Проза

Эпизод десятый.

Да будет свет! Квартира №11.

Он спрыгнул на железнодорожную платформу возле пешеходного перехода и теперь легкими шагами двигался по тротуару. Пыль большого города быстро оседала на кедах. Навстречу ему попадались горожане, одетые явно не по погоде. Их одежда и озабоченные лица не соответствовали тому чудесному настроению, которое обычно возникает в разгар бабьего лета. Они думали о своих начальниках, которые почему-то не поднимали зарплату, мечтали о красивой жизни, которую выставляли напоказ в интернете и крутили в рекламных роликах, не замечая, что вся красота жизни была не в роликах, а в этих желто-оранжевых листьях и в этой насыщенной синеве неба, которая с ними так замечательно контрастировала. На широкую дорогу с выбеленными известью бордюрами падали прохладные тени деревьев, стоявших ровной стеной вдоль Главного проспекта. По привычке засунув одну руку в карман, а другой — обхватив сумку, Женька шагал, рассматривая чистые воскресные улицы, дома и витрины магазинов.

Свернув на перекрестке с Главного проспекта, он вышел на боковую улицу и прогулялся до следующего переулка, где, загремев переключателем рельс, на него резко вывернул трамвай. Перебежав через трамвайные пути, Евгений обогнул угловой дом, прошел мимо остановки. Споткнувшись о корни тополя, подставившего ему подножку, пересек небольшой скверик. За ним показались знакомые кирпичи четырехэтажного дома, балконы которого обрастали горшочками с цветами. Евгений открыл недавно покрашенные металлические двери и оказался в гулком подъезде. Поднявшись по лестнице на второй этаж, зазвенел ключами и открыл старомодные, обитые дерматином двери квартиры.

Квартира №11 в доме по улице имени легендарного командарма Красной Армии, которую за весьма умеренную плату они с Виктором снимали у Аделаиды Прокопьевны, очень принципиальной, но справедливой пожилой женщины, представляла собой одну из тех квартир, которые еще попадаются в домах старой застройки. В ней полностью сохранилась таинственная аура прошлого столетия, когда на самое видное место вместо телевизоров и компьютеров ставили громоздкие радиоприемники, совмещенные с проигрывателями грампластинок, а мебель в комнатах была украшена ручной резьбой, что придавало всему внутреннему убранству неповторимый мистический оттенок.

В коридоре Женьку встретило надменное, почти трехметровой высоты зеркало в деревянной оправе с полированным кокошником наверху. От своего весьма преклонного возраста оно потемнело, погрузившись в какие-то размышления над трансцендентальными проблемами, и с большой неохотой отражало попадавших в квартиру людей. Слева от зеркала была прибита вешалка. Она с трудом держалась в стене, и, когда к Витяю приходили однокурсники, навешивая на нее непомерно много одежды, она нередко срывалась и нервно сбрасывала на пол всю одежду.

Евгений положил ключи на полку перед зеркалом и поставил сумку на полосатый коврик. Сняв куртку, он наклонился, чтобы развязать шнурки на кедах, а затем двумя короткими пинками освободил от них ноги. Оставив кеды валяться в несуразном положении, он дотронулся до выключателя, который был вмонтирован в стену рядом с электросчетчиком. Счетчик тут же проснулся, загудел, и внутри него стал медленно вращаться блестящий алюминиевый обруч. Под выключателем, прикрывая дыру в обоях, была наклеена памятка «Сходил в туалет — выключи свет!», с помощью которой Виктор в поэтической форме надеялся приучить Женьку и своих университетских друзей к энергосбережению.

Евгений зашел в ванную, тщательно промыл руки, а затем быстро ополоснул лицо. Вытирая шею полотенцем, он прошлепал на кухню. Покопавшись в кассетах, которые валялись на холодильнике, вставил одну из них в звуковое устройство с оторванной напрочь крышкой кассетника. На кухне Аделаиды Прокопьевны раздался пружинистый щелчок, поскрипывание пленки, и из единственной колонки магнитофона, уцелевшей в процессе эксплуатации, стали доноситься прерывистые аккорды «Polly»: The Nirvana, «Nevermind». Женька взял пустой чайник, набрал из-под крана воды и поставил его кипятиться на газовую плиту.

