Онтологические прогулки

Мы знаем только одну единственную науку, науку истории. Историю можно рассматривать с двух сторон, её можно разделить на историю природы и историю людей. Однако обе эти стороны неразрывно связаны; до тех пор, пока существуют люди, история природы и история людей взаимно обусловливают друг друга.

                                                                                                                             (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., 2 изд. Т. 3. С. 16, прим.)

1. Из истории натурфилософии

Натурфилософия сегодня не в моде. Она, - хотя и по разным причинам, - мало интересна как естествоиспытателям, так и философам. В сущности, современной натурфилософии просто нет. Хотя в наших вузах даже читается общеобразовательный курс «Концепции современного естествознания», но понятно, что набор концепций – это еще не натурфилософия: из тысячи мышей не сложишь одного слона. А ведь именно с нее, натурфилософии, начинались в Европе и философия, и наука. Величайшие мудрецы Древней Греции, так называемые «досократики» (Фалес, Гераклит, Пифагор, Парменид, Эмпедокл, Демокрит, Анаксагор), более двух с половиной тысяч лет назад определили исходные принципы нашего сегодняшнего научного (!) миропонимания. Кажется, не было в древнегреческой и древнеримской истории ни одного значительного мыслителя, который бы не писал работу под названием «О природе». Греческим словом φύσις (фюзис) обозначали природу в самом широком значении. Наверное, только в античности могло появиться поэтическое переложение натурфилософии Эпикура, сделанное римлянином Лукрецием Каром в поэме «О природе вещей».

Вершиной античной натурфилософии и одновременно науки стало учение Аристотеля, чьи труды определили (и по форме, и по содержанию) не только всю последующую античную, но и средневековую натурфилософию в христианском и исламском мире. На основе Аристотеля были написаны философские труды о природе крупнейших мыслителей средневековья Авиценны и Ибн-Рушда, Альберта Великого и даже (удивительно!) величайшего в истории философии схоласта Фомы Аквинского. Мы ведь привыкли думать, что схоластика бесконечно далека от жизни и природы. А между тем без средневековой схоластики европейская цивилизация не смогла бы предложить миру язык и стиль мышления классической европейской науки, которая вместе со своим детищем – техникой в XIX-XX вв. до неузнаваемости изменила всю планету и, может быть, даже самого человека. А вроде рассуждали о Боге, ангелах, рае и аде…

Интерес к природе вспыхнул с новой силой в эпоху Возрождения, хотя по-прежнему было небезопасно изучение телесности человека, которое веками было под запретом: достаточно вспомнить тайные анатомические изыскания Леонардо да Винчи. Самыми выдающимися натурфилософами того времени стали католик Николай Коперник и пантеист Джордано Бруно. А в Новое время (XVII-XVIII вв.) природа вообще стала главным, хотя и не единственным, объектом внимания крупнейших мыслителей Европы: Р. Декарта, Ф. Бэкона, Б. Спинозы, Т. Гоббса, Дж. Локка, Г. Лейбница, целой плеяды французских материалистов (Ламетри, Дидро, Гельвеция, Гольбаха) и русского гения М.В. Ломоносова. Конечно, в эпоху раннего капитализма интерес к природе стал совсем иными по сравнения с удивлением и восторгом античности или подозрительностью и религиозной снисходительностью средневековья – гносеологическим и даже прагматическим. Лозунгом той эпохи стал афоризм Френсиса Бэкона: scientia potestas est (знание – сила). Смысл его прост – знать законы природы, чтобы быть её хозяином.

Сегодня мало кто обращает внимание на то, что главный труд 1687 г. основоположника классической физики Исаака Ньютона назывался «Математические начала натуральной философии» (лат. Philosophiae Naturalis Principia Mathematica), то есть натурфилософии. И уж совсем удивительно, что сам Ньютон видел своё призвание не в математизации натурфилософии, обессмертившей его имя, а в толковании Библии. Но в последнем увлечении Ньютон не был ни уникален, ни оригинален. А вот математическое описание таких явлений природы как 1) притяжение, 2) инерция, 3) ускорение и 4) равенство сил действия и противодействия превратила натурфилософию в науку (классическую механику). Как говорил Кант, во всякой науке ровно столько науки, сколько в ней математики.

Однако математизация натурфилософии Ньютоном, а также его главным соперником Г. Лейбницем стала началом ее «смерти», но и условием ее «воскрешения» и обновления. Исключительная роль в этом принадлежит И. Канту, который половину творческой жизни занимался преимущественно естествознанием (недаром же назвали теорию возникновения солнечной системы теорией Лапласа-Канта), а вторую половину – исключительно философией, притом нравственно ориентированной: «Две вещи наполняют мою душу чувством благоговения – звёздное небо надо мной и нравственный закон во мне». Свой главный труд «Критика чистого разума» Кант писал, намереваясь дать ответ на три вопроса: Как возможна математика? Как возможна (опытная) наука? Как возможна метафизика (то есть философия и богословие)? Кажется, сегодня никто не спорит с тем, что именно Кант сформулировал принципы познания, которые в полной мере проявились только спустя полтора столетия – в постклассической науке XX-XXI столетий.

Из критического рационализма Канта – через субъективный идеализм И. Фихте – выросла система натурфилософии Шеллинга, в которой природа понята как целостный организм. Она предстала у него первопричиной и первоначалом Всего, единством субъективного и объективного, а материя и дух – свойствами природы и вместе с тем различными состояниями абсолютного разума. Движущую силу (энергию) природы Шеллинг усмотрел в присущей ей полярности, внутренних противоположностей и их взаимодействии, как это наглядно предстает в полюсах магнита, положительном и отрицательном зарядах электричества. На мой взгляд, принципы натурфилософии Шеллинга (тот же принцип полярности и не только) органично накладываются на принципы квантовой механики. А, может быть, лежат в их основе?

Последним универсальным умом в истории человечества был Г. Гегель. Сегодня некоторые считают хорошим тоном при случае покритиковать с высоты XXI века его «Философию природы» как чисто спекулятивную и безнадёжно устаревшую, тогда как образованный и вдумчивый читатель найдет в ней идеи, созвучные самым революционным теориям естествознания второй половины XIX – XX века: квантовой механики, теории относительности, информатики, теории систем и синергетики. Слова, конечно, другие, но смысл – тот же. Неслучайно В.И. Ленин писал, что старается читать (т. е. понимать) Гегеля материалистически, а религиозный экзистенциалист Лев Шестов, начав читать Гегеля, и вовсе отшатнулся от его философии, воскликнув: «Она безбожна!»

Однако за последние два столетия (в эпоху индустриализации) ситуация кардинально изменилась. Естествознание стало насколько углубленно специализированным, что сегодня почти невозможно одновременно быть профессиональным философом и при этом профессионально компетентным в вопросах биологии и астрономии, географии и квантовой физики, медицины и геологии, химии и психологии. Времена универсальных мыслителей и энциклопедистов безвозвратно остались в прошлом.

Специализация – великая вещь, но она, как ржавчина, разъедает и разрывает изнутри, как разрывается изнутри видимая нами вселенная, философию, которая по идее должна осмысливать наши представления о мире, обществе и человеке, чтобы интегрировать их в некую целостную картину. Но не интегрирует и не осмысливает. Может быть, последним крупным натурфилософом был В.И. Ленин, предложивший в начале ХХ в. своё толкование понятия «материя» как философской категории для обозначения объективной реальности. Большинство же современных философов или не хотят: «А зачем? Наука и без нас прекрасно справляется со своим назначением.», или не решаются интегрировать и философски осмысливать достижения и проблемы естествознания. Системы понятий в естествознании и философии сегодня настолько разнятся, что возник своего рода «языковòй барьер» между естествоиспытателями и профессиональными философами. Пальцев рук хватит, чтобы перечислить известных мне мыслителей и ученых, которые в конце XIX-XX столетиях в равной степени владели языком философии и языком естествознания: Ф. Энгельс, Г. Спенсер, А. Богданов, П. Флоренский, В. Вернадский, Тейярд де Шарден, Л. Витгенштейн, Людвиг фон Берталанфи, Б. Рассел, И. Пригожин. Хотя, может быть, я кого-то забыл упомянуть.

Но дело даже не в том, что одни не знают языка других (в конце концов, это вопрос прирожденного таланта и образованности), а в том, что сам «перевод» понятий с одного языка на другой крайне затруднителен. Сегодня – в отличии от прежних эпох – философы и природоведы живут как будто в параллельных мирах. И ни в одном из них нет таких словарей, при помощи которых можно было бы перевести философский текст на язык физики (как науки о природе) и наоборот.

