Комментарий | 0

ПИАНИЗМ. Освобождение примет (7)

 
 
 
 
 
 
73
 
Вот после того как рассыплется в запахи речь толчеи,
И пыль, лучше зимняя пыль, уже по прошествии вьюги,
Понастроит прозрачных своих деревенек в ночи,
После этого, чуть с хромотцой и будто по кругу
 
Начинается… здесь уместно было бы слово «рикошет»,
Но я с легким сердцем отпускаю его домой, к городу,
Правда, остается его холод и цвет,
Точнее, отсутствие цвета, что есть цвет особого рода,
 
Слову «парение» мешает созвучное слово «падение»,
Отпускаю и эти слова в колготную котельную снов,
В унисон остающимся в венах воде и сомнениям  
Что-то, быть может, удастся напеть про любовь,
 
Что-нибудь о любви, впервые, быть может, всерьез,
Здесь, вероятно, уместно было бы слово «встреча»,
Когда бы не круг, рикошет, когда б не угроза…  
Напротив в окне загорается свет и является женщина.  
 
 
 
74
 
Женщина, по всем приметам,
Не является тем же что мы, мужчины.
То, что мы не желаем этого знать, является первым примером
Освобождения примет. Причины
 
Тому следует искать
В непреднамеренном мире цветов,
Который как-то сам по себе имеет свойство перетекать
Точно весна из лета в осень, из осени в зиму. И то,
 
Что без весны мы считаем дни,
Как мелочь в трамвае или чайной,
Вообще-то склонной ко сну, - печально.
А печаль - это чайная роза в тени,
Залгавшаяся оттого, что нечаянная. 
 
 
 
 
75
 
Медленная трава, обессилевшая от синего,
Мне сегодня - постель, и дневник, и свидание с отцом,
Все локоны, плеск, поле, полдень, необъяснимо
Далекий, как  колыбельная со счастливым концом.
 
Парой невидящих глаз погружаюсь в этот бездонный пейзаж,
Что здесь ждет человечка кроме волн и медовой песни?
Что здесь, за этим дыханием, я его слышу уже и даже
Подумываю, верно, детство мое шевелится или болезнь?
 
Далеко-далеко слышу, будто собачий лай.
Неужели собачек моих принимает Большая Природа?
Шелест проснувшихся птиц, шепот вина через край,
Зоркие звуки зимы, как будто шипение соды,
 
Клейкий голос живого слона, треск Пасхальных яиц,
Бормотание шутих городских, мыльный гул невеселых подвалов,
Немоту трубачей на бегу, немоту незапамятных лиц  
Самых низких октав, тяжелей четверга и причала?
 
То, понятное мне одному, что составило ряд предвкушений,
Или, вот еще - драм, или, будет точнее, тревог для людей,
Не всегда как забава, дурная игра, не всегда по прочтении,
Случалось, действительно слон выходил из дверей.
 
Все - на совести, все - на слуху, и друзья, их все меньше и меньше,
Все - родные, все - гаммы и бег, буква «ш» у «пшена», 
Все- скольжение через слова, сквозь ушко, в непроглядную брешь,
У старинных людей именуемую «тишина». 
 
Возвращаются в свой Вавилон облака.
Тишина. Только зной перелистывает стрекоз.
Уходят домой облака. Полдень. Где-то, должна быть река.
Затекает рука, превращаясь в рукав, тень, тропинку, прозу.
 
 
 
 
 
76 ТЕЛОНИУС   МОНК
 
                                                                                           А.П.Строганову
Полночь,
Если смотреть с высоты июля,
С самой верхней его точки,
Напоминает фрак,
Брошенный опрометью на кровать.
Полночь
Доступна и можно руками разъять,
Ворочающихся и их мрак,
Под анестезией простых молоточков,
Если не сесть мимо стула.
 
 
 
 
 
77
 
Надежда,
Суть любого писания, прозрачного, певчего ли
От жизни находится в отдалении,
Как потерявшие сходство с собой корабли
На горизонте. Прежде
Чем, пойманное наугад, любое стихотворение
 
Станет добычей
Чьей-то разъеденной ночью печали,
Или, напротив, серебряной сети застолья,
Все же успеет оставить слепой отпечаток
В прошлом и вычесть
Как соль при проявке из сущего боль.
 
И дворовая сука,
Не речь, а дворовая сука в суровом своем измерении
Горькую соль эту, робость и невесомость постигнет. 
Так магний секунды однажды сожжет привокзальную тень,
Но весь ласковый ужас разлуки
Когда-то причтется в зрачках на засвеченном снимке.
 
 
 
 
 
78 УКРЫТ  ПРОСТЫНЕЙ
 
 
И петелька-крючочек, петелька-крючочек, петелька-крючочек,
Все - зной и заваруха, и происхождение видов,
Все - толчея и волны. Неподвижна только точка
Отсчета. Предположительно, она-то и звенит
 
Навязывая белый звук в поводыри и няньки,
Устраивая натюрморт и лад, и пеленая
Всех, и младенцев и покойников, укладывая в санки, 
И на руки, и точно сахар в рот, и в облака, Бог знает
 
Куда еще. Звенит, как будто вопрошая
И не желая знать ответа, не желая видеть
Их шевеления, непослушанья их. Перемещается от края
До края жизни в детской вольтовой дугой, в обиде
 
За слепоту. Звенит. За свойство не смыкать
Ресниц при этом звуке, раскрываться и взлетать,
И черной бабочкою в стеклах трепетать,
И превращаться в сон. И, затихая, прозревать
 
Едва зрачок заглотит солнце, отпуская жизнь.
Когда белесый полдень насмерть закрывает окна,
Когда гречишным медом наливаются их линзы,
И чуть прихрамывая, входит в комнату Ван Гог.
 