Солнце за окном уже начинало клониться к горизонту и осторожно заглядывало на кухню, пробираясь все глубже и глубже, освещая стены и потолок, постепенно подкрадываясь к коридору. Он сидел за круглым кухонным столом и ждал, когда вскипятится вода. На столе лежала белая клеенка с беспорядочно разбросанными на ней зелеными буквами. Мысль художника, придумавшего рисунок, была очень даже остроумна. Он как бы намекал на игру в составление слов, но при этом пропустил именно такие буквы, без которых складывать слова никак не получалось. Евгений хлопнул пальцами по краю стола, сообразив, что надо было сходить за хлебом и раздобыть чего-нибудь поесть, так как в холодильнике ничего не было.

Не закрывая за собой двери, он сбегал до булочной и, ввернувшись, подоспел как раз к моменту, когда из чайника послышался медленно нарастающий свист. Он залил литровую банку кипятком, нашел коробку с сухими листиками чая и высыпал их на поверхность воды, наблюдая, как на дно банки стали волнообразно опускаться желтоватые струйки, похожие на движение свернутого в клубок чайного дракона.

Золотистый дракончик расправил свой хвост, повис над стеклянным донышком и стал менять цвет на более темный, напоминающий цвет переплетов древних книг. Евгений устало отстранил кисть руки ото лба, налил чаю и откусил сладкую булку, покрытую глазурью. Перекусив, он решил прилечь на кровать и пошел в комнату, где накрыл голову подушкой и заснул, с блаженством вытянув ноги — после долгой поездки в вагоне в них до сих пор чувствовалась сковывающая тяжесть.

Открыв глаза, он долго не мог сообразить, который сегодня день. Он лежал на кровати и ощущал, как просыпается его тело, по которому как будто начинали распускаться маленькие цветочки. Заложив руки за голову, он скрестил лодыжки, приятно осознавая, что находится в квартире Аделаиды Прокопьевны совершенно один и что ему это даже нравится.

Когда выпадала такая возможность, он всегда старался просыпаться как можно медленнее, продолжая поддерживать сонное дыхание и прислушиваться к своим мыслям, которые были еще не замутнены деятельностью бодрствующего рассудка. В этот раз Женька тоже сумел уловить и запомнить несколько бессвязных образов, возникших в сновидении, хотя не понимал, для чего ему это было нужно. Поднявшись, он оглядел освещенную не то утренним, не то вечерним светом комнату. На расслабленных ногах приблизился к окну и открыл форточку, через которую стал поступать свежий воздух и городские звуки.

Комната Аделаиды Прокопьевны выглядела пустынной и прибранной, из чего можно было заключить, что в летние каникулы сюда никто не заглядывал. Единственным свидетельством того, что в квартире кто-то находится, была кровать, на которой спал Женька. На белой подушке и на скомканном винтажном покрывале появились складки, отдаленно напоминавшие цепь предгорий Тянь-Шаня, а на полу рядом с кроватью в полоске пыли отпечатались две ступни. Дальше пол был прикрыт совершенно неприметным паласом песочного цвета, однако тень от большой оконной рамы разделяла его на шесть неравных частей, которые постоянно спорили между собой за обладание небольшой, пришитой посередине паласа заплаткой.

Евгений повернул голову и уперся взглядом в книжную полку Виктора. На полке стояли книги, тетрадки с конспектами, учебники и справочники по математике, а также несколько фантастических романов, которые Витяй привез с собой из дома. К полке была подвешена гирлянда из размагниченных дискет и толстый пучок Витяевых волос, которые тот терпеливо отращивал весь прошлый учебный год, подстригшись только после успешной сдачи экзаменов.

Около книжной полки стоял раздвижной диван с полированными ручками. Он был аккуратно заправлен ворсистой накидушкой, по краю которой свешивалась бахрома. Мягкий кремовый цвет ее хорошо сочетался с малиновыми и белыми завитками висевшего над диваном шерстяного ковра со сложным восточным орнаментом. Нащупывая пальцами ног деревянный пол, основательно прогретый солнечными лучами, Евгений вышел из комнаты в коридор и вновь оказался на кухне.

Бежевые обои с бледнеющими букетиками ромашек придавали кухне по-домашнему уютный и праздничный вид. Над приземистым холодильником висело кашпо с большим кустом декоративного винограда, ветви которого тянулись в разные стороны, прикрывая стену слегка синеватыми листьями. Поставив на стол сумку, Женька расстегнул замок и выложил из нее несколько учебников, пару тетрадок и недочитанный в поезде роман Артуро Перес-Реверте «Клуб Дюма или Тень Ришелье».

