своей работе «Возникновение биологической организации» (М., 1962) в главе «Взаимодействие информации и правило сигнатуры» эту связь считает самоочевидной. Почему? Потому что в карикатуре одна черта репрезентует все множество черт лица, а в гемоглобине один атом железа репрезентует всю молекулу. В хемотропине, имеющем 242 аминокислотных остатка, есть только один центр узнавания и один, ответственный за гидролиз. Кастлер называет это правилом сигнатуры и утверждает, что оно действует на всех уровнях – от клетки до человека (в сфере культуры эту роль играют символы как сигнатуры соответствующей информации).

Не перечисляя все множество фактов из области металлотерапии, назовем лишь некоторые. Общеизвестна важность баланса калия и натрия в любой клетке. Молибден необходим для жизни, но его на нашей планете мало, отсюда берет начало гипотеза о происхождении жизни на Земле от какой-то молибденовой планеты. Анаболические производные мужского полового гормона тестостерона задерживают вымывание из организма кальция и азота, поэтому пожилым людям дают биогенные стимуляторы типа женьшеня, пантокрина, алоэ и т. п. (до сих пор неясно, почему не в диком состоянии женьшень теряет 90% своего лекарственного действия). Известно, что витамин Д, содержащий кальций, в большой дозе смертелен. Кобальт и цинк играют большую роль в процессе посттравматической регенерации. Магнезия-сульфат почти полностью предотвращает тромбозы кровеносных сосудов. Предполагают, что осмий, попав в атмосферу Земли 60 млн. лет назад с метеоритом диаметром в десять километров, стал причиной гибели динозавров и 2/3 бывших тогда растений. Недостаток магния ведет к деструкции фотосинтетического аппарата. Шестивалентный молибден влияет на ДНК. Недостаток цинка ведет к угнетению роста. Литий необходим при биосинтезе цитоплазматических белков. Литий излечивает от нервнопсихологической депрессии. Медью однокопеечных монет выпуска 1961 года Н.М. Афоньев вылечил за шесть дней женщину, страдавшую параличем 17 лет (семь-восемь монет прикладывал к больному месту, если монеты прилипали, значит эффект есть). В мемуарах Евгении Гинзбург упомянуто излечение микродозами сулемы «тростниковой дизентерии» в 1945 году в лагере на Колыме; это сделал врач-гомеопат Вальтер. Кальций помогает пролиферированным клеткам возврат к норме, поэтому его дают, в частности, при раке толстой кишки. Кальций, связанный с белками, освобождается при понижении температуры, а кальций, связанный с липидами – при повышении температуры. По оценке биохимика Э. Гофмана, из таблицы Менделеева в процессе жизни участвует 21 элемент: H, O, C, N, P, S, Na⁺, K⁺, Mg⁺⁺, Ca⁺⁺, Cl, Mn, Fe, Co, Cu, Zn, B, Al, V, Mo, I (последние пять очень редки, а четыре первых составляют 99% живой материи). Наша кровь устойчивее гор, так как сохраняет состав древнего океана, имевшего натрия в три раза меньше современного океана, магния – в двенадцать раз меньше, калия – в два раза больше.

Числившийся до самого последнего времени в «идеалистах-мракобесах» великий физик Паскуаль Иордан еще в 1945 году в своей книге «Физика и дух организованной жизни» предвосхитил современную квантово-механическую резонансную теорию химической связи (подвергнутую разгрому наряду с генетикой, кибернетикой и еще сорока другими науками и научными теориями в нашей стране в начале пятидесятых годов). Он при этом выделил ту главную мысль, которая является ключевой и сегодня: стохастичность, мир вероятностей и квантово-механической неопределенности имеет в своей основе основ нечто прямо противоположное основе основ нашего обыденного мира, – «часть меньше целого». Единичное, «элементарное, индивидуальное, спонтанное, свободно выбираемое, уникальное, неповторимое, не выразимое по сокращенной программе (и в этом смысле «случайное») имеет приоритет перед огромным, перечислимым, упорядоченным, космически беспредельным, заранее предвиденным при квантово-механической неопределенности», – вот что утверждал Иордан задолго до Винера и Пригожина, а это ведь и есть та новая парадигма, которая заменяет фотографию голограммой, аксиому Кантора – аксиомой Гротендика («множество может быть элементом самого себя»), принцип различимости части и целого – принципом неразличимости части и целого.

