Кинематограф
Владислав Пеньков (19/11/2018)
Кинематограф
Начинается случайно,
рвётся тонкий волосок.
А потом – сплошная тайна:
море, камни и песок,
скандинавские закаты,
скандинавские дожди.
- Мы ни в чём не виноваты?
- Я не жду. И ты не жди.
Море нежно. Море сонно –
вдох и выдох, выдох – вдох.
- Не молчи со мной, персона.
- Говори со мною, Бог.
Только камни, камни, камни
над водой и под водой.
Только крайне, крайне, крайне
пахнет солью и бедой.
Он не будет торопиться,
Он – хозяин волоску,
всем потерям, морю, птицам,
камню, мокрому песку.
Всем потерям, всем находкам –
два лица – потом одно.
Скандинавская погодка.
Скандинавское кино.
Земляничное место
Только светлая музыка лета
(ты не пьян? ты случайно не пьян),
словно тюлевый зонтик, воздета
над росой земляничных полян.
Ах, какое нам собственно дело –
мы стирали сорочки в крови –
что свистело, чирикало, пело
и так далее – лето любви.
Сводит горло от сладкого крика –
"Эй, профессор, вас не было тут!"
Да, здесь тоже растёт земляника,
только здесь по-другому растут.
Почему же так хочется, милый
и беспомощный, как дурачок,
а точнее, душа попросила, –
плакать в белый твой воротничок,
словно лодка и доски причала,
женский смех, поцелуй сгоряча – –
это смерть надо мной промолчала,
словно жизнь, над тобой прозвучав.
Донн
Ты на меня не будешь злиться?
И так ведь хмуро и свинцово
идут дожди, летают птицы,
идёт состав до Одинцово,
идёт трамвай простывший в Копли.
Трамвайка, травма – чем не сёстры?
Смахни слезу и вытри сопли,
и вслух прочти про полуостров,
про колокольный звон собора –
метафизическое что-то,
в чём одинокий голос хора
над Лондоном и над болотом.
Сказка
Раз упал, лежи и здравствуй.
Лёжа, здравствуй на снегу.
Небо синее, как царство.
Только больше не могу.
В царстве доброго Гвидона
золотые облака.
Благодати и закона
жизнь прекрасна и легка.
Только смысла больше нету.
Перетрут, не чтя за труд,
жизнь, как чистую монету,
ядра – чистый изумруд.
Нету сил на опохмелку,
силы нету на "прости".
И грызёт орешки белка –
записная травести.
Смотрит белка и смеётся,
был Гвидон, да весь прошёл.
Чёрный коршун в небе вьётся.
Ядра – чистый трамадол.
Мечта о вороне и Моцарте
Написать бы так разорвано,
так – рваниною словес,
чтобы чёрным горлом ворона
Моцарт маленький пролез –
доказательством прощения
прозвучал на белый свет,
оказался возвращением –
тем, чего на свете нет,
и чего, наверно, не было,
а точнее, только в нём
пролетело небом-неводом,
синим облаком-огнём.
Тень сквозь тень
-1-
Ты ни в чём не виновата.
Ты боролась с Ним в ночи –
от заката до заката.
Полдень. Домики. Грачи.
Колокольчик в правом ухе
разошёлся "динь-динь-дон".
Полдень. Домики. Старухи.
Полдень. Карканье ворон.
Ты боролась с Ним напрасно,
жилы порваны вотще.
Всё напрасно. Всё прекрасно –
каждый камешек в праще
закруглившейся дорожки,
пыль, ворона, седина,
силуэт в твоём окошке,
каждой вены глубина,
крик петуший, скрип осины,
взгляд усталый, тихий взор,
глубина глядит в глубины –
силуэт глядит во двор.
-2-
Зимней астры не сберечь.
Не веди об этом речь.
Облако повисло.
Нету в этом смысла.
Смысла нет, но есть мотив –
дома, птиц, колодца.
Не придёт возвратный тиф,
а мотив вернётся –
песня небольшая,
сна тебя лишая.
На плите остывший чай,
на чепце – оборки.
Никому не отвечай
без скороговорки.
О себя ломай язык.
Не поймут – не надо.
Так надёжней прятать крик –
вопли листопада,
крик дороги и песка,
мха и земляники,
напряжённого виска
ангельские крики.
