Просто джаз
Н. П.
Как Наташи Ростовой усы *
(перечти, раз не вспомнились сразу),
этот вечер черней полосы
негритянского пьяного джаза.
Всё равно, кто пойдёт за бухлом,
кто проснётся на этом покуда.
Боже мой! Как звенит серебром
барабанщика-негра посуда!
Боже мой! Боже мой! Боже мой!
Я не всуе заладил всё это.
Обернутся усы кутерьмой,
кутерьма обернётся рассветом.
И проснусь я, сжимая в руке
край твоей синеватой ночнушки.
В этот миг на Миссури-реке
на трубе просолирует Пушкин.
-2-
С. Ч-ву
Дай мне дерзости, гордости, массы,
дай мне с космосом чувствовать связь,
дай с бутылкой пройти мимо кассы,
от вины и стыда не кривясь.
А потом, может быть, воскресенья
в день восьмой, окончательный день,
и чтоб пушкинским стихотвореньем
загорелась и пахла сирень.
-3-
Серёже
Будет утро, утро и румянец
(словно в небе расцвели цветы),
тот, что отличает горьких пьяниц
от таких людей, как я и ты.
Будет в небо тыкаться спросонок
соло на трубе, что чёрный щен,
будет этот щен упрям и звонок,
нежен, беззаботен, обречен.
-4-
Облака на небе, облака,
словно голливудские плакаты.
Плечи их и тёплые бока
так нежны и чуточку покаты.
Доплывут до Африки, поди.
А не доплывут, и что такого?
Отчего-то у меня в груди
пусто и светло и бестолково.
Словно, всё на свете мне простив,
нетверёз и вовсе не безгрешен,
на груди расплакался мотив, –
светел, бестолков и безутешен.
Что мне надо, кроме этих слёз?
Ничего, по-честному, не надо.
Пахнет ароматом диких роз,
кисловатой кровью винограда.
А мотив мне близок – по судьбе
и по облакам, плывущем в небе.
Боже мой, пусть вырастет в трубе
самый сладкий и печальный стебель,
пусть течёт его горячий сок,
пусть труба ( зачем она иначе? )
выстрелит мне музыкой в висок,
а потом сильней ещё заплачет.
Ты слышишь эту музыку во мне,
а я не очень. И на том спасибо.
В апрельском бледном розовом огне
пятиэтажки проплывает рыба.
Я тут всегда – у этого окна,
с бутылкой не пойми чего такого.
Зачти попытку мне достать со дна
бутылки и забвение и слово.
Слова в забвеньи лучше прочих слов,
слова в бреду – пронзительней и чище.
Поскольку сам я из породы сов,
то скоро я увижу пепелище
на месте моря бледного огня,
добавлю к пеплу пепел, забычкую,
а музыка допишет за меня –
"люблю такое и люблю такую".
Над головой моей не глыба,
над головою – облака.
И надо бы сказать – спасибо.
... не получается пока.
Хотя б вполголоса, в полписка
сказать заветное. Скажи,
что благодарен за прописку
по месту пропасти во ржи.
И что ни жалость, ни обида,
одна печаль в тебе сейчас,
что весь такой ты лишь для вида,
а состоишь – из слёз и глаз.
Но вот же. То одно, то третье.
А там – то жемчуг, то сирень –
так нежно-облачен, так светел,
так безответен этот день.
-2-
И опять наступила весна.
Что-то синее с чем-то жемчужным.
"Нас лишая покоя и сна", –
ты скажи, если кажется нужным.
Ничего никого не лишит.
Сон свинцов и безвыходен, словно
красота облаков не лежит
далеко, высоко, безусловно.
Сон, как чёрное море, глубок,
даже глубже, поскольку – привычка.
Что с того, что в луче голубок
вспыхнул, словно он серная спичка.
Он сейчас так далёк от меня,
что светила ближайшего дальше.
Закурил бы, да нету огня.
Закричал бы, да боязно фальши.
-3-
С. П.
Ах, жизнь моя – копейка,
бесплатный мой проезд.
Жалей меня, жалейка,
глядишь, свинья не съест.
