Матушкины шаньги
Светлана Леонтьева (11/03/2024)
Кузьма Степанович Петров-Водкин. Мать. 1915
***
Испеки мне шаньгу, матушка,
из сметаны, вишенья и патоки,
молока да масла! Право же
мне в дорогу нынче! Вместо ладанки
положи кусочек недоеденный
ты в тряпицу, заверни его намедни, и
на гвозде – пусть ждёт меня, покуда я
не вернусь.
Дорога людная!
…Помню поезд я. Час ночи. Кушва-станция.
И отец мой на вокзале: «Здравствуй, доченька!»
А сейчас квартира продана. Остался лишь
вместо ладанки кусочек шаньги скорченный
да заплесневелый.
О, как хочется
дым отечества вдохнуть! Простите, лёгкие,
вы мои, простите, дуру вы,
не курю, но словно вы прокурены,
так внутри меня теснится, ёкает!
Говорят (из нашей психологии),
что дымы отечества широкие,
хлесткие, и так щебечут блогеры:
- Не вернуться навсегда! Набегом лишь.
«Клок осоки», как сказала Ольга Фокина
и ещё добавила: наверное…
Ну, а ты стоишь, ревёшь, дрожишь себе.
Вся болишь. Не можешь наболеться ты.
Шанежки кусок сушёной с вишнями –
Господи, о, Боже мой, не сердца ли?
***
Пока я занималась своими делами,
училась, влюблялась, жила, замуж я выходила,
затем разводилась, рожала, кормила, была людям милой.
Но лишь мало думала я о своей родной маме…
А мама была. Как прижмёшься к ладони шершавой,
а мама была, всемогущая, просто большая.
Она овдовела, всего-то ей было за сорок,
тогда наступил её траурный век, темь да морок.
А в восьмидесятом году ей совсем стало плохо.
Вот так – очень плохо. Как будто закончились силы.
Она не пила, не гуляла, не ныла, не выла,
её задушило иное: унынье до срока.
Никто и не думал, что может случиться такое.
И бабушка Анна сказала тогда: «Если б знала,
то отговорила, беду отвела бы рукою…»
Она говорила: скользил лучик по одеялу…
Она говорила: «Сиротки мои вы, сиротки!»
Тогда я поехала в ЦУМ, там купила одежду,
рубаху, халат, комбинашку для мамы, колготки
и всё завернула в пакет, как учили, прилежно.
Сироткою плохо быть, словно лишилась подпорки.
Вот думаю я: пусть жила бы хоть злой, хоть хромою,
ругала меня бы, как в детстве за то, что я с горки
каталась и била, в чулан запирая всей тьмою.
Скажу на латыни (латынь я учила прилежно!)
sub ipsum funus – а в латыни есть мудрости много.
Вот как мне теперь милость вымолить прямо у Бога?
Как быть не слепою?
И как мне открыть её вежды?
И как искупить этот грех мне, каким покаяньем?
А батюшка мне говорил: вы сходите затем, чтоб
признали её (вашу маму), всех, кто невменяем,
ко высшему чину! И тем меня, право, утешил!
А, может, сходить? Ибо, вправду, в своём ли уме-то
была она – нежная, тихая, просто больная?
Мне жалко её, как сгоревшую в пепел планету,
мне жалко её, у меня тоже есть свои дети.
А дети жестоки и эгоистичны бывают!
***
И сколько ни говори – не понимаю я их
самоубийц,
само-повешенных,
таблеток наевшихся.
Как понять Цветаеву Марину, чей стих
читаешь, проваливаясь в сок черешневый?
Как понять эту страшную «Англетер»,
на фоне которой кафе сейчас модное в Питере?
Ты там не был,
не пил. Не заказывал и не ел.
В такую минуту лучше к обители
ближе идти. Но таких поминать,
засуециднутых, дело нелёгкое.
Вот как, скажите, родную мне мать,
какою молитвой воспеть светлоокою?
Лишь только простой, словно бы карандаш:
«аще возможно, аще сподвижно…
в грех не поставь мне молитву, Бог наш,
да будет воля Твоя… ибо ближе
нет никого у меня». А она
скромной была, вышивала, вязала
даже картины из полотна, сидя зимою возле окна.
И я в неё – навязала немало!
Мама, зачем ты? Тебе мало спиц,
мало иголок ли, ниток да пряжи?
Я себя чувствую в стане убийц.
Я виноватой считаю себя же.
Нет.
Коль спогибнуть, так лишь, как герой,
по-волонтёрски быть взрытой снарядом.
Мама болела. А кто же порой,
кто не болел? От болезней нет слада.
Но ни таблеток, микстур ли, ни яда
пить я не стала бы. Лучше сражаться:
можно поехать и санитарить
в госпитале возле Ясиноватской,
иль под Донецком, в Донецке и далее…
Если полечь, то впритык вместе с теми,
кто подметает в родной ЛэНээРии.
