Онтологические прогулки

        Мнения философов, психологов и писателей по поводу совести как врождённого или приобретённого чувства разделились. Одни считают совесть компасом среди неведомого, то есть изначально данным, живущим в нас законом, некой очевидностью сердца. Другие –  что это, всего лишь, эмоциональный страж убеждений, неизбежное колебание между нравственными установками социума и  собственными желаниями, не более как боязнь мнения других. У М. Горького есть даже такое высказывание, которое вполне могло бы стать словами Раскольникова: «Совесть – это сила, непобедимая лишь для слабых духом, сильные же быстро овладевают ею и порабощают её своим желанием». Даже Л. Толстой, говоривший: «Совесть есть тот высший закон всего живущего, который каждый сознаёт в себе не только признанием прав этого всего живущего, но любовью к нему», вдруг заявляет следующее: «Совесть есть память общества, усвояемая отдельным лицом». В итоге его понимание совести раскалывается на два представления о её искусственной и естественной природе. Вольтер, подчёркивая искусственное происхождение совести, утверждает так: «Люди никогда не испытывают угрызений совести от поступков, ставших у них обычаем». Как, например,  обычай древних иудеев, не смотря на заповедь «Не убий», побивать камнями ближних, преступивших законные установления. Но к какой части человеческого разумения или сознания было обращение Иисуса: «Пусть первым бросит камень тот, кто не чувствует в себе греха»? И как насмешка над честолюбивыми потугами людей звучат слова А. Швейцера: «Чистая совесть есть изобретение дьявола»!

 

      Так всё же, что есть на самом деле совесть в нас? Она наш внутренний свидетель или судья, прививаемый каждому с детства человеческим обществом? А. Граф предлагает: «Кто хочет услышать голос своей совести, тот должен установить тишину вокруг и внутри себя». И как продолжение этой мысли В. А. Сухомлинский верно подмечает: «Человек является таким, каким он становится, оставаясь наедине с самим собой. Истинная человеческая сущность выражается в нём тогда, когда его поступками движет не кто-то, а его собственная совесть». Если думать, что человеку даётся жизнь лишь один раз, то кажется  не понятным, почему, воспитываясь в одной и той же семье, могут быть совершенно разные в нравственном отношении дети? Но когда мы помыслим, что человеческая душа проходит через многие жизни, то врождённая совесть человека – это, скорее всего, уже начатый оптимальный путь кристаллизации его души, своего рода вектор её развития, внутренняя навигационная система, сдерживающая резкие отклонения в сторону, способные разрушить тонкие совершенствующиеся структуры души. Такая фраза Публилия Сира: «В ком нет чувства стыда, на того подействует лишь страх» указывает на множество ещё незрелых мало прошедших  душ, не вкусивших благ качественного роста. У Александра Блока есть меткая мысль: «Человеческая совесть побуждает человека искать лучшего и помогает ему порой отказываться от старого, уютного, милого, но умирающего и разлагающегося – в пользу нового, сначала неуютного и немилого, но обещающего свежую жизнь». Говоря другими словами, совесть человека побуждает его прожить не как-то, а на совесть. Люди спешат более-менее подобающе устроить свою жизнь, не понимая важности того, что жизнь свою надо стараться, как бы сложно ни было, формировать самому и по совести, а не пристраивать её к общему безобразию. На корабле дураков и уродов совестливому человеку будет совсем худо. Кто же он, этот человек с совестью, интуитивно чувствующий, как правильно было бы для него жить? Может совесть передаётся генетически, когда в сотнях поколений  оттачивались и прояснялись приемлемые  условия для здравого бытия на своей земле? Но одной генетической памяти мало, каждый человек, какого бы рода и племени он не был, индивидуален, его быль велика, и помимо родословной тела, у него есть ещё родословная души, генезис духа, опыт пройденных путей. Основная масса учёных считает, что индивидуальность человека – всего лишь новая комбинация генов, однако почему у некоторых детей в раннем возрасте всплывает память об их прошлых жизнях, причём в точных и проверенных деталях? По поводу объяснения этого феномена идёт множество споров, как, впрочем, и по поводу объяснения свойств памяти и сознания. Мы можем так же поспорить о том, что же всё-таки формирует нашу индивидуальность, но давайте взглянем на этот вопрос со стороны нашей темы.