Повесив пустую сумку на спинку стула, Евгений открыл роман на 250 странице, где начиналась VIII глава, почесал себе бровь и продолжил чтение:

«Лукасу Корсо было лучше, чем кому-либо другому известно, какое звено в их ремесле следует считать самым слабым. Библиографии составляют ученые, которые никогда не видели описываемые тома своими глазами; они пользуются данными, полученными из вторых рук, полностью доверяя слову предшественников. В результате этого любая ошибка или неточность может передаваться из поколения в поколение, и никто не обратит на нее внимания, пока оплошность не обнаружится по чистой случайности. Как раз это и произошло с "Девятью вратами"». 

Просидев над книгой около получаса, Женька отложил роман, потому что в мыслях своих постоянно переносился к началу VIII главы — уж слишком сильно эти строчки походили на ситуацию, в которой он сам оказался в прошлом году, опубликовав небольшую статью об одной неточности или ошибке, допущенной в теореме, которую приписывали Пифагору.

Поначалу Евгений не придавал этой заметке особой значимости. Да и написал он ее, скорее, ради шутки, после очередного спора с Виктором по поводу математических парадоксов. Но, чем больше Женька задумывался над своим опусом, тем больше в нем зрела убежденность, что это было нечто из ряда вон выходящее. Ведь речь шла о существовании логической ошибки, которая тысячелетиями переписывалась из одного учебника в другой, из одной монографии в другую. Только ошибка эта была допущена не в описании мифического средневекового гримуара, посредством которого вызывали дьявола. Ошибка содержалась во всех реально существующих учебных пособиях по математике. Ее повторял каждый ученый, каждый студент, каждый ученик, проходивший в школе операцию извлечения квадратных корней.       

Из книг по истории и философии математики можно было привести, пожалуй, только один аналогичный пример, когда математическое заблуждение веками воспроизводилось без какого-либо критического разбора — известная каждому математику великая теорема Пьера Ферма, заметившего ошибочное утверждение о сумме квадратов с одинаковыми показателями в «Арифметике Диофанта». С тех пор профессиональные математики почему-то решили, что это был единичный случай и, доказывая новые теоремы, занимаясь анализом своих абстрактных понятий, не видели больше смысла возвращаться к первоистокам и заниматься историей науки.

Но история отнюдь не была делом простым, ясным и окончательно решенным. Там, где математики не видели ничего заслуживающего внимания, были спрятаны неизвестные им решения и сокровища, погребенные под руинами исчезнувших цивилизаций. Богатства эти были столь древними и столь недоступными, что вызывали у некоторых математиков злобную ярость, так что Евгений действительно опасался открыто высказывать свои мысли по этому поводу. В мире науки существовали влиятельные школы и журналы, которые ревностно следили за тем, чтобы никто не мог поставить под сомнение незыблемость оснований математической науки.  

Поднявшись с сиденья антикварного стульчика, под тусклой полировкой которого угадывались узоры китайской росписи, Евгений налил свежезаваренного чая. Он думал, стоит ли вообще кому-то рассказывать об этой логической ошибке, если со времен Пифагора ее никто не замечал? Мысли то упорядочивались у него в четкую последовательность, то начинали сбивать с толку и порхать в голове, словно рой бабочек. Он не гонялся за ними — они свободно разлетались в разные стороны и тут же забывались, но иногда снова возвращались, перенося его сознание в какие-то немыслимые философско-математические сферы.

Чтобы освежить память, Евгений открыл общую тетрадку в ледериновом переплете, содержащую черновик той самой статьи об античной теореме несоизмеримости, и перечитал длинный эпиграф к ней, позаимствованный из традиций восточного мистицизма.

Прекрати говорить, прекрати думать о суетном, и не останется ничего такого, чего бы ты не смог понять. Обратись к корням, и ты обретешь значение. Следуй за светом, и ты потеряешь его источник. На крайней точке, дальше которой невозможно сдвинуться с места, ты попадешь Туда, где не установлены обычные законы и правила, Туда, где действие не приводит к противодействию, Туда, где не останется ничего такого, что запутывает мысли, Туда, где пространство светится, и свет исходит из него самого, Туда, где больше нет необходимости хитрить или играть по правилам.