Кто убирает на улицах плотных
кровь да осколки после прилётов.
Посудомойкой не взяли? Не надо,
буду мести шваброй после снарядов.
Не понимаю я этих поэтов, кто про цветочки да про василёчки
пишут поэмы, баллады, стишочки.
Снег мой, дай вместо тебя полежу я,
рядом с тобой, возле, просто в обнимку.
Или травою дай мне – тёплой, пылкой –
здесь полежать.
А внизу ты, мамуля.
Вот обнимаю тебя так, когда-то
ты обнимала меня там, в кроватке.
Ты накрывала меня одеялом.
Знаешь, молиться не переставала
я за тебя!
Да, мы – грешные.
Все мы.
Грех тяжелее в сто раз, коль чужой он.
И все отчасти мы – Ромулы-Ремы,
коль молоком волчьим губы гружёны.
Как от ненужных рифм (травки-цветочки),
так от меня, от плохой своей дочки.
Не осуждаю. Не буду судима.
Не принуждаю. Не принудИма.
Но берегите, во всю берегите стареньких мам своих от одиночеств.
И знаю: живы, пока любят очень
и поминают с молитвой – простите!
Просто простите, просто простите
вы недотык – нас,
нас – глупеньких дочек!
***
…из хлебного мякиша, фиников, ягод,
ибо внутри они в сочном обилии.
Сталь закалять. Сталь со вкусом из яблок.
Родина наша – для сильных.
Выдохни. Сядь. Выпей крепкого чая
из иван-чая, солодки и мяты.
Мамочка, как по тебе я скучаю!
Мамочка, зря ты…
Пусть ненавидят, завидуют, милая,
пусть обсуждают, гнобят и копируют.
Надо быть сильною.
Просто быть сильною.
Надо быть выше всего и быть шире.
Надо над миром, болотце, где жабье,
просто подняться, как птица, чьи крылья
карие, словно у курочки-рябы.
Помнишь, читали поэму мы «Мцыри».
Это-то помнишь, хотя бы?
Сильною быть нелегко. Неудобно.
Панцирь железный трёт спину и рёбра.
Якорь железный, как столб возле дома,
тянет и звякает цепью, но всё же
пусть неудобно, курьёзно, укромно.
Помнишь, поймали мы ёжика? Ёжик
пил молоко. Весь сентябрь у нас прожил?
После ушёл ко своим в лес по полю,
гладить давал по колючкам, как шёрстке.
Надо быть сильной, собрав в кулак волю.
Крест свой нести на своих плечах жёстких.
А жизнь в полоску.
Как тест на живучесть.
…вот бы сейчас я щекою прижалась.
Но тебя нет. Только лишь полушалок
пахнет твоими духами от «Гуччи».
***
…непременно живой, непременно живой.
Ждут тебя мама, сёстры, отец,
ты возвращайся, солдат русский мой,
через горнило за речкой Донец,
через Сатурновых пламя колец.
Там ослепительно, как тяжело,
ты возвращайся «смертям всем назло».
Я заклинаю тебя, наш боец!
Щёки в веснушках, бурятский цвет глаз,
кудри славянские: рожь, медь и сталь!
Только, молю я, не перестань,
только, прошу, сберегись в тяжкий час!
Неба окрас – бирюза, бирюза,
РЭБ также выглядит, как и АК-а,
травы, кусты да лесов полоса
синие-синие издалека!
Верь, Станиславский, лишь только ему –
русскому воину «на передке»,
крик не уйму я и дрожь не уйму,
руку со лба отниму – огнь в руке!
Верь, Станиславский,
и просто молись,
знаю, война – это просто чума!
Я, умоляю, солдат, берегись!
Ждёт тебя Красный Лиман!
Плюнь на поэзию, рифма стара!
Брошусь под ноги – землёй и травой!
«Верю-не верю» – не наша игра!
Главное, чтобы вернулся живой!
***
Мои одноклассники Афганистан
прошли. До сих пор в мире слышится эхо,
я видела тех, кто вернулись, приехав,
лечились от боли, лечились от ран.
И я помню отсвет медалей их звонких…
Но горечь потерь, как её превозмочь?
Как будто в себе убиваешь ребёнка,
а он изнутри обвивает ручонкой,
целует тебя день и ночь.
День и ночь!
Бессмертные мы, оттого нас убили,
кричали, блаженные, мы, как в бессилье.
В Чеченской войне много слизи и гнили,
но мы победили. Опять победили.
А дальше война группировок и улиц,
война Березовских и Ходорковских,
но с Третьей, гражданской мы всё же вернулись,
с инфляций, бескормиц, раздраев, готовясь
костьми лечь.
Не надо нам «Реквием», Моцарт,
на скрипке играть, чтобы пальчики ныли.