 

        Возьмём для примера, так называемого, бессовестного человека, того, кто легко подчинил совесть своим желаниям ( о некоторых людях даже говорят, что у них «совести не было отродясь»). Если мы посмотрим на его индивидуальность, она может быть достаточно пёстрой, но говорим ли мы в этом случае о подлинной  индивидуальности, возможно у человека без совести просматривается лишь его психотип – некая разновидность реакций на происходящее? Ведь и у животных, например двух щенков, рождённых одной матерью, может наблюдаться большое отличие в поведении. Однако если голодная собака ухватила свой кусок, она съест его сама, и скорее зароет остатки, нежели будет делиться. В период срабатывания инстинкта самосохранения различия в поведении у животных стираются. Когда же смотришь на поступки людей, то даже в моменты смертельной опасности, некоторые готовы пожертвовать собой, нежели навредить своей душе – пойти против совести. Выходит так, что совесть человека – инстинкт сохранения его души, а точнее намеченного ею пути духовного роста.

 

        В наше «прогрессивное» время многие считают совесть чем-то лишним, мол, она только мешает осуществлению амбиций делового человека, а так же, что вместе с ней нет нужды и в духовном развитии. Нынче пекутся только о развитии интеллекта, и то, лишь об одной его части – логике, хотя до высших математических истин бизнесмену или банкиру тоже нет дела, как и большинству представителей, так называемого, цивилизованного общества. Духовность оживает в человеке, когда к интеллектуальным процессам его разума активно подключается сознание. Тогда он начинает осознавать себя и окружающий мир, как единый организм, и понимание своей роли в бытии этого организма становится его совестью, а нарушение её – членовредительством. Исследуя себя основательнее, и, со временем, находя гармоничное разрешение внутренних проблем, человек близится к пониманию индивидуальной совести, к её оттенкам, которые свойственны лишь для его души. Открывая глубокие предпочтения своей души и согласуя их с общей направленностью эволюции мироздания, постепенно формируется жизненная философия человека, понимаемая им как воля самого мира, преломлённая сквозь призму его индивидуальности к ещё большей широте сознания. Но такая выработка жизненной позиции происходит очень редко, в основном люди из-за глухоты к своей душе стараются соответствовать навязанным ценностям, думая, что связанные с общепринятыми стандартами цели и желания принадлежат им.

 

        Религии, объединившиеся с государствами, как институты этических установлений для масс,  грубо обобщают нравственные нормы и, конечно же, будут сохранять приоритет государства над человеком «всякая власть от Бога», или церкви над верующим «соберитесь овцы в паству». В этом смысле по-прежнему актуальны слова из Нового Завета: «Кто сбережёт свою душу, тот погибнет, а кто погубит её, тот спасётся». Человек, как и прежде, воспринимается лишь составляющей частью общества, неким подобием муравья, и обществу совсем нет дела до  человека, как индивидуальности. Сейчас всё так закручено в технически развивающемся государстве, что даже самому человеку не до своего внутреннего мира, и уж тем более не до своей совести, забитой в угол вместе с душой. Важнее общественные эталоны, держащая нос по ветру совесть большинства, которая как раз имеет искусственное происхождение и больше похожа на психологическую установку – «делай так – и у тебя всё будет хорошо!» Но есть неписаный закон души, и этот закон – человеческая совесть, покуда люди будут хоть как-то её слышать, их не превратят в зомби. Однако нынче, глядя на всеобщее «процветание», кажется, что много-тысячелетняя человеческая культура и все её духовные достижения уже отживут в этом веке. Её сменит новый взгляд на государство, как на универсальную систему, не нуждающуюся в большинстве людей, которых можно будет отправить в бессрочную командировку на другие планеты солнечной системы или превратить их в весьма полезный планктон – генетическое сырьё для научных экспериментов.

 

                Что же такое интеллектуальная добросовестность?