Сложившие в половине XIX столетия субъективистские учения (волюнтаризм А. Шопенгауэра, позитивизм О. Конта, религиозный экзистенциализм С. Кьеркегора, эстетизм Ф. Ницше), похоже, напрочь отбили у естествоиспытателей вкус к натурфилософии и вообще к метафизике. Мол, какой прок с нее, если там всё только про «себя любимого» (субъект), а природа – в лучшем случае назойливый фон, недостойный внимания. В начале ХХ столетия под влиянием позитивизма О. Конта, дискредитировавшего метафизику, в академических кругах обращение к онтологии, а тем более к Шопенгауэру с его почти бульварной популярностью, считалось чем-то предосудительным. Дело доходило до того, что «пансексуалист» З. Фрейд, врач-психиатр, стеснялся афишировать шопенгауэровские истоки своего психоанализа, теории личности и культуры. Письма Фрейда, свидетельствующие о влиянии на него Шопенгауэра, были опубликованы лишь полстолетия спустя после смерти основателя психоанализа. С другой стороны, и философы утратили вкус к природе в разных значениях этого слова: ойкуменальном (как месте обитания человека), генетическом (рождающем), субстратном (как «стройматериале»), космологическом или астрофизическом значении. Да и сегодня немногим философам интересно то, что выходит за пределы индивидуально-личностных (телесно-сексуальных, экзистенциальных, нравственных, религиозных) переживаний человека.

Даже те, кто с головой уходят в логику научного познания, мало связывают свои логические изыскания с существованием природы. Эдакая логика ради логики. «Игра в бисер» Германа Гессе. Логический позитивизм – это даже не современный вариант средневековой схоластики, а, скорее, эскапизм, бегство от действительности. В этом отношении очень показательная философская судьба «главного лингвистического позитивиста» Людвига Витгенштейна. Он удивлялся тайне бытия, но пытался (в ранний период своего творчества) разложить ее на атомарные высказывания науки, но потерпел фиаско, а живой язык, к которому обратился философ в поздний период, так и не открыл ему своих тайн. И говорить, чтò будет конечным результатом логического позитивизма, пока рано.

Если экзистенциализм «зацикливался» на пограничных ситуациях, в которых то и дело оказывается человек, даже если он ничего не делает и ничего с ним не приключается, между «мутным» (термин М. Хайдеггера) бытием и абсурдным (А. Камю) существованием, то постмодернизму ХХ в. стала интересна преимущественно патология: телесная, социальная, нравственная, сексуальная, психическая, умственная. Впрочем, из всех философских направлений конца ХХ века, наверное, только позитивизм и можно было бы в полной мере назвать по-гегелевски – «эпохой, выраженной в понятии». Именно постмодернизм, представивший мир как некий симулякр (тиражированную копию, у которой никогда не было оригинала), исследовавший патологию как норму, а деконструкцию, грамматологию и номадологию объявивший методами философствования (Ж. Деррида, Ж. Делёз и Ф. Гваттари), показал, что подлинность, норма и центризм в наше время стали неактуальны. В постмодернизме ризома (корневая система грибов, или грибница) стала пониматься как принцип существования мира, общества и человека, сущность которого (принципа) состоит в отрицании управляющего центра, всякой иерархии и необходимости. От принципа ризомы «рукой подать» до заключения – всё случайно и потому бессмысленно, как бессмысленна природа – эта проклятая необходимость, подавляющая дух свободы! А ведь со времен Эпикура многие философы искали источник свободы именно в природе…  

«А это-то здесь причем? Помниться, автор намеривался говорить о натурфилософии, о звездах, кварках и «всяком таком»? – спросит недоуменно читатель и будет по-своему прав. Но дело в том, что современная натурфилософия может быть создана лишь на основе философского опыта (как «успешного», так и «провального») не только классики, но и логического позитивизма, экзистенциализма и постмодернизма (как минимум в качестве контекста). Но обо всём по порядку.

2. Исходные принципы построения натурфилософии

Первое, о чем следует сказать, прежде чем перейти собственно к натурфилософии: не только наука, но и натурфилософия не может состояться, если она строится на голом месте, с нуля. Как говорил И. Ньютон, «я видел дальше других, только потому, что стоял на плечах гигантов». И от того, что появилась квантовая механика или теория относительности, никто не стал называть физику Ньютона наивной или продуктом фантазии ученого, а тем более шарлатанством. Почему же мы позволяем себе говорить о ранних философских воззрениях на природу как о наивном материализме? Ничего, кроме глупого высокомерия и поверхностности суждений, в таком отношении к античным представлениям о мире нет.

