Проза

 

 

 

 

Эпизод тринадцатый

Библиотека Его Сиятельства

 

Когда сон таки одолел Женьку, он закрыл книгу Перес-Реверте, отложил ее на подоконник, заваленный тетрадками, и посмотрел в темноту ночи, которая словно прилипла снаружи к оконным стеклам, нетерпеливо вглядываясь в то, что происходит внутри, на кухне Аделаиды Прокопьевны. Евгений смачно потянулся и щелкнул выключателем на стене. Погасив приглушенный свет электрической лампочки, он захлопнул за собой кухонные двери и шагнул в коридор, наощупь пробираясь к кровати. Водя руками туда-сюда, чтобы не столкнуться с углом шкафа, он подошел к постели, предвкушая, как плюхнется на нее и заберется под одеяло. Но, опустив ладони вниз, издал короткий смешок:

— Тьфу-ты!

Находясь в полной темноте, он чуть не провалился мимо кровати. Вместо мягкого матраса он нащупал внизу твердый пол. Поводив возле себя руками, Евгений понял, что он вообще шагнул не в том направлении, очутившись где-то посередине комнаты, иначе бы он наткнулся на дверной проем. Но ни двери, ни шкафа, ни другой мебели поблизости не было.

Он решил развернуться на 180 градусов, чтобы добраться до кнопки выключателя и включить свет в комнате. В этот момент ему вспомнился анекдот об одном студенте-математике, который на экзамене доказал, что число π — четное, так как диаметр окружности равен единице, а сама окружность делится на 360 градусов. Преподаватель, конечно же, не оценил находчивость студента, но если бы студент попросил экзаменатора доказать иррациональность квадратного корня из двух, то преподаватель, сославшись на доказательство Гиппаса, перешел бы к аналогичному утверждению о том, что диагональ квадрата выражается «четным числом». Это было забавно, очень забавно! Ведь реальные вычисления √2²=1,999… подменялись в теореме целыми числами (m/n)²=2. Какой-то шаг при этом был специально пропущен, и эти дроби с периодом (9), которые не являлись периодическими дробями… ну, чем не «Девятые врата» математики?

Мысли о теореме Гиппаса не покидали Женькину голову, возможно, именно поэтому он никак не мог нащупать стену. Он присел, чтобы потрогать пол руками, и тут его что-то насторожило. На полу комнаты не было шершавого паласа. Более того, его ладонь не чувствовала скрипучих половиц, которые он вместе с Витяем усердно драил в квартире Аделаиды Прокопьевны. Вся поверхность пола была абсолютно гладкой и, что самое невероятное, каменной! Евгений покрутился влево-вправо — и полностью потерял пространственный ориентир. Это уже не казалось ему забавным. Он широко шагнул, чтобы уткнуться ногами в диван, в кровать или в кресло. Но пространство в комнате было совершенно пустым! Единственное разумное объяснение состояло в том, что он вышел на лестничную площадку.

— Эй! — крикнул Женька, чтобы проверить акустику. — Ничего себе…

Слова звучали четко, однако никакого эха, характерного для подъезда, он не услыхал. Звуки не отражались от стен, потому что стен в помещении не было! Сделав глотательное движение, чтобы смочить пересохшее горло, Евгений стал вглядываться в темноту прямо перед собой, надеясь увидать в непроницаемом мраке хоть какой-нибудь отблеск. Заметив мерцающий ореол в нескольких метрах от себя, он побежал к нему, вытянув руки вперед, но свет не приближался, он горел где-то дальше. Подавив приступ страха, Женька решил бежать по идеально ровной поверхности в направлении этого свечения — и вот мерцание в темноте стало обретать вполне различимые контуры.