 

       У Фридриха Ницше есть такое высказывание: «Угрызения совести подобны собаке, кусающей саму себя». Пожалуй, никто из великих мыслителей, как он, не подвергал настолько резкой критике прививаемую веками христианскую мораль и связанные с ней нравственные устои общества. В разрез общепринятым ценностям, он славил само-катящееся колесо индивидуальности, и государство рассматривал, как иерархию духовного созревания человека, а не как сословное распределение ролей, где без самосовершенствования неизбежна деградация высших слоёв общества. Её мы сейчас наблюдаем в нашем современном обществе, судя по ведущей роли финансовой элиты, содействующей выгодными денежными вливаниями тем, кто зарабатывает на растлении социума. Таких толстосумов Ницше в своё время называл раззолоченной чернью. Немецкий философ, хотя и считал застоявшиеся христианские установки моралином, отравляющим здравомыслие и вызывающим гипертрофию чувств, но, всё же, отрицая самоотверженность сострадающего, он проявил глубокое сострадание к будущности человечества, подарив ему духовную цель – идею о сверхчеловеке. Но мы все знаем, что происходит, когда хорошие идеи попадают в нездоровые головы идеологов масс, а потом дополняются всеобщим мнением. «Дай нам последнего, самого счастливого человека, а сверхчеловека забери себе», - ответила рыночная толпа на призывы Заратустры стремиться к образу сверхчеловека.

  

       Занимаясь переоценкой всех ценностей, Ницше выделял главное качество философа – интеллектуальную добросовестность. Он не воспринимал совесть за что-то лишнее, и, признавая её положительные стороны, сам был, не смотря на резкость своего пера, по жизни весьма деликатным человеком. К нему тянулись простые люди, и торговцы продуктами предлагали самое лучшее из своего товара, не позволяя себе обманывать его. Ницше говорил, что имеет тонкие и длинные психологические усики, которыми он может нащупать душу любого человека. Его друзья и знакомые подтверждали, что он владел завидной чуткостью к скрытым человеческим побуждениям. А для этого надо иметь острую наблюдательность развитого сознания и  достаточно гармоничный интеллект, дабы не сползти к ошибочному шаблону в суждении. Как, например мнение многих образованных людей, что философия Ницше довела его до сумасшествия. Это хорошее свидетельство интеллектуальной недобросовестности, в таком суждении упускается из виду травма  головы, произошедшая в результате падения с лошади ещё в молодости, а так же многие  болезни,перенесённые, унаследованные и заработанные в студенческие напряженные годы, из-за которых Ницше уже в 35 лет пришлось оставить педагогическую деятельность, и, в последствии, позиционировать свою философию, как волю к здоровью. Единственное, что отчасти могло оказаться причиной помешательства, это свойственная  великим людям самоотверженность, когда он, не смотря на очень шаткое здоровье, нагрузил себя обилием высоких задач, с которыми не справились бы и два десятка профессоров. В итоге его интеллект, на фоне падающего зрения, всё более учащающихся приступов рвоты и общего плохого самочувствия, дал сбой, а завершилось всё  тремя апоплексическими ударами.

 

       Но даже став пациентом психической клиники, Ницше удивлял своих друзей способностью к осознанной игре на фортепиано. Его друг П. Гаст писал: «Вчера я побывал на верхнем этаже, среди кучи сумасшедших, где обычно находится Ницше (по правде говоря, вход строжайше воспрещён); оттуда мы спустились в музыкальную комнату. Я хотел сесть за рояль и передал Ницше свёрток с шестью оладьями, которые приносил ему ежедневно, но он сказал мне: «Нет, любезный друг, я не хочу, чтобы пальцы мои стали липкими, прежде я хочу немного поиграть». Тут он уселся за инструмент и начал импровизировать. О, если бы вы слышали это! Ни одной фальшивой ноты! Сплетение звуков тристановской утончённости! Pianissimi, потом хоры и фанфары, бетховенский гнев и триумфальное пение, и снова нежность, мечтательность – неописуемо! Какая жалость, что у меня не было фонографа! Всё это произвело громадный эффект на его мозг, он выглядел преображённым!» Так же мать Ницше писала Ф. Овербеку: «Мне кажется, что мозг его просветляется с каждой неделей. Так несколько дней назад он сел за рояль, как это по обыкновению делает всегда после обеда, и сыграл мелодию очень мне понравившуюся, но незнакомую. К вечеру я спросила его, что это была за мелодия, он ответил мне: «Opus 31 Бетховена, в трёх частях». Его игра на фортепиано столь осмысленна, что кажется, будто он думает при этом…»