Натурфилософия также исторична, как и естествознание. И процесс ее развития – это в первую очередь «наведение оптики» на тот объект, который был изначально обозначен, очерчен, определен на заре человеческой цивилизации еще задолго до возникновения учений, которые и называют ошибочно наивным материализмом, а именно в мифологии[1]. Дело ведь не в языке. В данном случае не суть важно мифологические ли это образы, метафоры досократиков (например, природные стихии), дефиниции Аристотеля и схоластов или математические константы и формулы естествоиспытателей. Смысл натурфилософии в определении принципов понимания мироустройства. А с этой точки зрения, это еще вопрос: кто «наивнее» в таком понимании – древний мудрец или какой-нибудь лауреат Нобелевской премии?

Второе предварительное замечание. Натурфилософия – это, конечно, философия природы, но в первую очередь – философия. Поэтому она не может состояться, если не отталкивается от исходных для всякой философии понятий – бытия и небытия (для конкретных, точнее, отраслевых наук, а также техники, наверное, совсем необязательные). Какой бы смысл мы в них ни вкладывали и как бы ни были уверены в их познаваемости или, напротив, принципиальной непознаваемости, без этих понятий о натурфилософии нет смысла даже говорить. Поэтому выше я и сказал, что курс «Концепций современного естествознания» не может претендовать на статус натурфилософии: там нет исходного философского основания. Ну разве что ленинское учение о материи как объективной реальности, которое не нуждается в понятии «бытие», поскольку его роль – худо ли бедно – выполняет философская категория «материя»[2].

Третье предварительное соображение. Мироустройство дано нам как существование мира явлений природы, подчиненных объективным законам, которые принято называть сущностью явлений. Только этот мир и может быть объектом познания. Никакая натурфилософия и никакая наука не в состоянии ничего сказать нам о бытии, которое мы можем только полагать для того (!), чтобы понимать мир не как обман чувств, иллюзию, сон и т.п., а как некую действительность и верить, что мир этот существует на самом деле. Как писал И. Кант, даже если бы природа в одночасье открыла перед нами все свои секреты, мы всё равно никогда не сумеем выйти за пределы явлений и познавать мир вещей-самих-по-себе. В качестве «возражения» Канту (а на деле полной с ним солидарности) можно только «по-детски» спросить: «А зачем нам вообще познавать таинственную вещь-в-себе, если наше Я и без того таковой «вещью» и является?!» Познавать можно только нечто отличное от твоего Я, не тождественное ему. Применительно к внешнему для человека миру об этом писал еще К. Маркс: «Если бы явление и сущность совпадали, наука была бы не нужна», но даже сущность – это еще не бытие, а причина и закон существования явлений природы. К сожалению, мысль Канта о полагании непознаваемого бытия мало кто понимает, обвиняя его в агностицизме или, как иронично писал сам Кант, представляя его «врагом всякого познания и науки».

Это бытие непознаваемо, а существование вполне, хотя предела познанию сущности нет и быть не может. Не только в силу практической для человека вечности и бесконечности мироздания, а потому что «за спиной» сущности любого порядка всегда будет стоять вечная тайна бытия, в том числе тайна нашего трансцендентного Я, которое для нас более чем очевидно, но о котором мы ровным счетом ничего определенного сказать не можем. А приведенное выше положение Маркса в предельно общем виде можно было бы сформулировать так: если бы для человека бытие и существование совпадали, то познание было бы просто невозможно по той простой причине, что познавать было бы просто нечего, да и некому. Либо человек был бы всемогущим и всеведущим Богом, либо его, человека, никогда бы не существовало.

И последнее. Натурфилософия (именно как философия!) не может абстрагироваться, т.е. отвлечься, от субъекта познания природы и рассматривать мир как стопроцентную объективную реальность, существующую, говоря словами В.И. Ленина, «вне и независимо от наших ощущений». Не может этого сделать и наука, хотя до поры до времени верила в это или делала вид, что ей это удаётся (вот она научная то ли хитрость, то ли наивность!). Вопрос лишь в том, что именно познаем мы посредством науки: представления человека о мире или мир, представленный в человеке. Ответ на этот вопрос и для науки, и для натурфилософии однозначен: конечно, мир, но в его отношении к человеку, тогда как сам процесс познания есть встречное движение – гносеологическое отношение человека к миру. Иначе бы существование науки, как и натурфилософии, было бы просто бессмысленным. Точнее, они бы просто никогда не появились на свет.