Моё поколение – люди стальные!
Но каждый покусан войною, покоцан.
В четырнадцатом, приснопамятном, горьком,
майданном году братья, что лучше братьев,
роднее и ближе, кричать стали бойко
и стали стрелять нам в святые распятья!
Вопить – на гиляку!
Вопить, что мы – орки.
Опять для войны приготовлены морги…
И снова война, война «zед» наша с НАТО.
Мои одноклашки из шестидесятых
беззубые деды,
советские дети,
моё поколенье привыкло сражаться.
Вернувшиеся с Мировой войны Третьей,
пошли супротив немцев-американцев.
Взрастили детей – внуков тех, кто похожи
на Сашу Матросова, Зою и Улю!
За родину! Ибо за счастье положить
не жаль живота.
Лечь под пули!
***
«За победу!» -
…сказала Мария Денисовна Колтакова,
сто двухлетний защитник Отечества.
Вот это фундамент, матрица и основа
для нашего духа и для человечества.
Читаю,
читаю, читаю, читаю
я повесть о ней. И рассказы стоусто.
Мария Денисовна нынче седая.
И знает она, что победа – искусство,
творение Божие, музыки всполох
и страшный на гребне волны Вещий Молох!
Когда Ярослав Дронов гимн поёт русский,
то я понимаю, победа – искусство!
И всё для победы.
Все мы – для победы!
Мы – это страна, государство, чьи скрепы
сейчас, что крепленья, болты, ибо стержень
пролёг параллельно Москве в одном небе.
…Глаза Киев режет.
Своим ослепительным непослушаньем.
Победа нужна нам, как Матерь, большая.
Победа нужна нам, как хиппи и хеппи.
За всех, кто сражался, но пал смертью храбрых,
глоток – За победу! – все вдовы, все бабы
по чарке…
По снегу тащить тяжело с поля боя
в обстрелы людей, заслоняя собою.
Война за войною.
Война за войною.
Таков белый свет. Но у нас нет иного,
когда выживали, как водится, чудом,
когда мы вставали, родным шли всем людом.
Летят самолёты и танки грохочут
за нашу победу, за синие очи.
На площади, на окружённой домами
рассветный наш флаг трёхголосный и красный,
на каменных плитах, где церковь из зданий
одна уцелела со всей своей паствой,
играют! Я слышу. На виолончели…
Победу
добудем, как раньше, сумели!
ЧАША
Друзья мои! У меня перекос,
меня накренило, как баржу на Волге,
у меня случился вчера занос,
сума-тюрьма, штраф, лежание в морге.
Рассказа будет долгий:
я чуть подмяла чужую машину.
А крику-то, крику, как будто бы город…
Мой перекос: стриги косы, что спину
мою облегали, что лезли под ворот.
Не пьяная я (я не пью, не вдыхаю),
не глупая я (просто очень спешила),
но Господи, Господи, я что нагая:
во мне кровоточит любви моей шило,
любви – помочь людям (гуманитарку
отдать, чтоб успеть, ждал Денис-волонтёрщик
меня на вокзале!), ныряя под арку
бежала пешком, чтобы было не дольше,
чем сорок минут, бросив наспех машину.
Помяла крыло, фару, кузов, кабину.
Помяла «Калину», калину-малину.
Теперь мне калиново! Как мне калиново!
Всю ночь я просила, чтоб мимо бы, мимо бы,
но нет таких чаш. Есть одна – мне по полной!
- Глотай! – позвонил мне гаишник-полковник, -
явитесь, пожалуйста, в отделенье
пешком ли, бочком, хоть ползи на коленях.
Никто не поможет. Ничто не поможет.
Ни то, что как будто без кожи. Но всё же
все живы. Здоровы. Кусочек железа –
Калиновый мостик, калиновый хвостик
помятый слегка и чуточек облезлый.
Хозяину важно, орёт, как зарезан:
- Ответишь, Леонтьева!
И дышит бездной…
Друзья! Может есть у вас в Сормове нашем
менты, что достанут меня, как из каши,
увязшей?
Друзья-депутаты, друзья-бизнесмены,
пишите мне в личку, милиционеры!
Друзья! Помолитесь за друга-Фотинью,
чтоб всё-таки мимо бы, чаша бы мимо!
Последние публикации:
Краеведение в рифму –
(21/10/2024)
Покаяния шар багряный: Караваиха* –
(06/10/2024)
Русь изначальная –
(05/07/2024)
Поэма космической улицы –
(30/05/2024)
ПОСТЪ –
(22/04/2024)
Журавли-краснодневы –
(12/04/2024)
Музы Цицерона –
(19/03/2024)
Царская баллада –
(21/02/2024)
Навсегда –
(06/02/2024)
Зимний путь –
(30/12/2023)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