 

       По всей видимости, от апоплексического удара у Ф. Ницше в основном пострадало левое полушарие мозга. Замечено, что при органическом поражении левого полушария у художников и музыкантов возможно увеличение творческих способностей. Образное мышление перестаёт быть скованным рассудочностью, и правое полушарие, освобождаясь от подавляющего влияния левополушарного мышления, требующего всюду однозначного контекста, начинает раскрывать свой  потенциал во всей многозначности. Судя по философии Ницше, у него преимущественную позицию занимало правое полушарие, которому свойственна критичность – разносторонняя целостная оценка объекта. Но по воле судьбы, немецкий философ много занимался филологией – наукой о слове, и тем самым, способствовал   полноценному развитию левого полушария, отвечающего за вербально-логическое мышление. То, что он уже в 24 года получил звание профессора филологии (небывалый факт!), явственно подтвердило  взаимно усилившуюся работу полушарий его мозга, благодаря возникшему динамическому равновесию их функциональных особенностей. Его учитель, профессор филологии Ричль, возбужденно писал своему коллеге В. Фишеру: «Просто удивительно, каким образом в Ницше уживаются две души. С одной стороны, строжайший метод квалифицированно научного исследования…, с другой, этот фантастически чрезмерный, сверхостроумно перекувыркивающийся в непонятное, вагнеро-шопенгауэровский искусство-мистерие-религие-фанатизм!». Сам Ричль признаётся там же в письме: «Нам недостаёт взаимопонимания; для меня он слишком головокружительно высок, для него я слишком гусенично ползуч». Так бывает всегда, когда сталкивается творческий настрой с выхолощенной рассудительностью. Например, свидетельствуя об ограниченности слов и понятий, Ницше сетует: «Что труднее всего поддаётся переводу с одного языка на другой, так это темп его стиля, коренящийся в характере расы, или, выражаясь физиологически, в среднем темпе её «обмена веществ». Есть переводы, считаемые добросовестными, но являющиеся почти искажениями, как невольные опошления оригинала, просто потому, что не могут передать его смелого, весёлого темпа, который перескакивает, переносит нас через все опасности, кроющиеся в вещах и словах». Здесь он указывает, насколько только лишь смысловое рассудочное понимание текста может умалить общее содержание написанного, а также исказить дух автора. Без активного участия правого полушария, чувствующего музыку слов, их эмоциональный фон, мы теряем ощущение  атмосферы, в которой рождалась истина писателя, а это говорит об очень многом, и главное о том, что в писателе хочет высказаться, предъявляя себя, как истину.

 

        Но давайте вернёмся к афоризму Ницше об угрызениях совести, сравниваемых с образом кусающей себя собаки. Здесь он, с иронией, характерной для образного мышления, сопоставляет муки совести с намеренным причинением вреда самому себе, и ставит под текстом вопрос: «Зачем?». Мы знаем, что некоторые «хорошо» и «плохо» нашего воспитания впитаны нашим разумом, как некие подсознательные комплексы, роль которых заключается в автоматической реакции на те, или иные ситуации. Нам знакомо чувство стыда, растерянности, позора, когда срабатывает установка «плохо», и чувство нормы, уверенности и гордости, когда срабатывает установка «хорошо». Но с развитием интеллекта, приходит понимание работы этих комплексов, и, не желая быть куклой на ниточках, мы спрашиваем себя, а что, собственно, именно для меня «хорошо» и «плохо»?  С этого момента у многих часто возникает ошибочное представление о самих себе. Если рассматривать себя только, как разумное тело, которому дана один лишь раз короткая, приблизительно семидесятилетняя, жизнь, то кажется глупостью не пытаться обойти, где это выгодно, общественную мораль, чтобы удовлетворить все запросы своего тела. Но в основном ошибка кроется в понимании этих запросов: какие исходят от тела, а какие от способного к различного рода заблуждениям ума. Телу много не надо, а вот уму… Возникает естественный вопрос: «Что же это такое в нас, желающее через наш  разум  так много, что его не вместить в короткий отрезок человеческой жизни?». Что стремится к власти в нашем существе? Ницше верно выявил ошибку в шопенгауэровском понятии «мир как воля к жизни», ибо, действительно, жизнь не может хотеть себя, когда она уже есть, она может хотеть лишь большей жизни. Но мир – это даже и не «воля к власти», ибо дерево растёт не только в лесу, где в конкурентной борьбе старается захватить, как можно больше  места под солнцем.  Рост всего живого – это естественное развитие мира, его  стремление к расширенному само-восприятию, посредством всё более проясняющегося зеркала сознания. Всякий вихрь создаёт лабиринт само-отражения. Благодаря увеличению осознанности, живые существа научаются не только использовать, но иногда и обходить те или иные ситуации, а так же, начиная управлять собой, научаются создавать их. Жизнь по степени разумности самоопределяется в беспрерывно расширяющемся пространстве мироздания, она каждое мгновение способна структурировать себя в  более высокоорганизованные существа. Наверное, именно потому, чтобы сохранить свою энергию при расширении, Вселенная концентрируется во всевозможных структурах: галактиках, звёздах, планетах; и жизнь на планетах – это нарастающая форма наиболее активного и подвижного сопротивления остыванию. Даже рассматривая человеческую жизнь с точки зрения семидесятилетней одноразовости – такой взгляд, по сути, является  иллюзорной ошибкой ума, желающего вечную природу сознания вместить в отрезок времени – неужели непонятно, что когда тело перестаёт расти, а его существование продолжает длиться в два или три раза дольше, через нас растёт -  у одних медленно, у других, при участии разума и сознания, быстрее – некая незримая структура, которая  зародилась ещё вначале мира, или, хотя бы, вначале жизни на Земле? Авторы религий и множество  мистиков  назвали её душой. Наблюдая метаморфозы бытия, они интуитивно чувствовали, что многоуровневая нить жизни  никогда не обрывается, наоборот,  из пряжи мира она всё время наматывается в самоорганизующийся клубок. Душа – это не фантазия, а общее представление о росте внутренних структур всех живых существ. У Фридриха Ницше есть такая мысль:

      «Тело – это большой разум, множество с одним сознанием, война и мир, стадо и пастырь.

      Орудием твоего тела является также твой маленький разум, брат мой; ты называешь «духом» это маленькое орудие, эту игрушку твоего большого разума.

      Что чувствует чувство и что познаёт ум – никогда не имеет в себе своей цели. Но чувство и ум хотели бы убедить тебя, что они цель всех вещей: так тщеславны они.

      Орудием и игрушкой являются чувство и ум: за ними лежит ещё Само. Само ищет также глазами чувств, оно прислушивается также ушами духа.

      За твоими мыслями и чувствами, брат мой, стоит более могущественный повелитель, неведомый мудрец, - он называется Само. В твоём теле он живёт; он и есть твоё тело.

      Больше разума в твоём теле, чем в твоей высшей мудрости. И кто знает, к чему нужна твоему телу твоя высшая мудрость?» Однако  правильно ли будет искать это Само в пределах нашего тела, или даже в пределах рода, а также всего человечества?