За два года до этого, в 1943 году, физик Эрвин Шредингер писал на эту же тему в брошюре «Что такое жизнь с точки зрения физики». Здесь было много оригинальных и важных мыслей (чего стоит, например, разгадка мысли туберкулезника Спинозы о смерти – «Человек свободный ни о чем так мало не думает, как о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жизни» (Спиноза. Этика. Ч.3. Теорема 62) – Шредингер умозаключает: значит, сам Спиноза о смерти думал слишком много – в действительности о смерти нужно думать так же много, как о каждой из тех основных немногих проблем, которые стоят перед разумом). Шредингер называет гены шифровальным кодом, планом будущего организма, видит в квантовой химии основание для квантовой биологии, говорит об организме как о «порядке из порядка», отличном от стохастичности как «порядке из беспорядка», но центр его внимания все же не на переходе от протяженного к информационному, а на уточнении протяженного (при каких размерах молекула способна не погибнуть от тепловых флуктуаций, почему в гене не меньше миллиона атомов и т.п.). Будучи основоположником волновой механики, Шредингер тем не менее пребывал еще в плену здраворассудочных представлений девятнадцатого века и лишь в общей форме ставил вопрос об иллюзорности понятий «места» и «длины» («О неприменимости геометрии в микромире»). Он еще в поиске: «Я не знаю, откуда я взялся, и куда я иду, и кто я… Поиски ответа на этот вопрос составляют подлинный источник науки и всех духовных усилий человека. Может быть, что именно эти поиски и есть та цель, для которой мы здесь!» Так писал Шредингер в работе «Наука и гуманизм. Физика в наше время» в 1952 году, когда Эйнштейн уже более тридцати лет считал это само собой разумеющимся и называл «мертвыми животными» тех людей, которых не волновала тайна мироздания. В этом нет ничего удивительного, так как все образованные люди тех времен, за исключением единиц, были безоговорочно уверены в том, что абсолютно никакого отношения к науке не имеют ни предположение Плотина о Вселенной величиной с пылинку, которую он смахивает краем своего плаща, ни концепция Кеплера о связи жизни человеческого организма с жизнью Космоса, ни натурфилософские высказывания философа Шеллинга и поэта Новалиса типа «свет – это самосознание Космоса». Когда астроном Джинс называл волны вероятности волнами познания, т.е. был близок к Шеллингу и Новалису, то в глазах не только философов-догматиков, но и обычных естествоиспытателей он стал выглядеть так же, как выглядел Кеплер в глазах Галилея (проникновенные слова Джинса о нашей Вселенной как о чем-то уходящем эфемерно-информационном, подобном уже рассказанной сказке, с одной стороны, давали повод для юмористических упражнений его критиков, а, с другой стороны, свидетельствовали о том, что и сам Джинс еще не видел в информации реальность, более реальную, чем горы и звезды, но ассоциировал эту категорию со «сказкой», «туманом» и т.п.).

В области биологии блестящим подтверждением идеи Иордана о возрастании роли «элементарного» и «индивидуального», «единичного» при более глубоком (квантово-механическом по Иордану, информационно-космическом по современной терминологии) понимании мира является открытие академиком Шварцем при исследовании полевых мышей в зоне тундры возможности заселения новой экологической ниши в результате мутации одной особи. Это, конечно, подрывает авторитет роли «народных масс» по сравнению с каким-нибудь одиночкой типа «сумасшедшего» Мандельштама, но универсальность для всего живого концепции Иордана-Шварца, по нашему мнению, пока остается незыблемой (попытки Больцмана, супругов Эренфестов и их последователей понять стохастичность, т.е. вероятностный подход к динамике в духе «здравого смысла» Лапласа, а не в духе информационных волн Джинса, успеха не имеют).