Не надо, чтобы много,
да, попросту, нельзя.
Лишь танцевать пред Богом,
плясать, по льду скользя,
отсюда начиная
разгон, точней – разбег.
Ах, эти вот трамваи,
любой из них – Ковчег.
Пляши, как заведённый,
танцуй, коленца гни,
как слишком опалённый
для всей мирской фигни.
Танцуй – и не обманет.
Он выручит, пляши,
звени добром в кармане
танцующей души,
не подавая вида,
что силы больше нет,
похожий на Давида,
горящий силуэт.
О том, что небо – это невод,
огромный невод без границ,
Борис рассказывает Глебу
на языке певучих птиц,
о том, что рано или поздно,
(нет варианта "никогда")
нас в этот невод ловят звёзды –
вот эта или та звезда,
о том, что участь человека
(за пафос, Господи, прости)-
отсюда – маковкой Эль-Греко –
узлы небесные скрести.
Вечер
Н. П.
Мне поможет в этом деле
только тот, кто что-то знает.
Вот и тучи улетели,
голубая дымка тает –
всё исчезло, всё пропало
без цыганского гипноза,
с лёгким привкусом металла,
с твёрдым прикусом мороза.
И кружится шар хрустальный.
Что там? где там? – я не вижу.
Только вечер моментальный
злой усмешкой не обижу –
моментальный, словно снимок,
на котором столько света,
снов, печали, невидимок.
Доживём ли мы до лета?
-2-
Цыганочка
Н. П.
Когда б ни то ни это,
тогда б ещё ништяк.
Но сладкий пепел света
несёт в своих горстях
печальная, как дева,
и горькая, что лук,
мелодия напева,
не разжимая рук.
Так пепел этот сладок
и так горька она,
что у твоих тетрадок
совсем не видно дна –
не вынырнуть оттуда,
и подыматься влом
за золотом и чудом –
дешёвым барахлом.
И целый день по пьяни
бормочешь – "Только тут –
на дне – поют цыгане,
взаправдашне поют".
Помимо друзей и врагов,
пальтишка и шляпы из фетра,
дай, Господи, без дураков,
мелодию чёрного ветра.
Когда я на лужи гляжу,
пускай поднимается свыше –
на землю – она – по ножу,
по таллинской режущей крыше.
Поскольку – хочу-не хочу –
но есть котировка страшнее,
я пл`ачу ей и хохочу –
вот этою крышей на шее,
готовой сорваться в полёт
за ветром разлуки и джаза,
когда дуновенье прольёт
трубы серебристая фраза.
-2-
Не темно, не ярко. Просто мглисто.
Клён стоит и листьями течёт.
Если что – стреляйте в пианиста,
он играет, как положит чёрт.
Может быть, он смог бы по-другому,
но отвык. Играет без затей –
по его зажившим переломам
скачет сотня розовых чертей.
Невдомёк ему, что протрезвиться
надо бы. Трезветь он не мастак.
Только образуют в сумме птицу
эти чертовщина и бардак.
-3-
Naima
Н. П.
Куда эти реки текут?
В колодцы небесного града.
А как эти реки зовут?
Зовут их – Бояться Не Надо.
Зовут их к себе по утрам,
чтоб светлой водою умыться,
чтоб утром от принятых драм
уже не слипались ресницы.
А драмы и граммы на грудь
наводят текущие реки –
их русла – на правильный путь,
дают им хлебнуть в человеке
той соли, в которой они
найдут оправданье, помимо
того, что текут на огни
Небесного Ерусалима,
найдут оправданье и звук
имён, тишину без осадка,
и корни сомкнувшихся рук
и губ, приоткрывшихся сладко.
как последнее "прости".
И приходит сумрак снежный.
Больше некому придти.
Больше не к кому, и не с чем.
Только эта белизна.
Кто из нас бесчеловечен?
Сомневаюсь, что она.
И любовь и мерзость с нею –
слёзы капают. Прощай.
Потому, что всё темнеет,
ничего не обещай.
Лучше положи мне руку
на мужланское плечо.
Лучше выпей за разлуку,
голенастая, сверчок.
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