 

      Мы уже знаем, что вихрь – это универсальная форма движения всех структур мира. Все части расширяющейся Вселенной стремятся вернуться к единству, сохранить и приумножить свою энергию за счёт концентрации и объединения с другими частями. Чем сложнее и гармоничнее становится структура, тем всё ближе она к способности саморегуляции. Таким образом мир, расширяясь, сохраняет свою цельность, ибо связь между структурами никогда не теряется, наоборот, она нарастает пропорционально расширению. И эта связь не силы гравитации, которые, по сути, говорят о количестве  энергии, удерживаемой различными структурами, но тёмная материя, из которой проявляется сознание – венец саморегуляции. Однако то, что мы называем своим сознанием, пока только лишь малая часть бессознательного. Наше Само стремится осознать себя, и в этом осознании найти пути своего дальнейшего развития, дабы успешно продвигать жизнь, как прогрессивную форму существования, способную сохранять связи между структурами уже на сознательном уровне. В руках нашего Само теперь есть маленькое кривоватое зеркало сознания, благодаря которому, пусть пока ещё в сильно искажённом виде, ускорилось согласование многих информационных потоков. В отличие от опыта, записываемого в генах и передаваемого медленно из поколения в поколение, быстрое схватывание большого объёма информации в течение одной жизни через осознание и разумение требует более мощного носителя. И этот носитель есть уже  давно. Само мира вряд ли бы записывало весь  опыт земного бытия лишь на хрупких телах живых существ. Тело, ни как не иначе, является носителем не только своей информации, но также информации о Земле и Космосе. Какие гены могли бы её вместить? Это значит, что внутри тела, возможно на тонко структурированном энергетическом уровне, есть некая субстанция, способная обозревать всю  Землю от её начала и подключаться к разуму и памяти Вселенной. Кто-то, пожалуй, возразит: а есть ли разум у Вселенной, и где он локализован? Одно можно сказать, разум Вселенной не имеет формы для последующей локализации, ведь и мозги человека – это по большей части приёмник. Фридрих Ницше писал:

       «Я тело и душа» - так говорит ребёнок. И почему не говорить, как дети?

 Но пробудившийся, знающий, говорит: я тело, только тело, и ничто больше; а душа есть только слово для чего-то в теле». Однако это «чего-то» знает гораздо больше тела, оно всякий раз из мельчайших клеточек  возобновляет тело в несколько  ином варианте, открывая для человеческого разума новые горизонты. Душа в каждом перерождении подготавливает очередной, более расширенный плацдарм с целью получения недостающих впечатлений, необходимых ей для дальнейшей кристаллизации своей тонкой многоуровневой структуры. В этом вопросе можно согласиться, чисто с психологической стороны, с мистиком первой половины двадцатого века Георгием Гурджиевым, говорившим, что человек это всего лишь биологическая машина, а душа – это то, что надо ещё создать, выкристаллизовать в себе. Мне кажется, вернее было бы сказать: свою душу надо пробудить и активизировать. Но понимание наличия, пусть даже спящей, души в каждом живом существе не создаёт психологического напряжения, боязни потерять своё индивидуальное воплощение после смерти тела. Поэтому восточные мистики, отстаивая реинкарнацию человеческого духа,  используют другой психологический приём, они утверждают, что земной мир – это сонм иллюзий и страданий, и пытаются утомить человеческий ум представлением бесконечной череды бессмысленных мучительных воплощений, если душа, с каждым перерождением, не будет стремиться окончательно избавиться от пут  майи ради высшего истинного мира абсолютной свободы, в котором она сливается с вечным Атманом.

 

       Многие эрудиты не воспринимают Ницше  философом, они считают его лишь поэтизирующим филологом, или, в лучшем случае, хорошим  психологом. Они заявляют, что он не создал целостной философской концепции, и, кроме критики человеческих ценностей, обозначил только две ключевых идеи: Вечное возвращение того же и Сверхчеловек, как выражение воли к власти самой жизни; причём  эти идеи как-то слабо связаны между собой и даже противоречат друг другу. Но давайте поближе рассмотрим идеи Ницше, они помогут нам лучше разобраться в природе совести, а также в том, что же, всё-таки, можно считать подлинной интеллектуальной добросовестностью?

 

                          Дерево или колесо?