В той области биологии, которую относят к медицине, принцип Иордана–Шварца выражается в форме всем известного правила: «Надо лечить больного, а не болезнь». Выше, в связи с доминантой Ухтомского, приводился зафиксированный в Израиле факт заболевания сотен людей от одной и той же канцерогенной внешней причины сотнями разных видов рака, что, не сводя к нулю внешнюю среду (заболели раком все), доказывает ведущую роль все же внутренней среды, особенностей данного организма (все заболели разными видами этой болезни). Вероятно крайностью является точка зрения Ю.М. Васильева и И.М. Гельфанда, высказанная ими в монографии «Взаимодействие нормальных и неопластических клеток со средой» (М., 1981) по поводу теории Филдса: Филдс дал шесть правил, из которых видно, что никаких правил новообразования нет, все индивидуально. Здесь, возможно, остается только больной, а болезнь вообще как таковая исчезает. Более сбалансировано подходят к этой проблеме Ю.М. Оленов и А.Г. Маленков. Первый в книге «Клетка. Онтогенез. Рак. Эволюция» (М., 1972) берет за образец подход профессора Налимова, считающего, что определяющую роль в смысле того или иного термина играет контекст, но в то же время какие-то рамки в истолковании соответствующего термина остаются. Применив этот подход к термину «наследственность», Оленов утверждает, что наследственность не может быть непосредственным воспроизведением или копированием, так как каждый признак появляется лишь на определенном этапе индивидуального развития. О болезни Оленов не говорит, но ясно, что по аналогии с наследственностью, можно было бы сказать: болезнь одного человека не есть просто копия той же болезни у другого человека, так как каждый признак этой болезни проявляется в зависимости от индивидуальных особенностей болеющего человека. Второй, А.Г. Маленков, в работе «Ионный гомеостаз и автономное поведение опухолей» (М., 1976) не ссылаясь прямо на теорию прогрессии опухолей Филдса, оценивает ее все же более положительно, чем Васильев и Гельфанд, поскольку основной идеей его труда является положение о том, что динамические свойства ионного гомеостаза клетки являются одним из механизмов «клеточной памяти», одной и той же во всех клетках. А.Г. Маленков не игнорирует индивидуальные особенности организма, ибо организм влияет на клетки через межклеточные контакты, и внеклеточные воздействия играют роль пусковых механизмов. Поэтому и можно говорить о соответствующей сбалансированности у этого автора индивидуально-особенного и популяционно-общего (огромное разнообразие свойств опухолей все же лежит в каком-то определенном диапазоне, не выходит за рамки некоторого определенного репертуара, хотя даже в одной и той же ткани под действием одного и того же канцерогенеза могут быть разные опухоли!).

Для понимания этого оптимизма очень помогает образ, предложенный Л. Бергом в его «Номогенезе» и повторенный Ю. Оленовым в книге «Клетка. Онтогенез. Рак. Эволюция», образ вариаций русла реки в диапазоне соответствующего рельефа местности. Но роль «рельефа местности» может играть только тот фактор информационной природы, который Оленов называет «надгеномной управляющей системой», Берг – «номогенезом», Винер – «универсальным нигде не локализованным кодом-регулятором», Лейбниц «предустановленной гармонией», Эйнштейн «Космическим Логосом», В. Соловьев и теологи – «Богом». Понятно, что признание этого вселенского фактора, каким бы именем его ни называли, полностью зачеркивает дарвиновское представление об отборе, популяризируемое в настоящее время немецким физиком Эйгеном, пытающимся использовать теорию Пригожина в духе координатно-бытового подхода Галилея–Лапласа. При таком подходе индивидуальное играет роль глины, а роль «рельефа местности» отводится механическому естественному отбору (как в приводившемся выше дарвиновском примере совершенно случайного, не обусловленного ни какими-либо внутренними, ни какими-либо внешними закономерностями мутации цвета крыльев бабочек и затем их отбор, склевывание птицами бабочек с более светлыми крыльями). В каких-то случаях подобный отбор, конечно, имеет место, но уже давно известно, что в более сложных ситуациях действуют иные закономерности, так ДНК и белки подобному дарвиновскому отбору не поддаются, их изменения адаптивно нейтральны. Оленов, категорически отвергая эйгеновский отбор как стержневую закономерность эволюции, приводит для подтверждения своей точки зрения следующие два аргумента. Из данных крупнейшего специалиста в области эволюции Симпсона следует, что имеют место конкурентные взаимоотношения между дивергировавшими видами. Это первый аргумент. Второй: опухолевые клетки имеют преимущество автономности по сравнению с нормальными клетками, но если бы отбор был тут ведущим фактором, то что бы из этого получилось? Вывод получается однозначный: идея Эйгена использовать дарвиновское понимание отбора, используя последние достижения науки, является тупиковой идеей. Единичное («элементарная частица», индивидуальность, отдельная клетка и т.п.) – не пассивная глина и отбор – это не механический отбор склевываемых птицами бабочек со светлыми крыльями, а нечто невероятно информационно-сложное, связанное со способностью каждой единичной «части» репрезентовать в той или иной мере общемировое «целое» в духе принципа неразличимости «часть–целое» и закона сохранения информации–энергии–массы.

