Поэзия

 

 

 

И надо совместить –
без права выбирать –
простое слово "жить"
со сложным "умирать".

Простое слово "вдох"
с не столь простым "долги".
Проснулся ночью Бог
и встал не с той ноги,

а значит, за клавир
садись, упрямец Бах,
отмаливая мир –
людей его и птах,

чтоб утром – снова свет,
чтоб свет насущный всем,
чтоб утро и Ответ –
трава в сплошной росе,

чтоб снова совместить –
без права выбирать –
простое слово "жить"
со сложным "умирать".

 

 

 

 

 

 

Бог пишет разные стихи –
и посложнее и попроще –
вот это – заросли ольхи,
а вот – оливковые рощи.

Вот трижды прокричал петух,
в стихе поставив многоточье,
и раскалился и потух
Господень камень шумной ночью.

Сотрудник водит по строке
глазами, вычисляя смыслы.
А суть сияет вдалеке –
и радуга и коромысло,

лежит у Бога на плече,
водица плещется просодий –
не жарким воздухом речей –
хрустальным воздухом мелодий.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Уходили ангелы куда-то –
на заката розовое пламя,
и несли, как старые плакаты,
нимбы над своими головами.

Крыльями махали то и дело,
жалобно курлыкали протяжно.
А земля пустела и смердела.
Впрочем, это даже и не важно.

Да и сами ангелы смердели,
на ходу зализывая раны.
Так и было всё на самом деле –
чисто и конкретно, что не странно.

Только иногда, то утром белым
слышится с небес, а то закатом –
"Помнишь, это было в сорок первом?"
"Помнишь, это было в сорок пятом?"

 

 

 

 

                                  Н.

Я тебе не скажу ни о чём.
Ты и так всё поймёшь. По наклону
головы этих туч, по – "лучом
мы идём, по лучу обречённу".

В небесах золотые круги,
как на лучших полотнах Ван Гога.
Мы с тобою сегодня наги,
мы сегодня не гневаем Бога.

А о прочем зачем говорить?
Говорить и смотреть нам не надо
на в траве проскользнувшую нить
в направленье Едемского сада.

 

 

 

 

 

 

Пролетают птицы низко-низко,
крыльями прохладу потроша.
Что у Бога есть для фра Франциско?
Самое тяжёлое. Душа.

А ещё? Ещё – довесок духа.
С нежностью, понятной им одним,
ласточки летают легче пуха
и страшней, чем молнии, над ним.

 

 

 

 

Ну что, сестра моя, начнём?
Вот рощица ничья,
здесь Бог склонился над ручьём,
и пьёт Он из ручья.

Какой-то бросовый лесок,
и ворон "Кар!" да "Кар!"
Тут арматурины кусок,
а там – прошёл пожар.

И всё приблизилось к концу.
Всё – выдох, а не вдох.
И пить здесь как-то не к лицу.
Но Он – и пьёт и Бог.

Вода мутна и нечиста.
Воняет креозот.
Такие, в общем-то, места,
где Он смывает пот.

Где от усталости берёз
один лишь миг до нас,
принявших форму Божьих слёз
в ресницах Божьих глаз.

 

 

 

 

 

 

      "l`amor che move il sole e l`altre stelle"

Между силой и бессильем,
между не была, была –
ничего, одни лишь крылья,
только белые крыла.

Сядь-присядь на подоконник,
подстаканником греми,
видишь – вечер, как покойник,
ходит-бродит меж людьми.

Чай прольётся на колени,
на мерцание чулок.
Этот тёмный воздух – гений,
потому и одинок.

На, возьми коробку спичек,
затянись, не выдыхай,
называйся Беатриче
и ладошками порхай.

Не гримасничать не надо,
чтобы он договорил
с самой первой строчки "Ада"
до движения светил.

 

 

 

 

 

 

 

Значит, останемся здесь.
В комнате этой на койке.
Вечности горькая спесь
хуже полынной настойки.

Льётся откуда-то свет
белою пеной припадка.
Койка, торшер, табурет,
радио, комната, схватка.

Мы проиграем. И что?
Проигрыш был обеспечен.

Встанешь, набросишь пальто
на окрылённые плечи.

 

 

 

 

 

 

 

-1-

Музыка, ты – ангел-недоумок,
дуешь в ухо, насыщаешь сны,
говоришь, что много звёздных лунок
возле лунки-матушки луны.

Мёрзни хвост! Ловись, большая рыба.
Рыба-скрипка, чтоб на ней сыграть,
как с тобой вдвоём прожить могли бы,
как нам в одиночку умирать.

 

-2-

И пропадаю в эпизод,
и выхожу из эпизода.
Но всюду есть – надземных вод
Твоя небесная свобода.

Твоих небесных вод казна.
Твоя казна, моя расплата.
Кричу откуда-то со дна
и – до вершины Арарата.

Кричу от боли, как моллюск
кричит – песчинку бросил утром
Ты в плоть мою. Кричу-молюсь,
отягощаюсь перламутром.