Длинная тень падала от изогнутых ножек письменного стола и старинного кресла с округлыми подлокотниками. В полоске тени, которая полностью скрывала резную спинку кресла, кажется, кто-то сидел. Впрочем, фигура сидящего человека сливалась с темнотой, так что Евгений не видел его лица. Неподалеку стоял залитый воском канделябр с пятью свечами, но свет от него распространялся как-то избирательно и тускло. На столешнице была раздвинута деревянная планшетка для чтения книг. Рядом с ней лежало крупное увеличительное стекло, задевавшее край изящной шкатулки, на крышке которой виднелся знак общества иезуитов — крест, восходящий над тремя буквами IHS. 

— О, monsieur Clevakini, je vous attendais! — было произнесено по-французски. — Приятно вас видеть у себя в гостях. Любите читать книги?

— Ну, да вообще-то, — ошарашенно признался Женька.

— А вы не задумывались, что эта ваша любовь к книгам может быть взаимной? 

— В каком смысле?

— Есть книги, которые сами выбирают своих читателей, — объяснил голос незнакомца. — Одни читатели им нравятся, друге нет.

 Из тени кресла на Женьку выдвинулось лицо мужчины с тонким носом и нервно подергивающимися ноздрями. На господине были черные рейтарские доспехи с вызолоченными узорами, отороченные кружевным воротником и дутыми барочными рукавами, стянутыми у запястий. В левой руке мужчина держал ветхую тетрадку в кожаном переплете.

— Знаете, многие книги уже давно стали бессмертными, и они готовы поделиться своим секретом. Скажите мне, только честно, вы бы хотели обрести… бессмертие?

— Ого, так значит, это сон? — произнес Женька вслух.

— Вы не ответили на мой вопрос, — проникновенно заметил мужчина, тут же улыбнувшись, отчего закрученные усики и клинышек бородки a la mouche поднялись кверху.

— По-моему, это походит на предложение взять в займы то, что каждому завещано даром.

— Перестаньте паясничать! Вы же ничем не рискуете. Здесь, во сне, вы можете попробовать все, что вам хочется. Вы хоть понимаете, что вам было предложено?

— Предложено кем? От имени кого вы говорите?

— От имени, — господин выдержал эффектную паузу, — Его Сиятельства Люцифера, разумеется.

Внутреннее беспокойство Евгения немного ослабло. Он никуда не уходил с кухни Аделаиды Прокопьевны, не искал свою кровать. Он видел действия, которые только намеревался совершить, а на самом деле заснул за книгой Артуро Перес-Реверте, рассматривая гравюры вкладыша.     

— Книга, которую я читал, называлась «Клуб Дюма или Тень Ришелье», получается, вы кардинал Ришелье, верно? — спросил Евгений у мужчины в черных доспехах.

— Нет, ну что вы, — улыбнулся он. — Перед вами верноподданный вассал Всесиятельнейшего Князя, доктор Джулио Мазарини.

— Ну, конечно, тень Ришелье! — изумился Женька своей сообразительности, — Премьер-министр Ее Величества королевы Анны.

— Это в далеком прошлом, — добавил доктор Мазарини. — Сейчас перед вами лишь скромный библиотекарь Его Сиятельства, хранитель собрания книжных редкостей моего Господина.  

— И каково это? Продать душу дьяволу, чтобы стать библиотекарем? — пошутил Евгений.

— Не просто библиотекарем, — возразил Джулио Мазарини. — Здесь собраны бесценные издания, преданные кострам инквизиции. В целости и сохранности вы найдете здесь испепеленные свитки Александрийской библиотеки, собрания трактатов древних египтян. Но когда мне была показана коллекция первых списков Евангелия, когда я прикоснулся к письменам Назарянина, когда я осознал, что все это будет открыто мне в придачу к бессмертию, уверяю вас, я ни минуты не сомневался в своем выборе. Да, я не смог удержаться от знаний, которые хранят в себе книги, впрочем, разве вам не знакомо это чувство? Признайтесь же, вам было приятно подержать Джордано Бруно. Кстати говоря, это один из моих любимых авторов.