Одним из первых пришел к выводу о ведущей роли закона сохранения информации эмбриолог Х. Равен в монографии «О генезе. Накопление морфогенетической информации», изданной в Париже в 1961 году и в Москве в 1964 году. В московском издании подчеркивается, что биологическая информация является лишь частью потока информации, пронизывающей всю Вселенную. Это соединение проблем космологии и биологии ставит книгу Равена в первый ряд работ на основе новой парадигмы информационно-космического подхода, хотя сам Равен стремится по возможности не ущемить авторитет материализма Дарвина и всячески открещивается от идеализма «фактора Э» Дриша, «образовательного порыва» Блуменбаха, «существенный силы» Вольфа, «трехмерного вида» Вейсмана, «памяти» Эльзассера.

По нашему мнению это расхождение объясняется недиалектическим подходом Равена к спору преформизма и эпигенеза. Этот спор решается так же, как спор в вопросе о волновой или корпускулярной природе света, т.е. в духе принципа дополнительности Бора (которого Равен упоминает в положительном контексте). Диалектические противоположности (объект и субъект, волна и частица, преформизм и эпигенез, протяженность и информация, конечное и бесконечное, непрерывное и прерывное) не исключают, а дополняют, по Бору, друг друга. Равен же, с одной стороны, совершенно правильно утверждая необходимость отказа от объяснения целого его частями, т.е. соглашаясь с Дришем о наличии разницы («фактора Э») между суммой элементов и целым, в то же время, с другой стороны, продолжает в духе координатно-бытового подхода противопоставлять преформизм эпигенезу, т.е. предположение о наличии информации в зародыше предположению о развитии этой информации при росте организма. Но сама работа Равена, доказывающая, что имеет место и то, и другое, есть общий план о будущем взрослого организма в генах и есть изменения этого информационного плана в зависимости от среды, в которой организм растет! Как мысль фразы нельзя понять, углубляясь только в кропотливое изучение элементов этой фразы и не обращая внимания на ее целостность, точно так же структуру и поведение организмов нельзя понять, изучая лишь его молекулы и не обращая внимания на его целостность. Объяснение тел молекулами, молекул – атомами, атомов – элементарными частицами, т.е. редукционно-каузально-аксиоматический метод сегодня применим не ко всем сферам и в физике («элементарные» фридмоны оказываются вселенными) тем более этот метод не пригоден для объяснения организма органами, органов – тканями, тканей – биохимизмом молекул и т.п. Казуальность, учет временного фактора, безусловно, должна иметь место (что и демонстрирует геронтология), но эти традиционные методы обязательно должны быть дополнены тем, что раньше презрительно именовали мистикой телеологии и финализма, т.е. учетом функциональных признаков (орган, функция, адаптация, регуляция, организация). Равен, ратуя за этот подход, призывает отнестись к нему без эмоций и без подсознательной предубежденности, т.е. без того, что Эйнштейн именовал Главной Иллюзией Здравого Рассудка, формирующейся в нашем подсознании, примерно, к шестнадцатилетнему возрасту и остающейся затем уже на всю жизнь в качестве предрассудка, воспринимаемого нами как непреложная, фундаментальнейшая истина в нашем понимании природы мироздания. О том, что это понимание механистично, Равен говорит со всей определенностью, подчеркивая, что попытки истолкования организма как механизма, абсолютно бесперспективны. Многое, конечно, требует дальнейшего уточнения, например, соотношение между информацией, которую Равен называет «специфической» для данного организма, и информацией, которую организм берёт из среды, т.е., как говорил Шредингер, «живое существо питается упорядоченностью», однако такое превращение возможно только потому, что организм с самого начала обладает внутренней упорядоченностью, служащей шаблоном, по которому происходит подобное превращение. Но если это так, то где же несовместимость преформизма («внутреннего шаблона») и эпигенеза («агента развития»)? Соотношение между ними такое же, как между волной и частицей в вопросе о природе света: иногда на первый план выступает один аспект, иногда другой, но они не зачёркивают, а дополняют друг друга!

Говоря о законе сохранения информации, Равен ссылается на Брансона (1953) как первооткрывателя этого закона и формирует его следующим образом: количество информации, содержащейся в данной системе в момент времени t₁, равно её количеству в момент времени t₀ плюс количество информации, полученное за промежуток времени от t₀ до t₁ от окружающей среды, минус количество информации, которую система утратила за тот же промежуток времени. В нашей монографии «принцип неразличимости части и целого (закон сохранения информации)» депонирован в ИНИОН, 1987 год, №30097, этот закон берётся в более широком плане, поскольку в качестве рассматриваемой системы выступает не отдельный организм, а мир в целом. Более подробно мы на этом остановимся в следующем разделе.