 
 
 
79
 
Не в Африке, раскрашенной ребенком,
Не в Персии с пожаром сахарным в садах, 
За синей этой школой с флюгером, за кленами
С худым скворечником, стареющим в ветвях,
 
За чаепитием в растрепанном журнале,
За пустырем, повисшим на косматых проводах,
За брошенным авто, заправленным печалью
Стоит Вселенская вода.
 
Как будто спит, укрывшись тополиным пухом,
Как будто, помолившись, спит, сомкнув века,
Как отражение, растворив измученный свой слух,
Оставив только свет и запах молока.
 
 
 
 
 
80
 
…и в этой комнате и в той
Мерцают странствия, лишь стоит выключатель повернуть
И отпустить приметы света, и настой
Густой безмолвия принять, но не уснуть
 
А вслушаться в себя, как вслушиваются предметы,
Что есть, как будто бы, их неподвижность,
Но в этом-то движение и любовь, и бед,
Увы, случайная причина. Ближе,
 
Предчувствия опасно видеть путь в себе.
Не ближе поцелуя допустимо предвкушение,
Не ближе шепота - желание. Стремительной судьбе
И запах резкий - повод к разрушению.
 
Вот почему мерцают странствия, а не горят
Как лес и корабли, и музыка, и осень,
И от того их непогоды с головы до пят
Как клинопись однообразны. Слезы,
 
И пробуждение, и ослепительные строки дня - ничто
В сравнении с таким черновичком, 
Где рябь, и дышит мокрое на вешалке пальто,
И ночь поцокивает язычком.
 
 
 
 
 
81 ГИЙОМ  АПОЛЛИНЕР
 
Поэты, к несчастию, смертны, 
Не громко, на птичий манер
Как эхо им вторят кларнеты.
Поэты, к несчастию, смертны, 
Но только не Аполлинер,
 
Они остывают узором,
Звездой, завитками химер,
Под куполом сна, на котором
Они остывают узором,
Но только не Аполлинер,
 
Улыбка с годами темнеет.
В веках уже черен Вольтер
Как мавр, и камзол его тлеет.
Улыбка с годами темнеет,
Но только не Аполлинер,
 
Мальчики бродят как вишня,
Утоплен в луне Англетер,
Мальчики больше не пишут, 
В салфетки кровавых двустиший,
Мальчики бродят как вишня, 
Но только не Аполлинер.
 
Уснули, став уксусом вина,
Амуров знобит от потерь, 
Поникли крыла на их спинах.
Уснули, став уксусом вина,
Но только не Аполлинер,
 
Поэты встречаются в Лете, 
Высоко, на птичий манер,
Там, где не слышно кларнетов.
Поэты встречаются в Лете, 
Но только не Аполлинер.
 
 
 
 
 
82
 
С.И.  Замскому
Теперь о Риме часто говорят, о Сенеке,
А я о Сенечке,
О докторе, жующем семечки
В запущенном дворе больничном под пургу,
Чуть под хмельком, чуть зябнущем в кругу
Таких же, как и он снежинок и таких же
Как  он подробностей, чуть слышно
Дописывающих бедный век,
Где был так счастлив человек
Бесхитростный. И жареные семечки
Мне слаще всякой прочей «фенечки».
 
 
 
 
 
83 РЕПОРТАЖ
 
 
На стыке веков в привокзальном буфете,
Как и в прошлом столетии, запах минтая,
Черный портвейн, как и в прошлом столетии
С лампочкой тусклой в стакане играет.
 
Пыль, как сама бесконечность, угрюма,
Случается голос, его беспокойство
Тоже, как будто из прошлого. В трюме
Ковчега собака и несколько ос.
 
Не звенят, не вонзаются. Не происходит.
Не шумит океан. Не дробится на части
Глагол. Перемирие. Август. Суббота
Уронив босоножку, в сени позолот
Буфетчица спит в ожидании счастья. 
 
 
 
 
 
84 ГЕОМЕТРИЯ  ЛОБАЧЕВСКОГО
 
Исходя из наития, а не из здравого смысла,
Как и принято в случаях долгого-долгого ожидания,
Ожидания, когда цифрами становятся числа,
А воспоминания делаются неосязаемыми,
 
Когда самые близкие, в памяти подражая друг другу,
Сперва становятся близнецами, а после протяжным «ау-у»,
И единственным из всех отсутствующих вокруг,
Кто не узнаваем, является циферблат на углу,
 
Когда нет тебя, нет тебя, весточки нет от тебя,
Сутки, двое, еще сколько-то, тысячелетие, вечность,
Когда уже возникают какие-то женщины из небытия,
Наверное, одна из них - мама, в воздухе - нежность,
 
Входят, выходят, по комнате ходят, садятся,
Уходят совсем, оставляя слова, и посуду, и стулья,
В ряд, как в театре, по кругу, в углу, вариаций
Не счесть, оставляя слова утешения и поцелуй,
 
Этот слепок дождя, отзвук серого цвета и желтого цвета.
Когда пес, точно кость охраняющий паузу, изучает
Сутки, двое, еще сколько-то твое одиночество на просвет,
Но глаза его не находят ничего, кроме лампочки в несколько ват,  
 
Исходя из наития, а не из здравого смысла,
Приходишь к реалиям осени, к возрасту бед, к Лобачевскому,
От сырого пейзажа в окне, через мокрые окна пейзажа к листьям 
С шершавой кожицей, что к ранке прикладывают в детстве.  
   

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка