Проза

Эпизод девятый

Врата даймона Майятустры

Мрачные туши пепельных облаков уныло паслись над пустынным, желтовато-зеленым пастбищем. Сгущаясь вдалеке над склонами гор, облака стягивались окрест унылой возвышенности. Только острые скалы, густо усыпанные охрой и чешуйками золы, торчали из земли подобно костлявым рукам усопших.

Взгляд демонического глаза и вспышка света — последнее, что запомнил Евгений перед тем, как здесь очутиться. И если бы не стоявший рядом кентавр, затаивший дыхание и озирающийся по сторонам, Женька бы подумал, что перенесся в какое-то другое сновидение. Тем более, что к нему, похоже, вновь вернулся его человеческий облик. Внимательно осмотрев слева от себя русло высохшей реки, тянувшееся безводными изгибами к цепи темно-умбровых гор, он пошел по безжизненному склону. Кентавр сделал за ним несколько шагов и вдруг остановился.

— Странные воспоминания нахлынули на меня, Йуджин, как будто однажды Триданишта уже ходил в этой долине... и это поскуливание ветра, и это тихое шебуршание змей, они мне снились когда-то.

— Ты начинаешь ощущать свою человеческую природу, — сказал Евгений, указав на скалистую возвышенность. — Видишь, там, среди скал, лежит тень поваленного дуба? Нам нужно идти туда, Триданишта. Быть может, там мы повстречаем и твою прежнюю тень.

— Возвращение… это извечное возвращение к истоку, который есть повторение одного и того же, — прошептал Триданишта, пытаясь осмыслить воспоминания о своей человеческой жизни. — Не в этом ли весь смысл? Не в этом ли истина, сбросившая с себя одежды, побуждающая ко всему греховному во тьме повторенных случайностей? И что есть грех, если мы ходим по кругу вечности, повторяя одни и те же ошибки? Снова и снова хватаем мы то одну, то другую пышногрудую красотку, говоря: «Ах, наконец-то! Это она, непорочная дева», — и не замечаем, как в объятиях наших уже трепещет тьма заблуждений. И возможно ли что-то иное, кроме прохождения одних и тех же ошибок, если воистину так целомудренна истина?

— Важно не то, что проходит, а то, что навсегда останется после нас, вот что действительно важно и что поистине неповторимо, — ответил Евгений. — Разные вечности существуют, и не во всякой вечности достижимо единение с истиной, хотя ею достигается всякая вечность. Не будь той пречистой девы, как бы мог существовать разум? Разум подобен древу, которое возносится к бесчисленным мирам, но то, благодаря чему он возносится, и есть твердь истины, питающая его корни.

— Если корни разума питает истина, что мешает, что сдерживает нас от единения с ней?

— Заблуждение относительно того, ради чего достигается единение, а также заблуждение относительно того, посредством чего оно достигается. Душа ищет единения не ради обладания, а ради освобождения. Некоторые учат, как заключить в себе начало и конец, прекратив движение по кругу повторений, но на полпути останавливаются они, ибо останавливаются на окружности. До точки средоточия, где открывается смысл прекращения и возобновления движения, остается еще полпути. Кто знает, как пройти эти полпути, тот больше не собьется, по какому бы извилистому пути ни мчалась его колесница.

— Есть и другие мудрецы, которые учат о том, что достижимо лишь приближение к истине, что никакой непорочной девы на самом деле не существует, — заметил Триданишта. 

— Ты прав, есть такие учителя, переворачивающие все c ног на голову, а с головы на ноги, — согласился Евгений. — «Всесовершенная истина недостижима. Кто никогда не достигает, лишь тому открывается великая тайна». Так проповедуют они, настраивая умы на то, чтобы никто не пытался достичь единения. И в мире людей немало тех, кто состязается ради состязания — не ради победы, кто ищет истину ради поиска — не ради познания, кто верует ради верования — не ради просветления, чтобы о них всегда можно было сказать: «Вот борец, который состязается, вот мудрец, который ищет, вот верующий, который верует». Но то, благодаря чему возможно это извечное недостижение, и есть непорочная дева, непорочная в силу того, что дурные сущности не могут к ней прикасаться.

— Теперь, когда я узрел в тебе человека, когда каждый шаг возвращает меня к прежним моим видениям, что-то подсказывает мне, что Триданишта стал таким же скитальцем, чтобы скитаться, никогда не достигая, — промолвил кентавр.   

Евгений понимал, что никакие слова сочувствия тут не помогут, и некоторое время шел, не произнося ни звука. Ведь настоящая любовь к истине, как и всякая любовь, страждет взаимности, а не сочувствия, и умение оставлять в покое иногда означает умение оставлять влюбленных наедине. О чем бы сейчас ни думал Триданишта, его природа больше не представлялась демонической.

Вскоре Женька и Триданишта оказались на скалистом холме. Заброшенная дорога привела их к исполинскому дереву, грязно-чернильные корни которого шевелились в воздухе, словно нащупывая какие-то невидимые струны. Когда же странники подошли совсем близко, то увидели, что над холмом возвышались не корни дерева, а сам владыка семи миров Майятустра, охранявший пустые каменные врата. Даже в полном спокойствии его неподвижное лицо, будто слепок с головы ниневийского льва, источало отголоски всех ужасов преисподней. Только вместо львиной гривы вокруг головы Майятустры поднимались десять змей, казавшиеся издали вывернутыми корнями дерева. Если бы не эти змеи, исполнявшие угрожающие танцы, ниспадавшие на плечи и грудь Майятустры, его можно было бы принять за скульптурное изваяние. Мощные ноги медитирующего даймона, согнутые в сидячем положении, были по щиколотку занесены песком.

— Вот и он, — пробубнил кентавр, впечатленный кошмарным видом демонического создания, — великий даймон Майятустра, наместник Сатананты и непревзойденный воин древности.

— Кажется, он спит, — шепотом сказал Женька. — Может, все-таки навестим его позже или в другой раз?

На одной из четырех рук Майятустры вдруг треснул и отвалился пласт окаменевший пыли, после чего даймон наполнил свою грудь воздухом, и тонкий слой штукатурки посыпался со всего его тела.

— Для тебя больше не будет другого раза, — медленно ответил асур, благородный голос которого никак не сочетался с его изуверской внешностью. — Нет пощады тем, кто нарушает мою глубочайшую аскезу.

— Твоя глубочайшая аскеза заслуживает всяческого уважения, Майятустра, но ты стал причиной великой скорби йогина Ашмара, распространяя по всей вселенной зловредное учение майявидьи, — заметил Евгений.

— А-ха-ха-ха! Так значит, ты пришел, чтобы сразиться со мной? А-ха-ха-ха! — просмеявшись, Майятустра неожиданно серьезным тоном добавил. — Твой вызов оскорбляет меня, человече, как смеешь ты бросать мне вызов? Если йогин Ашмара желает оспорить мое учение, почему он не явился сам, почему послал человека?

— Пророчество, ты совсем забыл о пророчестве…

На стертых каменных ступеньках, ведущих к вратам, появился йогин Ашмара в обличии старца, одетого во все белое. Он спросил даймона:

— Ведаешь ли ты, Майятустра, зачем Сатананта оставил тебя охранять эти развалины? Ах, да! Это очень древняя легенда, мало кто о ней слышал. Кое-кто еще, может, сумеет ее пересказать, но лишь немногие могут о ней рассказать.

Призадумавшись, Майятустра сложил все свои четыре руки на широкой груди, поглаживая одну из змеиных голов.

— Рассказывай, почтенный старец, мне некуда спешить.

— В былые времена, задолго до великого затмения, решили боги древности заглянуть в воды первобытного океана шветалоки, дабы узнать, чему надлежит статься в грядущем. И вот, открылось им дурное знамение, что один из богов, самый старший среди них, великим обманом овладеет многими высшими и низшими мирами, так что истина, справедливость и равновесие будут убывать до тех пор, пока законы нравственности не будут сокрушены в конце времен.

Когда же волны морской пучины стихли, а небесная твердь расступилась, то вышел из вод океана необыкновенный жеребец, имевший над головой лучезарный рог. Лишь тем рогом можно было уязвить коварного клеветника, который вознамерился подменить своей самостью Непроявленного Всевышнего. Прознав об этом, Сатананта потребовал принести жеребца в жертву, чтобы рог его не мог возрасти и окрепнуть. Обнаружив, что жеребец растет слишком медленно, и целой эпохи не хватит, чтобы он возмужал, разве могли младшие братья ослушаться старшего?

Тогда бог ритуального мастерства воспользовался оговоркой Сатананты и тайно укрыл неокрепшего жеребца от старшего брата. Потому в свирепую ярость пришел Сатананта, узнав, что обряд жертвоприношения был проведен в его отсутствие, и расчленил своего младшего брата, отрубив ему голову.

— Позволь тебя перебить, мудрый йогин, твои слова и мысли разнятся, ведь ты хотел рассказать, зачем властитель обусловленных душ Сатананта оставил меня охранять эти каменные врата? — напомнил ему Майятустра.

— Взгляни на эти врата, Майятустра, должно быть, тебе известно, что у них два лица. Две дороги сходятся здесь, и каждая из них длиною в вечность. Никто не проходил по ним до конца, и наверху ворот написано «Нимешта» — именно так, «Мгновением», боги древности когда-то называли человека. Мгновение и есть то, что может пройти оба пути длиною в вечность, это значит, что только человек откроет эти врата. Так был спрятан от даймона Сатананты необыкновенный жеребец, он и поныне сокрыт в этих вратах. Вот почему после наступления эпохи великого затмения на эту локу вселенной наложены были чары, чтобы ни один человек не мог сюда проникнуть. Вот почему все обусловленные сущности, обитающие здесь, имеют сверхчеловеческую природу.

— Что ж, ты меня убедил, йогин Ашмара, что я должен сразиться с этим человеком. Но как мы будем сражаться, зная заранее, что одолеть меня ему не по силам? Когда-то в далеком прошлом Майятустра убивал тысячи воинов света, но никогда не сражался с теми, у кого не было ни единого шанса на победу. Если ты действительно мудр, почтенный йогин, ты должен знать, что любой человек супротив асура все равно что назойливая муха. Скажи, убивая муху, разве называют это сражением?

— О твоей доблести, владыка Майятустра, я наслышан. Ведь это ты сокрушил лучших воинов Бхактиратха, окруживших твое войско, когда вырвал сам у себя третье око, излившее разрушительную энергию тамогуны. Если бы не твое самопожертвование, никогда бы овладел подлунным миром даймон Сатананта. Но другие времена вспоминаются мне. Времена богов, сошедших в шрилоку, чтобы соревноваться в аскезе, бороздить морские просторы, воздвигать горы и населять девственные леса.

В ту эпоху индиговая луна приревновала бога морских глубин к своей сестре, пинковой луне. Окрасив себя в ее цвет, вступила она в тайную связь с морским божеством, от которой родился веселый карлик Читха. Прошли века, и однажды Читха влюбился в сумрачную Винайя-деви, которая отказалась принять его в свои мужья, потешаясь над его ростом. И тогда карлик обратился за помощью к богу мудрости, жившему на вершинах Снежных гор, чтобы тот подсказал ему способ, как стать самым могущественным великаном. Для этого, сказал мудрец, надлежит тебе совершить великое множество добрых дел.

Поблагодарив бога мудрости, карлик Читха пошел странствовать по свету, творя благо каждому нуждающемуся. И с каждым добрым делом он возрастал все больше и больше, пока не стал самым великим асуром. Ты задал вопрос: как тебе сразиться с человеком, чтобы он имел хотя бы один шанс на победу. Думаю, для этого будет достаточно, чтобы вы померились ростом, ибо тем карликом Читхой был когда-то ты, о владыка Майятустра.

— Откуда ты знаешь об этом? После битвы с Бхактиратхом не осталось никого, кроме меня самого, кто бы мог это помнить! Давно Майятустра не испытывал столь сильного удивления. Так и быть, йогин Ашмара, я буду состязаться с человеком, но, прошу, ответь мне еще на один вопрос. Почему сумрачная Винайя-деви так и не полюбила карлика Читху, который стал самым могущественным асуром? Когда к нему пришло осознание того, что Винайя-деви все равно не полюбит его, великое отчаяние и горе навсегда разбили ему сердце.

Мудрый йогин вздохнул, покачал головой, разгладил длинную седую бороду, а затем произнес:

— Спросил ты у бога мудрости как стать великаном, а не как добиться ответной любви Винайя-деви, в этом-то и была твоя ошибка, Майятустра… Так приступим же к состязанию сиддхов, как в старые добрые времена! Если ты готов, Парамаджана, то начинай первым, — обратился седовласый старец к притихшему Женьке.

Евгений даже представить себе не мог, как он будет состязаться с даймоном Майятустрой, который самоуверенно поставил нижнюю пару рук себе на бока.

— Прости, почтенный йогин, но что мне следует делать? Ведь я еще никогда не принимал участие в состязаниях сиддхов.

— О, постарайся расслабиться, Парамаджана, закрой глаза, — старец сделал легкий щелчок по лбу Евгения. — Вот так, а сейчас вспоминай добрые дела, которые ты совершал из самых искренних и чистых побуждений.

Поначалу в памяти у Женьки всплыли детские воспоминания о том, как он кормил бездомных животных, отчего границы его тела вдруг обмякли. Потом в голове у него замелькали какие-то мелкие шалости, которые сложно было назвать добрыми, хотя нет — он вспомнил, как однажды вступился за слабого. И тут же по всему его телу словно растеклись разноцветные узоры мыльного пузыря. Они растекались снова и снова всякий раз, когда он вспоминал о добрых поступках, даже если они были совсем незначительными.

Вскоре Женька решил проверить, как продвигается состязание. Он открыл глаза — и не смог узнать местность. Потому что каменные врата, кентавр и йогин Ашмара, — все куда-то пропало! Перед ним в такой же надменной позе сидел даймон Майятустра, хотя он был не таким большим, как прежде. Опустив голову, Евгений увидал перекладину ворот, которая находилась где-то на уровне живота, а внизу, у подножия врат, увидел бородатого старца ростом не выше колена, а по другую сторону — Триданишту, который, подняв голову, радостно провозгласил:

— Человек по имени Йуджин, если не считать змеиных голов, ты стал выше самого Майятустры!

— До сих пор я состязался с тобой сидя, — проговорил даймон медным голосом. — Посмотрим же, на что ты способен, если я встану в полный свой рост.

Земля под ногами Евгения задрожала — то поднялся могущественный сиддх Майятустра, и поднялся он так, что размеры его тела увеличились тысячекратно. Чудовищные змеи нависли над всем горизонтом, поблескивая чешуей, как самые страшные тучи, затаившие в себе разряды молний. Евгений и его спутники оказались в тени глубокого каньона, которым были пальцы левой ноги Майятустры. Величайший из асуров, казалось, заполнил собой все воздушное пространство, и даже самые высокие облака всего лишь касались его могучих плеч. При этом стало понятно, что никаких добрых дел человека не хватит, чтобы сразиться с асуром.            

— Он слишком велик, Ашмара, — едва сдерживая волнение, обратился Евгений к йогину. — Кажется, ты ошибся — я не тот, кто в состоянии одолеть Майятустру.

— «Ты ошибся — я не тот», — повторил седовласый старец, который, похоже, не заметил никаких изменений ландшафта, произошедших в ходе сиддхического состязания. — «Ты — другое я», вот что было начертано на Скрижали просветления. Но этого недостаточно, Парамаджана. Во всех мирах, захваченных демоническими сущностями, прежде всего, надлежит понять «другое». Ты знаешь, в чем состоит «другое»?

Евгений напряг слух, надеясь услышать подсказку, но строптивый старик смолк в самый неподходящий момент, потому что с неба спустилась змея, разинувшая пасть таких размеров, что в ней легко бы мог уместиться целый город Нагарасинх со всеми его обитателями. Гигантская змея Майятустры имела поистине космические размеры, напомнившие Женьке загадку дервиша, придумавшего шахматы: вот если бы Евгений мог увеличиться в размерах, скажем, как тот амбар, где можно было бы хранить двадцатизначное число зерен... Не успел он об этом подумать, как над вратами засверкало невесомое пшеничное зернышко, подаренное астральным джином! Он подставил ладонь, внимательно пригляделся к нему и поднес ко рту, услыхав предостережение Ашмара:

— Помни о «другом», Парамаджана, только так ты сумеешь избежать погружения в состояние, называемое майявидьей.

То, что произошло дальше, было похоже на сон, увиденный во сне. Ощутив дуновение огненного ветра, тело Евгения вознеслось в радужные слои атмосферы, растекаясь по небу, словно капля акварельной краски, упавшая в кристально чистую воду. И в этой краске смешалось все! Он перестал чувствовать себя — он зараз был всеми вещами, которые знал и которые видел вокруг.

Четыре разноцветные луны были сферами его психической энергии, город Нагарасинх был чакрой его сиддхического тела, местопребыванием эгоистических устремлений. И это он был царем-иерофантом с головой багиры, дочь которого стала правительницей Нагарасинха, сменив на троне хранителей Майятустра-дхьяны. И он отчетливо видел, как в будущем непостижимо для всех ей суждено было родить человеческого сына.

И нефритовый лук, и бездонное море, и высокие скалы с самоцветными камнями, — все это обладало свойствами, присущими его разуму. Все это и был его разум! Он заключал в себе тысячи дорог и тысяч судеб. В этом измененном состоянии сознания, о чем бы он ни подумал, куда бы ни устремил взор, — он был везде, но не всегда, он был всегда, но не везде. И даже Майятустра… да, и даже даймон Майятустра, увидевший над индиговой и пинковой луной северное сияние, имевшее человеческие очертания, — это тоже был он, Евгений. Точнее говоря, это была его тень, пожелавшая слиться с астральным телом человека, чтобы усилить и расширить воздействие майявидьи на его разум.

— Ты и я, мы — одно и то же, — шептали десять змеиных голов Майятустры. — Мы неотличимы друг от друга. Ты — всего лишь другое я, мы — одно и то же…

Околдованный могущественным асуром, Евгений утратил способность сопротивляться его воле. Предостережение Ашмара о том, что в демонических мирах важно помнить, насколько ты — другое я, почти стерлось из его памяти. Но даймон не успел этим воспользоваться. Как только Майятустра слился с его сиддхическим телом, через человеческую оболочку в даймона устремился поток света, который стал сжимать размеры Майятустры. Невосприимчивый к свету асур попытался исторгнуть свет из себя, но в тот же миг вся его сиддхическая энергия аннигилировала. Нама-рупа даймона, занимавшая пространство от земли до самого неба, распалась на мелкие частицы и вместо чудовищного великана Майятустры появился забавный карлик, который стал верещать и бегать вокруг йогина Ашмара.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся старец, глядя в небо и улыбаясь сквозь седую бородку. — Парамаджана, я знал, что у тебя получится! Ты постиг «другое», и теперь можешь следовать дальше.

— А как же врата и заточенный в них жеребец? — мысленно спросил у него Евгений.

— Не беспокойся об этом, развоплотившись в карлика Читху, даймон Майятустра больше не в состоянии нам помешать. Теперь, когда память о прежних видениях вернулась к твоему проводнику, его человеческой сущности будет достаточно, чтобы снять печать, затворившую врата от начала мира. Ведь это он сумел их разыскать, не так ли?

Старец с одобрением кивнул Триданиште, и тот, оглянувшись на заброшенную дорогу, поднялся по ступеням древних врат. Посмотрев на базальтовые колонны, испещренные непонятными знаками, кентавр без колебания вошел во врата — и с другой стороны портала вырвался конь. От него исходила волна времени, сама череда эпох и неисчислимое множество кальп неслись вслед за ним. Казалось, он был облачен в белую попону из чистого света, которая развевалась на скаку длинными полосками. Погарцевав у заколдованных врат Майятустры, конь поскакал по равнине во весь опор, безумно изогнув шею, испытывая неведомое ему раньше чувство высвобождения.

В глазах Ашмара блестели слезы счастья — и Евгений, продолжавший растворяться во вселенной неуловимым реликтовым излучением, уже знал почему. Ведь это он был тем богом ритуального мастерства, которого расчленил Сатананта, и он был той Скрижалью просветления, и богом мудрости, жившим на вершинах Снежных гор, и это он был тем одиноким сфинксом, который тысячи лет хранил в себе тайны древнего пророчества.