— Откуда вы знаете?

— Можно сказать, это одна из обязанностей библиотекаря — знать кто какие книги читает.

Доктор Мазарини многозначительно показал тетрадь в засохшем переплете, которую не выпускал из рук:

— Знаете, чье это сочинение — нет? О, я уверен, отлично знаете! Молодой сеньор Декарт записал в дневнике «Olympica» одно из своих сновидений. Никакой научной ценности записи не представляют, незрелые фантазии юного философа, размышляющего о связи всего сущего — ab causa catena mundi. Интерес представляет совсем другое, похоже, в дневнике упомянуто ваше имя. Поразительное совпадение, вы не находите?

Из интонации хранителя библиотеки следовало, что Женька стал невольным свидетелем важного события. Настолько важного, что Ренэ запомнил астральную встречу с Евгением и оставил о ней запись в своем дневнике. Но в чем оно состояло? Неужели в том, что Декарт полистал энциклопедию из другого времени, которую не должен был видеть? Или в том, что Евгений сообщил ему, что в будущем Декарт станет известным философом? Мазарини положил дневник и увеличительное стекло в шкатулку, поднялся с кресла и стал удаляться в темноту.

— Следуйте за мной, я должен вам кое-что объяснить, — продолжил хранитель библиотеки, нисколько не сомневаясь в том, что Женька сдвинется с места и пойдет за ним. — По чистой случайности вы перебежали дорогу Его Сиятельству, когда у него не было возможности контролировать ход событий. Однако мой Господин благороднее, чем самозваные боги, по крайней мере, он не мстит людям за недочеты в своей работе.

Перед ними возник широкий коридор с книжными полками, которые тянулись насколько хватало глаз. От стеллажей, забитых книгами, можно было свихнуться! Доктор Мазарини любовно прикасался к корешкам старинных переплетов, словно это были его собственные дети. Казалось, библиотекарь совсем забыл про Евгения, но тут он произнес:

— Вы, верно, слыхали, что больше всего следует опасаться людей одной книги? Декарт и есть такой homo unius libri. Он уверовал в существование книги Агнца, содержащей всю полноту знаний. Разве это не безумие?

— Вы говорите о книге Сидящего на престоле из Откровения Иоанна Богослова?

Доктор Мазарини краем глаза покосился на Евгения.

— Иллюзии, подобные идеям Картезия, чрезвычайно опасны! Они ведут к религиозным войнам, mon ami, — вздохнул Джулио Мазарини. — Случай с Декартом осложняется тем, что он влился в тайное общество, именующее себя братством Розы-Креста, передав ученым-шарлатанам то, что ему не принадлежит.

Евгений стал прокручивать в памяти детали сновидения, в котором встретил молодого Ренэ Декарта. Так и есть — их пропустили на собрание, когда Ренэ показал стражнику-монаху нелепый сверток с дыней, которую ему прислал некий иностранец.

— Так значит, речь идет о той «феноменальной дыне»? — усмехнулся Евгений.

— Кто вы, Эжьен, безрассудный глупец или делец, набивающий себе цену? — глаза библиотекаря вдруг вспыхнули огнем ненависти, так что Женька даже подумал, что перед ним стоит не Джулио Мазарини, а сам Люцифер воплоти. — «Le melon phénoménal» вовсе не дыня, это ценный пергамен, «Delomelanicon», черная жемчужина моего Господина! 

— «Delomelanicon»? — переспросил Евгений, имея в виду «Девятые врата» из только что прочитанной книги.

— Чтобы вы не подумали, будто знаете, о чем идет речь, образ проявленной тьмы хранится во многих книгах. Он разделен на великое множество фрагментов, но все они едины по своей сути. Да, во всех книгах содержится частица тьмы, и каждая частица в некотором роде «Delomelanicon». Недавно один сотрудник в отделе древних рукописей нашел александрийский манускрипт о самофракийских мистериях. В нем упоминаются ключи, дарующие власть над земным и небесным миром. Посвященные хранили их по отдельности на островах Делос и Мелос. Представьте себе, в том манускрипте встречаются образы, удивительно точно повторяющие образы Апокалипсиса, хотя мистерии существовали задолго до появления первых списков Откровения.

— Выходит, пергамен, попавший к Декарту, все-таки как-то связан с текстами Апокалипсиса?

Доктор Мазарини задумался, стоит ли продолжать разговор на эту тему. Очевидно, за разговором о книгах стояло что-то еще, о чем библиотекарь не хотел распространяться. Евгений надеялся, что само название «Delomelanicon» возникло во сне как остроумная игра слов. В сновидениях довольно часто слова накладываются друг на друга как некие трафареты, взятые из разных наборов, в результате чего возникают причудливые комбинации. Так вышло и в этот раз, французское выражение «Le melon phénoménal» («феноменальная дыня») из сна Декарта совместилось с названием чернокнижного трактата, состоящего из греческих слов «δηλος» («проявление»), «μελος» («тьма»), «είκών» («образ»). Вдобавок ко всему сонное сознание Женьки придумало географическое соответствие, связанное с этими словами, хотя он не был уверен в том, что остров Мелос действительно существует. Скорее всего, когда-то так назывался остров Милос, известный всем по изваянию Венеры Милосской (Venus de Milo).

— Что ж, не стану скрывать, пропажа «дыни», как вы изволите шутить, доставляет Его Сиятельству определенные неудобства, — уклончиво продолжил разговор Мазарини. — Будь юный Декарт сообразительнее, он бы развернул и прочел свиток. Вместо этого он оставил пергамен на собрании ученых, это огромная утрата для нашей библиотеки.

Джулио Мазарини, словно заправский гид, замер с указующей дланью возле отдельного шкафчика.

— Взгляните сюда, Эжьен, это Данте Алигьери, вернее, его знаменитая «Sopra la fua Comedia». Смею предположить, вы так и не удосужились прочесть сию книгу в оригинале. Однако вам наверняка известно, что в ней описаны девять кругов Ада, куда разыгравшейся энтузиазм поэта поместил моего Господина.

Мазарини бережно вынул один из фолиантов, располагавшихся на полированных полках шкафа, открыл форзац так, чтобы Евгений мог оценить великолепно исполненную, увитую венецианским орнаментом гравюру на титульном листе, изображавшую большеносого поэта.

— Венеция, год 1564, — прокомментировал Мазарини, стараясь сохранять беспристрастие. — Непревзойденное издание Христофоро Ландино, иллюстрированное Алессандро Вeллутелло. Мечта библиофила!

Затем он по закладке нашел эстамп с чудовищным демоном, окруженным шестью перепончатыми крылами, и передал томик Женьке. От леденящего ужаса, который исходил от гравюры, на лбу Евгения проступила испарина.

— Люцифер, скованный глыбой льда в центре земли, терзающий в звериной пасти Иуду. Разве ни смешно, воистину, Эжьен, из всех комедий эта — самая божественная. Насколько невежественными должны быть люди, чтобы поверить, будто в огненном пекле существует некая льдина, куда вморожен уродливый Люцифер? Но именно таким мой Господин предстает перед теми, кто не достоин лицезреть Его подлинное величие.

Внезапно Мазарини обвел рукой сумрачный зал, который озарился лунным светом, проявив нескончаемый лабиринт книжных полок, шкафов, каталогов, передвижных лестниц.

— Посмотрите на это великолепие, на все эти чудесные фолианты, написанные на мыслимых и немыслимых языках. В каждом из них содержится частичка сиятельной мудрости. Вы не ослышались — в каждом, ибо мой Господин был всюду в соавторстве. Если бы не Люцифер, весь род человеческий до сих пор обитал бы в пещерах. Однако есть книги, к которым Его Сиятельство питает особую привязанность, вкладывая в них чуть большее, чем необходимо знать людям. Когда такие книги попадают к тем, для кого они не предназначены, мой Господин не может оставаться в стороне, хотя речь сейчас идет не о книгах. Мы сейчас говорим о вас, Эжьен.

Евгений оторвался от «Божественной комедии» Данте, источавшей тонкий аромат старинной бумаги, потому что доктор Мазарини целиком растворился в клубах смоляного дыма, откуда на Женьку продолжали глядеть чьи-то пустые глаза. Затем, когда дым вновь втянулся в тело, перед ним уже стояла прекрасная дама в пышном платье из черного атласа с продольными разрезами на рукавах ослепительной блузы. Накрахмаленный воротник охватывал миловидное лицо, а глубокое декольте полностью оголяло ключицы, едва скрывая бюст молодой, излучающей утреннюю свежесть девушки.  

— Эжьен, — шепнула она, так что его сердце забилось в сладкой истоме, — Мы можем стать ближе, чем ты в состоянии себе вообразить.

— Должен признаться, воображение у меня богатое, — пытаясь не терять голову, произнес Женька

— Ха-ха-ха, — звонко засмеялась она, отпрянув от него, в то же время, приподняв его руку так, словно они танцевали.

— Ни одна женщина не откроет тебе то, что готова приоткрыть Лючия. Твое счастье, Эжьен, что ты еще не познал, насколько бесстыдны, глупы и фанатичны в своей глупости земные женщины.

— Ты чем-то отличаешься? — приподнял бровь Евгений, вновь сблизившись с девушкой, нисколько не сомневаясь, что под юбкой Лючии ему явился падший ангел света Люцифер собственной персоной.

— Многим! — с детской непосредственностью ответила Лючия, проворно оборачиваясь у него под рукой. — Земные женщины вдохновляют мужчин, потом их обольщают и убивают. Они не понимают, что мужчина должен быть творцом, чтобы оставаться мужчиной. Именно творцом, а не откормленным самцом, но никакой разницы они, как правило, не замечают.

Нежная рука Лючии переплелась с Женькиным локтем, она обошла Евгения, поменявшись с ним местами, продолжая неотрывно смотреть ему в глаза чарующим взглядом.

— А ты меня сейчас, значит, не пытаешься обольстить? — спросил Женька. 

— Вот еще! Ничуть мне это не нужно, я же не доктор Мазарини… фу-фу-фу, mon ami, — она смешно передразнила библиотекаря, придвинувшись к Женьке. — Со мной тебе никогда не будет скучно, моя красота не увядает, хотя для этого приходится делать некрасивые вещи, через меня ты войдешь в величественные дворцы тайных знаний, и еще… я помогу развить твои способности.

— Какие способности?

Женька невольно коснулся ее гибкой талии, стянутой корсетом, но она перестала танцевать, задумавшись о чем-то.

— В тебе что-то есть, редко с кем теперь можно вот так поговорить. Жаль, ты не помнишь время первых печатных книг, тогда очень многие, не только Данте, могли путешествовать в царство теней. Это было удивительное время! Любой человек, научившись читать, мог увидеть то, что навсегда было скрыто покровом времени.

— Даже если это просто сон, скажем, как этот?

— Неужели ты думаешь, что видишь обычный сон? — возмутилась Лючия. — Думаешь, моя власть ограничена только миром книг и бестолковых иллюзий?

Она соединила ладони Евгения со своими, после чего они оторвались от пола и повисли в воздухе. Чтобы убедиться в этом, он посмотрел вниз, где между складок подъюбника показались соблазнительные ледвеи Лючии и ее напряженные босые ступни.

— Эжьен, если бы ты знал, как подешевела человеческая душа! Никто больше не торгуется за нее, мне отдают ее даром, да еще приплачивают душами детей. Но только ты не такой, нет, я это чувствую, — она закатила глаза, изучая внутренним взором линии его рук. — Ты напомнил мне о моей первой любви.

Они вознеслись в ночное небо, которое извивалось вокруг них крыльями шумного ветра. Здесь она на какое-то время как будто перестала быть падшим ангелом, решив вернуть себе прежний светоносный облик. Но у нее не получилось, и вскоре они перестали парить над землей, очутившись на крыше высокого готического собора с узкими стрельчатыми башенками и арками.

Как только Женька задел ногами твердую поверхность, он услыхал гудение засыпающего мегаполиса. Причем это был уже не туманный книжный астрал, это был вполне современный город. Может быть, Кельн или Милан. Внизу по перекресткам широких улиц проезжали разноцветные потоки машин, изредка издававшие гудки, где-то вдалеке завывали полицейские сирены. Площадь перед собором была освещена фонарями. Из метро поднимались одинокие фигурки людей. Прохладный ветер приподнимал подол платья Лючии, играл завитками ее белокурых волос. Она обратила свое лицо в сторону городских крыш.

— Заниматься с тобой торгашеством было бы слишком мелочно и для меня, и для тебя. Все, о чем я тебя прошу, так это чтобы ты оставил свои исследования. Посмотри на этих людей, думаешь, им нужна вечная истина или душа? Они мечтают лишь о том, как посытнее прожить свой век. Правительства, корпорации, международные институты, церковные лавочки… так называемое человечество не заслуживает могущества, которое принесла наука.

Лючия весело повернулась к Женьке, сделав перед ним потешный реверанс:

— Как тебе это нравится? Всего несколько тетрадных страниц — и к тебе явился Люцифер, зловещий демон, как обо мне говорят те, кто ни разу меня не видел, явился не для того, чтобы поторговаться, а чтобы предложить свою дружбу. Ни один человек не явился к тебе, Эжьен, ибо людям не дано видеть дальше собственного носа. Им нужны только деньги, новые машины и снова деньги, а еще похоть, огни больших городов, вредные привычки. Так зачем ты это делаешь? Ради чего ты пытаешь себя размышлениями, которые никому не нужны? Скажи, ради чего?

— Не знаю, ради чего, — ответил Евгений. — Что заставляет пчелу искать нектар в каждом цветке? Что заставляет читателя читать книги? Наверное, в этом состоит суть сознания, в которой выражается любовь к истине.

— Любовь… — глаза Лючии стали обволакиваться слезами. — Que tu sais sur l’amour, que tu sais sur l’enfer? Что ты знаешь о бесконечных терзаниях, мальчик? Знаешь ли ты, что происходит с душой, когда в ней обрывается любовь? Знаешь ли ты, что такое потерять любовь вечную? Потерять навсегда... Ни одна душа, Эжьен, не способна вынести это страдание, осознавая, что уже ничего никогда невозможно исправить.

Плачущий Люцифер, кто бы мог подумать — Евгений видел перед собой плачущего ангела, и у него самого по щекам текли е слезы. Он не мог ничего ни ответить, ни спросить. Комок горечи, подступивший к горлу, не давал произнести ни звука. Лючия, всхлипнув, как маленький ребенок, прижалась к нему всем телом. Так они стояли, тихо обнявшись, стараясь запомнить, продлить каждое мгновение.

— Прощай, Эжьен, — она отстранилась от него, вдохнув воздух вздрагивающей грудью. — В следующий раз, когда мы встретимся, ты будешь моим. Любовником или врагом — какая разница?

Она хотела, но не могла сказать ему что-то важное. Нечто такое, отчего губы ее трепетали и даже беззвучно шептали слова, дважды, одну и ту же фразу, на языке, которого Евгений не знал. Она сделала три шага к краю крыши, по-прежнему продолжая на него смотреть заплаканными сине-зелеными глазами, и вспорхнула в темноту ночи, туда, где в созвездии Змееносца печально вспыхнула маленькая звездочка.