-3-
Я уже не выдыхаю,
не могу я выдыхать,
улыбаюсь, отдыхаю,
проливаю чай в кровать.
Вот – на миг глаза закрою,
и предстанет мне на миг
двор старинного покроя
из моих старинных книг.
Слышен голос колокольни,
воркованье голубей –
это всё, что я запомнил,
всё, что помню, хоть убей.
Может, Псков, а может, Тула,
может, Амхерст в декабре.
Стол, приёмник, спинка стула,
руки – в лунном серебре.
Только голуби воркуют,
колоколенка звонит,
а влюблённые тоскуют,
а погасшее горит.
Спят созвездья и собаки,
не болит, тревоги нет,
через мусорные баки
прорастает маков цвет.
И проходят друг сквозь друга,
как сквозь тень проходит тень,
массачусетская вьюга,
достоевский белый день.
Калевала
Май, автобус, платья, лица –
всё куда-то никуда.
Спой мне, финская сестрица,
спой мне, чёрная вода.
Я пропал на той неделе,
заблудился в бороде
Вяйнёмяйнена, и ели
наклоняются к воде,
отражаются без спроса
в стёклах "басса" номер три,
звёзды падают с откоса
тоже где-то здесь внутри.
Сладко пахнет голубика,
сладко пахнут дым и мох,
пролетает с птичьим криком
по салону птичий бог.
Дай мне лист брусничный в руки,
дай мне хвойную иглу,
дай мне старой русской скуки
в окончательном углу.
И на листике брусничном
нацарапаю в бреду
на своём – старинном, личном –
калевальскую звезду.
Волки
Р. Г.
Накачавшись алкоголем
утро ясное встаёт,
жутковато, словно Голем,
золотисто, словно мёд.
Мы с тобою пили брагу,
били тысячу чертей,
оккупировали Прагу,
замирали на черте.
Мы с тобою просто волки,
просто скифы, нашу мать,
потому что с книжной полки
нас учили умирать,
потому что мы любили
видеть из своих степей,
как летят в автомобиле
в голубом сияньи дней
мимо дождика и лета
(будет в августе грибов!),
федериковой Джульетты
и отеческих гробов
на чужих погостах мира –
Трентиньян, Анук Эме.
Выдаёт степная лира,
что у трезвых на уме.
Любовь с осенью
Дышу тоской, пишу тоской –
настырною и русской,
осенним снегом на Тверской
и водкой, и закуской,
дышу, над чем-то замерев –
не бездною, а прорвой.
Других туда приводит гнев,
меня – любовь с оторвой.
И я – жилеточный рукав,
пришит в тоске и страхе
к печали звёзд, к дыханью трав,
к смирительной рубахе.
Ах, осень, осень, ты вольна
творить, что хочешь, с нами,
ты откровенье и струна,
и суд над временами.
Ты смотришь в пьяные глаза,
не задаёшь вопросов,
в тебе креплёная слеза
поэтов и матросов,
готовишь крепкую петлю,
сердечную, стальную,
а я по-прежнему люблю,
по-прежнему ревную.
Петрушка, шалфей, розмарин и тимьян
Кончается лето. Густеет туман.
Сквозь чёрную ночь окликаю траву –
петрушку, шалфей, розмарин и тимьян,
пугливых прохожих ночами зову –
Куда ты идёшь, человек дорогой?
Послушай меня, дорогой человек,
иди за окликнутой мною травой
на запад и север, в шестнадцатый век.
Те запад и север всегда впереди,
и сколько ни шёл бы ты, ты не дойдёшь.
Да только прошу, не дойди, но найди
ту самую, что никогда не найдёшь.
Я сам бы пошёл, только нет башмаков
и посох истлел, и земля глубока,
а та, что мне сшила рубаху без швов,
теперь – это ветер, листва, облака.
Кончается лето. Стихает молва
однажды любивших, когда-то сердец,
прохожий прошёл, увядает трава –
петрушка, шалфей, розмарин и чабрец.
Последние публикации:
Мне дано уменье умирать –
(01/09/2021)
Жена –
(17/08/2020)
Весь этот джаз –
(07/08/2020)
Аделфи –
(23/07/2020)
Ветер –
(01/07/2020)
Рождение трагедии из весеннего вечера –
(01/06/2020)
Ласковый май вечности –
(11/05/2020)
Прощай, красавица! –
(16/04/2020)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
