По нотам
На хвосте притащила сорока
нам не новые вести о том,
что, по воле тяжёлого рока,
то, что было, то будет потом.
Что заблудятся руки в гитаре,
что заблудятся пальцы в струне,
что заблудится утро в отаре
облаков или туч табуне.
Что заблудятся губы неловко
в этих нежных и бледных губах,
что напор, а потом – остановка,
вновь – напор, и бесстыдное Ах!
Что тяжёлая музыка длится,
может, блюз, может, рок, может, джаз.
Что за женщину эту – ресницу –
я отдам всё, что мир не отдаст.
И плутает мотив в переулке,
и пугает прохожих сейчас
этот зыбкий и пьяный и гулкий
всплеск открывшихся дымчатых глаз.
А. П.
Где-то – то ли справа, то ли слева,
может быть, с других каких сторон –
музыка идёт, что королева.
Приготовим королеве трон!
Пусть трепещут на ветру лохмотья,
пусть она чернее, чем земля,
пусть она расплачивалась плотью,
жаря спирт, цигаркою смоля,
потому что было не однажды -
смачивала музыки слеза
губы – умирающим от жажды,
увлажняла призракам глаза,
потому что выла, как собака,
потому что плакала, как дочь,
потому что из огня и мрака,
потому что не смогла помочь.
Заклинала и плясала голой
на игле – во мраке и огне –
над твоею старой радиолой,
а тогда – новёхонькой вполне.
-2-
"In them old cotton fields back home".
Чужая музыка, чужая –
не дай мне Бог другой судьбы.
Не знала мать, меня рожая,
что я родился – для трубы,
для очень долгого заката
над белокровием полей,
и эта песня виновата,
что умирать не тяжелей,
чем петь и плакать у обочин,
когда над облачной грядой
всплывает, нежно скособочен,
прозрачный месяц молодой,
когда в одном – прекрасном – миге
моим доверятся губам
та песня, что поёт мне ниггер,
и в Лету канувший агдам.
"Мне холодно в этом просторе".
Ев. Б.
Мне холодно в этом просторе,
где воздух предчувствием сжат
и радостно песню о горе
певцы и певицы визжат.
А можно бы выдохнуть сразу
себя, и растаять, как дым,
рассеяться старою фразой –
"Живи и умри молодым".
Но стыдно такое потёртым
и чёрствым уже калачам.
Они в комнатушке-каптёрке,
бывает, не спят по ночам.
А просто – встают на колени
и молятся, чтобы не раз
увидеть цветенье сирени,
услышать любимый свой джаз,
сверкать зажигалкой ли, спичкой,
курить и не думать о том,
что вот – роковой электричкой
грохочет за окнами гром.
-2-
То ли то, а то ли это,
то ли в шутку, невсерьёз,
то ли вправду песня спета
до мурашек и до слёз.
Знаешь этот крик гортанный
на заре, когда дождит,
а из каждого стакана
раздаётся "Подожди!
Вот тебе немного чаю
или красного вина.
Пусть немного окрепчает
вся любовь твоя-вина.
Чтобы смог ты, чёрным потом,
негритянским, изойдя,
уходить, идя по нотам,
а не просто уходя."
-3-
Так и надо, без пользы для дела,
просто так, и без всякого "для",
чтобы пламенем белым горела,
то есть белой сиренью земля.
Чтобы в комнате маленькой душной
разливался прекрасный мотив
ради песни моей золотушной,
эту песню собою простив.
Чтобы, даже собою не понят,
я кидался на приступ огня
из траншеи похмелья и комнат –
на сиянье холодное дня.
А по клавишам бегают руки
и дыхание льётся в мундштук,
и от нежной тоски, а не скуки,
зарождаются мука и звук.
И сажаю себе на колени
я, за хрупкие бёдра держа,
ту из списка небесных видений,
что шагает по кромке ножа,
чтобы просто сидеть у окошка
и курить, и глядеть на зарю,
чтобы рядом мурлыкала кошка,
та, с которой сейчас говорю.
А хорошо бы – выпал белый снег,
(какое-никакое – всё же чудо)
и по нему уходит человек,
уходит насовсем из ниоткуда.
А есть ли Бог? А Бог наверно есть.
Лишь потому я так уверен в этом,
что вот – сирень, готовая расцвесть
и отцвести потом холодным летом,
что снег пойдёт, пускай и не сейчас,
чудесный снег чудесною зимою,
что слёзы собрались у наших глаз,
как звери подобрались к водопою.
-1-
Откуда? зачем ты? – Не помню. Не знаю.
Рассвет как рассвет, только это и важно.
Сейчас я умру. Я сейчас доиграю.
Отмучаюсь спичкой – простою бумажной.
Но только потом, и на долгие годы,
не сможешь забыть ни душою, ни телом,
как в нежном припадке любви и свободы
я утром пришла, а потом догорела,
как всё остальное прошло в разговорах,
объятьях, сношеньях, в навязчивом гуле,
как взрывы и шёпот, как шорох и порох
в конечном итоге тебя обманули.
-2-
Прочти, сожги, прости уловку
писать бог знает что сейчас.
Мне перед музыкой неловко
как перед слушающей нас.
Неловко за любую фразу,
любая фраза невпопад
перед лицом такого джаза,
который сразу – рай и ад.
Не уповаю, просто где-то
в огромном космосе пустом
по кругу вертится планета -
наш неуютный милый дом,
где раздаётся нон-вибрато
в такой сиреневой ночи,
что сердце порвано и сжато
его приказом – "Помолчи!
Послушай звука лихорадку,
послушай, как живёт трубач,
умри-замри легко и сладко,
и обязательно заплачь".
разговорах о чём-то не том.
В это время барахтался в шторах
тот же ветер, что в мире пустом,
где ни Евы ещё, ни Адама,
только птицы ныряют в траву,
где от ветра и птичьего гама
облака золотые плывут.
Где-то там, где-то в самом начале.
И была бы потеряна связь,
не пропой мне об этом в печали,
под завязку туда погрузясь,
мастера духовых и ударных
в ореоле небесных лучей,
не сейчас, а в одну из угарных,
перегарных заморских ночей.
Ветерок со дна чего-то,
может, бездны мировой.
После долгого полёта
он приходит за тобой.
И тогда хвалиться нечем -
звуком, смыслом – всё не то.
Смотришь не по-человечьи,
мёрзнешь в шапке и в пальто,
и глядишь на лист осенний,
как летит он, не спеша,
словно это, вне спасенья
и проклятия, душа.
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