 

        Я не совсем согласен с мыслью Вячеслава Шевченко о том, что на смену древнему символу «мирового древа» пришёл более поздний символ «колеса рождений», сменяя тем самым органическую символику на механистическую, которая закрепляет в умах людей идею «центрального порядка», отрицающего полновластие рода. Да, совершенно верно, что с развитием  цивилизации, народы стали государствами и общинно-родовой образ жизни сменился на городской сословно-управленческий. Государства превратились в мегамашины, в которых естественная ценность человеческой жизни сменилась на механическую роль в социальной системе. Но символы дерева и колеса, являясь оживлённой версией креста и круга, также стары и неразрывны, как полушария человеческого мозга. Дерево, являясь символом последовательного линейного движения, относится к левому полушарию, а колесо, выражающее круговое всеохватное движение, принадлежит к симультанному одномоментному восприятию правого полушария. Интересно, что линейное движение обрело образ дерева, со всей его многозначностью, именно благодаря конкретно-образному  правополушарному мышлению, а круговое движение обрело практическое воплощение в колесе, благодаря абстрактно-логическому  мышлению левого полушария. В этой связи хорошо просматривается две вышеупомянутые идеи Фридриха Ницше:  Сверхчеловек, как выражение роста перспектив жизни и Вечное возвращение, как отражение вечности в колесе времён. Неявно выраженное, постепенно обнаруживаемое круговое движение в природе абстрактно дорисовывается нашей логикой в некий круг времени. Идея Ницше о «Вечном возвращении того же» возможно имела прежде всего психологическое значение, потому что он сам считал круг лишь голой абстракцией, принимая окружность, как неразумную необходимость, без какой-либо формальной, этической и эстетической обратной стороны. Но позиционируя себя, как имморалиста, разбивающего идейные и нравственные идолы, он всё-таки выбрал замкнутый круг вопреки навязываемым смыслам старых человеческих ценностей и религиозным миро-воззрениям, вплетающим этику в миропорядок. В кажущемся бессмысленным повторении того же, причём до мельчайших деталей, он видит некое самоутверждение жизни, готовой совершать свои малые и большие круги ради одного только движения, ради всё время возвращающегося духа становления. И этот дух становления Ницше называл человеческим роком, ибо сознание человека, уловленное бесконечно возобновляющимся  кольцом единственной жизни, несмотря на понимание  безвыходности своего положения, должно, преодолевая себя, утверждать будущность большого кольца становления, где в последнем  звене малых колец вечности суждено появиться Сверхчеловеку, на котором замкнётся и большой круг Вечного возвращения. Но, как бы мы не пытались математически обосновать точное повторение того же, погрешность в расчётах неизбежна, потому что мир не просто движется, но ещё и растёт с ускорением. Все жизни это только лишь ступени на едином пути наших душ -  прозревающих глаз единого Разума.

 

       У нас не получается припомнить, что было до нашего рождения и уж тем более вспомнить будущее. Нам известен, да и то смутно, лишь фрагмент настоящей жизни, проживаемой с данным на короткий век индивидуальным сознанием и постепенно угасающей временной памятью. Поэтому идея «Вечного возвращения того же» звучит, как логическое резюме единственно сознаваемой жизни.  Ведь говорить о полном завершении жизни после смерти тела такая же глупость, что и поиск конца на окружности. Даже когда мы отложим в сторону всю тематику  души, нам не обойти присутствующее в нас  сознание и вопрос о том, откуда оно берёт свои корни? Если разбить зеркало, от этого не исчезнет природа зеркальности, проявляющаяся во всех вещах; время властно над индивидуальным изменением формы, но не над вечностью. Сознание сменяет костюмы, для него не имеет значения что, как и где оно будет отражать. Наоборот, для всех манифестаций мира существенна возможность пользования природой зеркальности. Вечная потенциальная способность любой развивающейся структуры к само-отражению и есть начало жизни. Пульсирующая Вселенная – это также и двухстороннее зеркало. Но давайте вернёмся к психологеме «Вечного возвращения того же».

 

        Если бы действительно так было, что мы проживаем свою единственную жизнь, копируя её бесчисленное количество раз, то каким должно сложиться отношение человека к своим намерениям? Находясь в железном кольце детерминации, он будет воспринимать свою волю, как рок, как вечную судьбу следовать своим неизменным  устремлениям. Иллюзия свободы принятия решений дарила бы ему ощущение свежести бытия, однако понимание того, что все его действия будут повторяться бесчисленное количество  раз, вносило бы в них разумную предусмотрительность и желание жить наилучшим образом, ибо к тому, что будет сделано, придётся возвращаться во всех последующих бесчисленных жизнях. Преодоление пороков, отказ себе в праве на глупость, экономия бесценного времени, а также поиск наилучшего осуществления своих высочайших побуждений, стали бы его нормой, ибо разве захотел бы он оказаться в вечной помойной яме неудавшейся жизни. В таком раскладе не потребовалось бы никаких моральных установлений, потому как, кто будет наплевательски относиться к себе и другим, когда это останется с ним навсегда? Глупец и невежа из-за неспособности  гармонизировать свои чувства и мысли становятся  для себя вечной мукой. Христианство хотело тоже создать напряжение в уме человека от понимания единственности  существования его тела и последующего для души, в зависимости от поступков и образа жизни, вечного наказания или благодати. Но жить по инструкции, а не из глубоких побуждений своей души, в надежде, что  за временную исполнительность будет получена вечная награда, разве это не профанация духовности? Идея о Сверхчеловеке стала выходом из замкнутого круга христианских ожиданий спасения, она учит способности слышать себя, а не быть послушным, вдохновляет на преодоление всего наносного, мешающего быть творцом самого себя. Услышать голос своей души, все равно, что открыть путеводную карту индивидуальной  совести, она и есть та подлинная совесть, которой следовало бы руководствоваться.

 

        Мысль о «Вечном возвращении того же»  замкнула мир в абстрактном круге вечности, но идея о Сверхчеловеке сделала из круга спираль, некий растущий вихрь, и мир обрёл творческую свободу. Эти две идеи Ницше – свидетельство разнонаправленных видов мышления; левое полушарие мозга стремится к концентрации - свёртыванию, а правое к медитации – развёртыванию. Давайте попробуем взглянуть на мир не со стороны логики, привыкшей воспринимать мир на свой манер, как нечто последовательно меняющееся, а со стороны целостного восприятия, рассматривающего мир, как нечто уже осуществлённое во всех возможных вариантах. Допустите, хотя бы на несколько минут, что движется не мир, а наше сознание – душа, отражающая в себе по ходу полёта, одну из многочисленных версий бытия. Её тяга к чему-то  особенному определяет выбор пути по тому или другому пласту уже свершившихся в вечности событий. Мы часто говорим, что нами движут желания, однако двигается ли на самом деле наше тело, или может оно, имеет форму растянутого во времени криволинейного туннеля, по которому движется поезд нашего духа. Нам кажется, что тело способно совершать множество различных движений, когда ум принимает те или иные решения, однако на самом деле может быть так, что все варианты действий, запечатлённые в вечности – это множество разветвляющихся туннелей нашего тела, по которым избирательно перемещается душа. И когда она изживает интерес к разновидностям этого туннеля, или он просто резко обрывается, душа переходит в совершенно другие лабиринты тел. Когда мы сидим в пассажирском поезде и видим в окне медленно проходящий железнодорожный состав, очевидность не обязательно такова, какой она нам кажется; посмотрев в окно напротив, мы вдруг обнаруживаем, что движется именно наш поезд. Возможно, душа  и есть машина времени, о которой мечтают учёные, но только у неё нет кнопок и рычагов, а имеется лишь воля и сознание. Измененные состояния сознания, такие как гипноз, медитация, сон, а также провидение, интуиция и вдохновение, называемые шестым чувством, разве они не первоначальные смещения души во времени и пространстве вариантов?

            

         Резюме.  Если мы не хотим быть пусто-цветами по отношению к своей душе, то следовало бы периодически менять перспективы левого и правого мышления, чтобы картина мира не принимала, искажающие её, односторонние черты. Необходим всё более углубляющийся синтез двух типов мышления, а для этого нужно равноценно развивать и логику, и образное виденье. Сознание – это зеркало, приставленное к нашему опыту, в котором разум каждого человека видит, насколько глубоко он знает предмет, а совесть – понимание вестей (информации), приходящих из горнего мира души, наша высшая мудрость.