Комментарий | 0

ПИАНИЗМ. Сутки безвремения. (2)

 
 
 
11
 
Так совершила полуоборот,
Не проронив ни капли, грузная планета.
В картинных далях корабли
Не опрокинули чернильниц капитанов.
 
Еще как избранный народ
Уже с прохладцей вспоминаем лето.
Еще жива мечта. Но будет ли
Мечта светла там, где неисчислимо званых?
 
Еще неведом новый век. Спешить?
Своих теряя, поспешать навстречу?
Какие лица? Что за разговор?
Какие звуки там, в тумане?
 
Нужны ли будут наши вензеля? Их вить
Из жести или из стрекоз не всяк, замечу
Умеет, слушая разбойный хор
Чужих прихожих и диванов,
 
И звон окна. И дверь в подъезде,
Что каждого старалась обругать,
Мешала таинствам и сталкивала лбами,
А ночью плакала, в бессилии помочь,
 
Сокрыть от детства с привкусом возмездия,
Спасти от смерти в раже отыграться.
Бывало тошно и смешно бывало. Сами
Смешны мы. И теперь, когда заштопываем ночь,
 
Что прожита, некрепкой ниткой мулине поспешно.
А будет ли и там потешно?
 
И будут ли
Так ослепительно красивы корабли
 
В туманных далях,
Где никогда мы не бывали?
 
 
 
12
 
                                                            А. Прошунину
Предписано. Читать мы не умели
Законченность дворов сквозь снегопад,
Их призрачность, заношенной фланелью
Нас одарившей с головы до пят.
 
К их сирому родству мы были глухи,
Что не прощается. Мы знали наугад
Предмет, историю Божественной старухи
Судьбы от зодчества, до ломоты оград.
 
Нас музыка звала из подворотен,
Таких же черных, как халаты их жильцов,
Что и поныне пьют и колобродят,
Целуя пальчики соленых огурцов.
 
Туда, где все- запрет и все возможно.
Там страшно и, наоборот,
Цветные окна до влюбленности тревожат.
В таких углах музыка и живет.
 
Так мы бежали, пачкаясь и запинаясь,
Простив удачи и захохотав,
Чужими свадьбами до драки увлекались,
Врываясь в рай нестроящих октав,
 
Все позабыв. Какого черта горевать
По тем дворам, где неприлично тратить?
Но плачет белый флаг, на дерева
Слетевшая с поминок скатерть.
 
 
 
13
 
Свежесть, трава ледяная в нескучную пору
Взыскательной зрелости стелется, шепчет, целует,
Чудо жемчужное, спрятаться б, как от позора,
В тихую утреннюю твою белизну,
 
Навзничь упасть, раствориться, не попрощавшись,
В серебряных волнах медлительной седины
Небу оставив пунцовые кузни площадок
И петухастый платок навесной новизны.
 
Сменить декорации пыла, хлопушек и смеха
На чай чемеричный, горчицу в чулках шерстяных,
Свежесть цедить как безгрешный ночлег
Среди огоньков старых книг и предметов простых.
 
Гармония в стужу светла. Три строки. Три аккорда.
Бирюльки покроются снегом, потухнет камзол.
Прочь от глагола в безмолвие без эскорта,
В карман колокольчик, как под язык валидол.
 
 
 
14
 
Не укрывайтесь поутру,
Попробуйте весну на звук,
Подрагивающий от прохлады.
 
Пошлите птицам наготу,
Явившись заспанным на стук
Их заоконного парада
 
В глазах листвы вы не смешны,
И вас полюбит со спины
Еще прозрачная фемина,
 
Вы юны и чуть-чуть грешны,
В коньячном запахе сосны
Еще побудьте блудным сыном
 
Мгновение.
И век вам не пропасть.
 
 
 
15
 
Подай же, пластика, на бедность новому языку
Прыгучесть фокуса и жилистость сверчка,
Мерцание клавиатуры, косточки впритык,
Упрямство интуиции и вкрадчивость рожка.
 
И разомкнутся судьбы крестного и сводни,
Наитие немым укажет путь,
Нерв пробежит по спицам золоченым
Трамвая не умеющего повернуть,
 
И длинноногий шалопай слетит с велосипеда,
Торговец, не узнав слова, покажет вам язык,
И музыка, завороженная, след в след
Отправится в закуты запятых.
 
И не построят желторотых в хороводы
Разучивать топтание по кругу,
Как вас молчанию учили в родах,
И голос ставили в беседах со старухой.
 
 
 
 
16
 
NEW YORK
 
                                               К. Нерсисяну
 
WALK.
Пестрому на пестром тесно.
Пешеходы пахнут тестом.
Мятой капает жара.
Флаги, пони и невесты.
Жить с игрушками нечестно.
Эх, седая детвора!
 
WALK.
Ангел, лаковая спинка, 
Не завязаны ботинки,
Не забраться в небеса,
С неба не достать кувшинку,
Не забыться под волынку-
Балаболят чудеса.
 
WALK.
Пешие разнообразны.
Толстяки не безобразны,
Так не тешится никто.
Через рюмку, ежечасно
Новый ангел. Не напрасно
Ожидание Годо.
 
Под землею волк.
DON T WALK.
 
 
 
17 СМЕРТЬ И. ДУНАЕВСКОГО
 
Волен свет.
Свет, до боли в коленях, громадный
Предметов бесполое стадо
Выгнал перила ломать
Подъездам тифозным. И спать.
И усне…
 
Вызволен глаз.
Сладко. Мел на ресницах,
Только зрачки на засвеченных лицах,
Да блестки пернатого рондо
На мокрых газетах ремонта,
Голодных до глаз.
 
В светлом сне
Свет усне…
 
Пусто.
 
 
 
18
 
Упрямство внутреннего быта - вот,
Что заласкает рану сердца,
Что приглушит черты природы
Как совесть жизнью иноверца.
 
Не чудо, не порок, не спешка,
Но столь знакомый распорядок,
Ковчег ошибок и насмешек,
Как репетиция парада
 
Принудят уважать неволю,
В реке заигрывать с течением,
Ждать лжепророков на постой
И вдохновляться поколением,
 
Выпрашивать как милостыню слабость
У сильных, не мечтать на кухне,
Переиначить в кротость краткость,
Изгнать из памяти подруг
 
Лукавой юности. Причесан архитектор,
Ваятель старца на пуантах,
Загнавший в улочки проспекты,
Выкраивающий из нимбов фанты,
 
Украсит голод золотом консервов,
Приязнь прикормит как чужую кошку.
Упрямство внутреннего быта - нерв
Смычка, уснувшего в картонном ложе.
 
19
 
Потолок не так уж прост.
За семь минут до пробуждения слез
 
Становится переводной картинкой
С безбровым Богом в середине
 
С морщинами молитвы на щеках
С пустыней меловой, чья совесть - страх,
 
С паломниками, что лишь кажутся прозрачными
В лиловой дымке, как из прачечной,
 
С мечтой, сокрытой под побелкой,
Уж не заглядывающей в щелки,
 
С коротким счастьем голубка бумажного
Кривою каплею пропажи,
 
Чернеющего как вопрос
За семь минут до пробуждения слез
 
На небосводе разочарований,
Потрескавшимся от молчания…
 
 
 
20
 
В сумерках предметы близоруки,
От того и кажутся добрее,
Но, съедаемые ими звуки
Еще долго пустотою тлеют.
 
Вовсе пустота не бездыханна,
Пустота молчит особым светом,
Что встречается на океане,
Или, скажем, изнутри предмета.
 
Изнутри предметы много больше,
Как развод иль поражение в карты,
Заболеешь ты или умрешь,
Все одно, судьба предметам кратна.
 
С наступлением полной темноты,
Сам предмет на время исчезает,
Оставляя ночь для тесноты,
Уступая тишину слезам.
 
 
 
21
 
Аквариум, братец луны, скользкий баловень бездны,
От провидения как память тускнеет вода.
Матовый свет погружения в ночь безвозмезден
Как звук, что даруют пред тем, как уйти навсегда.
 
Рыбий роток черной точкой горит как след от укола.
В этом сне не увидишь зимы и бенгальских огней.
Вечный покой для ныряльщика с красным зрачком монгола,
Что монгола гораздо загадочнее и злее.
 
 
 
 
22 ЧЕЛОВЕК В ОЧКАХ
 
Твоя судьба многоэтажна.
Насекомые - твои собеседники.
Детство твое - в плюмаже.
Старость твоя - в переднике.
 
В жилах твоих - несвобода,
Крепкая как армянский коньяк.
Окольцованная твоя порода
Генетически помнит мрак.
 
Речи твои несуразны
Как геометрия Лобачевского.
Ты к осенней теме причастен
Как Бассейная или Невский.
 
Не бывает женщин твоих красивее,
Ты их выбираешь из кошек.
Жизнь - в Божественно синей
Общаге продрогший звоночек.
 
 
 
23
 
Век обветшал. Уснули палачи.
Чуть, во спасенье, помолчим.
Келейный круг на кончике свечи-
Червленый полог тесной чесучи
Тягучих сумерек. Мы в этот час ничьи,
Черствеют наши калачи.
Остыл наш чай. Сожжен в печи
Наш быт беспечный. Чет в ночи-
Есть нечет и страдают трубачи
Из сказки астмой и лиловые грачи
Не залетают больше. Скрипачи
Умолкли тенью навзничь. И
Глухонемые толмачи
Замешивают тишину на кирпичи
Грядущих тупиков и каланчи,
Откуда хоть кричи, хоть не кричи,
Нам не услышать. И за чьи
Заслуги ангелы врачи
Еще согласны нас лечить?
Стирая звуки и причи-
ны звать? Чуть помолчим
И час в объятья заключим.
Ничьи. Теперь ничьи, ничьи.
Ничьи. Уснули палачи.
 
 
 
24
 
                                                 З.П. Щербаковой
 
Оставив старости простые переходы,
Где я, как правило, бываю по средам,
Я возвращался к прелестям погоды
По моде сумрачной, не исключая дам.
 
Конечное мое предназначение
Плелось по следу с непокрытой головой,
И волновала болтовня растений
Его, казалось, больше, чем запой
 
Хранителя, который стал лениться
Как сам я, как любой из нас,
Когда так стыдно причаститься,
Когда просчитываешь сотни раз
 
Один и тот же путь. Зачем мне Среды
С глазами без ресниц и похвалой
За то, что жив еще, и желтым пледом,
И книгой на коленях и иглой,
 
Что эту осень намертво пришила
От сна ко сну мне на белье?
Нашептывая что- то шел, опасней шила
Была игла, любимая рваньем.
 
Так шел и шел, как - будто извиняясь
За то, что не сумею объяснить,
Что «жить», совсем не значит «маяться»,
И уж никак  «навеки полюбить».
 
 
 
 
25 ПЕРЕХОД
 
Тысячелетиями переход
Траурными вариациями
Тень приглашал головою в пролет,
Тревожась надеждой до неба добраться.
 
Жадный до шепота броских разлук,
Фискал огорошенных и огорченных,
Брал не покаявшихся на поруки
И холод высасывал из обреченных.
 
Зимние веточки вен голубых
Узором манили чудных пешеходов,
Рыночный зов похвалы и халвы
Голод дразнил, словно пса на охоту.
 
Все инфернальные признаки зла,
Ссор чешую и обертки болезней,
Детская пьющих, гармошек вокзал
Прятал от глаз, заметая под лестницу.
 
Сизый поход изо льда и песка
В ликах и жестах навеки остался
Страстью изнаночной освистать,
Жаждой предсмертною пасть, но пробраться.
 
Утроба неистовства, чаша раба,
Жертвенный памятник кровотечению,
Болью закрученная труба,
Лаз из пожарища в провидение.
 
 
 
 
26 ДЖОНАТАН  СВИФТ
 
Куда ты стремился в горячечном раже,
Ломая колючие ветви реальности,
Врываясь в косые кошмары и даже
В солнечный вал, где зеркальные шалости
 
Режут глаза и иссохшие губы,
Смех обращают в улыбку анатома,
Волны в воронки, чьи грубые трубы
Глушат покой Гефсиманского сада? О,
 
Бег пораженного хохотом грешника
По черным сосудам к кипящей аорте,
Вечного бражника, злого насмешника,
Что в луже растянется за поворотом,
 
Что есть - океан и нетрудно погибнуть,
Запутавшись в блеклых сетях невезения,
За суматошность плененному ливнем,
И оглушенному за откровения…
 
Себя обгоняя, спешил до последнего,
Нельзя же с одышкой такой путешествовать,
Куда? Не туда ль, где оставили все мы
Да позабыли галдящее детство?
 
Не лучше ли было б за кружкою пива
Дремать в околдованной солью таверне,
Где ждет собеседника терпеливо
Медлительный сэр Лемюэль Гулливер?
 
Не лучше. Воробушек. Мяч в небесах,
Ты мечен за вольность свою с небесами,
Сон твой останется свистом в веках,
Поплатится легкостью горечь писания.
 
Просыплется перцем твой рыжий кисет,
Ветошью станет твой мокрый парик,
И на экзамен смешная студентка
Внесет на тарелке шершавый язык
 
Твой, Джонатан Свифт.
 
(Продолжение следует)

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка