Проза

 

Повесть

 

  

 

 

1. Чаепитие в Спасоналивковском

Хорошо, что Кузя приехал. Я соскучился по нему. Казалось бы, что за проблема – в гости приехать? Но не тут-то было. Месяцами не видимся. Нехорошо.

Рад, рад я другу своему. А что касается кухни в Замоскворечье, так это - естественное дело. Ведь я здесь живу. И мне нравится здесь. Пускай это место исторически низкое, топкое, сырое, заливаемое водой в паводок, пригодное разве что под огороды  да комаров разводить. Но зато – покойное, вдали от фальшивого блеска Тверской, праздной суеты Петровки, деревенского снобизма Остоженки. Мы, местные жители, не можем похвастаться сдержанным аристократизмом Пречистенки, но и не размениваемся на показной форс Малой Бронной или Большой Никитской. 

Кузя пил чай. На его чашке рукой неизвестного творца были нарисованы синие русалки и опухший от пьянства морской царь.

Тихий свет пасмурного ноября освещал сидящего у окна Кузю, и морского царя, и русалок. А за окном одинокая ноябрьская снежинка никак не могла решить, что ей делать: растаять на лету или собрать волю в кулак и долететь до жёлтой травы и холодной земли.

 Холодная земля была почти безлюдной в этот час. Только белый тупорылый бультерьер гулял  под окном на поводке. Чья рука держала его поводок – это совершенно не отложилось в моей памяти, но зато я помню, что бультерьер переставлял лапы как механическая игрушка и нюхал высохшие головки мелких осенних хризантем. Я оторвался от окна и посмотрел на своего старого друга, думая о том, что мы знакомы  ровно тридцать лет.  Смотрел я на него с раздражением. Кузя рассказывал, как очередной раз его выгнали с работы.

- Мне Саша говорит: «Вот Кузя твои прогулы, невыходы на работу и опоздания». Тогда я тоже сел и написал ему, сколько у меня переработки, какие у меня сверхурочные. И получилось, что он мне ещё должен, а не я ему. Он мне обещал платить за переработку, да, наверное, не заплатит.

Кузя отхлебнул  горячего чаю и продолжал:

- И я ему говорю: «Саша, сделай освещение в складе, чтобы люди у тебя головы не расшибали, сделай так, чтобы в офисе сквозняка не было, а то мы погрузили тяжёлые колёса в грузовик, пришли разгоряченные чайку попить, мы можем простудиться».

Я кивал головой и сочувствовал. Что делать? Всю жизнь нас преследуют тёмные склады и сквозняки в офисах. И вообще: стоит проснуться – и все ужасы окружающей действительности – они тут как тут. А ведь с вечера была надежда, что утром мир станет другим. Но – не тут-то было. Не меняется ничего. Словно и не смыкал глаз. Словно померещилась тебе эта дымная ночь, этот твой поздний приход домой, то ли обед, то ли ужин в одиночестве и в неурочный час. Ты ли это еле переставлял ноги от усталости, ты ли грел суп в микроволновке, запивал его рюмкой холодной водки, залезал под одеяло к спящей жене и, стуча зубами, согревался постепенно, уткнувшись носом в её тёплую шею? 

Да, Кузя. Весь мир ополчился против нас: небо над головой – всё сплошь серое и с какими-то грязными подтёками, под ногами - обледенелые мостовые. На мостовых - занесённые снегом незаводящиеся на морозе автомашины. Это разве не проклятие? Ещё нас преследуют несправедливость и человеческая неблагодарность. Из каждого угла нам строят рожи невыстроенные, непрояснённые человеческие отношения.  Затаённые обиды ворочаются где-то в животе, а равнодушие мягкой лапой затягивает ременную петлю на незащищённом горле.

Вся эта шакалья свора недоговорённостей и взаимного непонимания каждое утро с лаем врывается к нам в дом, да и  вечером не уходит далеко и воет под окнами злобно и протяжно. Что делать, как бороться и победить? Куда девать свои страхи и комплексы? Как лечить уязвлённую душу? Где специалисты по гештальт-психологии? Почему они не бегут к нам? Почему не научат, как перестать быть большим ребёнком  и стать взрослым человеком? Вот я, например, сам не могу всего этого знать. Если бы я знал, я бы, прежде всего, разительно изменил свою собственную жизнь. А потом открыл бы Кузе тайну волшебной дверцы, и сказал бы ему что-нибудь такое гениальное: «Говори с людьми открыто, не загоняй проблемы в угол, не копи обиды, не стесняйся спросить, попросить, потребовать. У тебя пара рук и одна голова, тебе нечего терять, кроме проездного билета на метро и отключённого за неуплату сотового телефона». И Кузя пошёл бы, сказал, наладил отношения, решил бы свои проблемы. Но я помалкивал, поскольку сам ничего этого не умел.

Кузя, Кузя. Весь такой ладный, худой, подтянутый. С неторопливой манерой говорить и двигаться. Выдержанный, подчёркнуто скромный. Непритязательный и обаятельный. Полная моя противоположность.  Честные, как три копейки, светлые глаза. Густая шевелюра без седины и залысин. Неожиданный крючковатый пиратский нос на русской, родной, как пивной ларёк, физиономии. А что у него на самом деле под черепной коробкой – мне этого никогда не узнать.

 

2. Случай на Каспийском море

Я всегда любил слушать, как Кузя что-нибудь рассказывает. Вроде бы, ничего особенного, но эта морская травля уносила моё сердце за тридевять земель:

«А на Каспии на корабле гидрографической службы был матрос по кличке Волосан, он мне говорит: «Кузя, тебе сегодня конец настанет». И сел на юте ножик точить. Я тогда в баталерке у боцмана звено якорь-цепи нашёл всё ржавое. Почистил его немного наждачной бумагой и сел на баке в тряпку заворачивать. Сижу и заворачиваю аккуратно, к руке примериваю. Это для того, чтобы во время ночной вахты дать Волосану по репе, засунуть ему это звено в штаны в качестве балласта, да и смайнать его липкое от крови и пота тело за борт. Таков был мой план.  А к вечеру боцман, здоровый такой, Волосана отметелил, ножик его за борт выкинул, его самого пинками в трюм загнал и сказал, чтобы тот без команды нос на палубу не высовывал».

 

3. Смысл жизни

За последнюю четверть века Кузя менял работу раз двадцать, что в принципе я считал совершенно нормальным. Я и сам чем только ни занимался, где я только не работал. Но в последнее время мне не нравилось, как у Кузи шли дела. Каждое новое его место работы оказывалось хуже предыдущего, денег платили если не меньше, то уж никак не больше. И если раньше Кузя не жаловался, а строил планы на будущее, то теперь как-то тухло всё выглядело.

- Кузя, - как-то раз спросил я его, - ты, пока не помер, скажи мне честно, ты для чего живёшь? - мы ехали по проспекту Мира в сторону области, Кузя сидел рядом со мной, держа на коленях небольшой спортивный рюкзак – в нем он обычно носил свои вещи. Это удобно: рюкзак за спиной, свободные руки при ходьбе мерно качаются вдоль худого жилистого тела. Сейчас эти руки спокойно лежали поверх рюкзака. Не было в этих руках ни суеты, ни нетерпения. Руки были сильные. Тонкие кисти, длинные пальцы, синие вены под белой кожей – нормальные мужские руки, чистые, с аккуратно подстриженными ногтями. 

 - Костик, я живу, чтобы видеть солнце, чтобы наслаждаться ветром, зелёной травой и деревьями. И ещё пеньем птиц.

- Хороший ответ. Ясный и исчерпывающий, - я крутил баранку, тормозил на светофорах, переходил из ряда в ряд, чтобы быстрее миновать бесконечную пробку на выезде из Москвы. Я ехал и думал: «А как же я живу и зачем? Может быть, я живу не для того, чтобы видеть солнце и небо, а для чего-нибудь другого? Может быть, я живу, чтобы делать карьеру, приобретать деньги, власть над людьми? Да, я карабкаюсь наверх, и мне нужны все искушения и блага этого мира. Но для чего они мне нужны, я ещё толком не знаю, что вполне понятно – ведь я их ещё не испытал, у меня их пока нет. Вот появятся, тогда и разберёмся. А если спросят меня, что я хочу, тут же и повторю весь Кузин список: солнце, небо, ветер. По сути, мне больше ничего не надо. Нет, ещё пенье птиц позабыл упомянуть. Но - негромкое такое, мелодичное и без этого безумного оранья с утра пораньше. Так почему же мы живём так по-разному, если мы хотим одного и того же?».

 

4. Переходим на водку

Чай выпит. Сколько вообще можно эту воду хлебать? Я налил в пузатые рюмки водки и посмотрел в окно: где там бультерьер? Бультерьера не было. На углу 1-го Спасоналивковского и Казанского переулков целовались юноша и девушка. Ноябрьский ветер совсем распушил и разметал светлые девичьи волосы. Всё это хорошо, но, с моей точки зрения, юноша обнимал девушку недостаточно крепко. Не брал он в расчёт, что вот дунет ветер сильней и унесёт девушку переулками куда-нибудь на Кадашевскую набережную. А там – ищи свищи. «Хватай её крепче и веди в блинную блинами откармливать, простудится ведь!» - отстучал я сообщение пальцами по холодному стеклу. Юноша внял мне. Он схватил девушку за руку, и они побежали в сторону Большой Полянки.

     - Жила в гостинице «Чегет» группа горнолыжников из Польши. Я их каждый день видел то на склоне, то вечером в баре. И наблюдал за ними потихоньку. Вот вижу я, что этот самый Зверь клеится к одной польке. А у польки - муж тут же рядом. Но ничего, муж молчит, виду не подаёт. А Зверь крутится вокруг и крутится, совсем разума лишился. А та играет с ним. А ты ведь знаешь, Костик, как женщины любят тянуть до последнего. И вот в последний вечер перед отъездом все эти поляки пьют в баре, и я тут же рядом сижу, смотрю. Вот вижу, полька решила со Зверем к нему в номер улизнуть, а муж-то начеку был, говорит ей строго:

     - Марыся, до покою! – и рукой направление показывает. А Марыся – та в слёзы!

За окном темнело. Рано темнеет в ноябре. Не хотелось зажигать огня. Свет слишком ярок. Эта лампа над головой - даже упоминать о ней не хочется. Если я когда-нибудь сойду с ума – всё именно из-за этой невыносимой лампы. Её резкий свет прожигает мне макушку и поджаривает мозги. И если даже и был у меня в голове какой-нибудь зачаток, зародыш мысли, который день за днём вынашиваешь потихоньку, тут же всё и выжигает дотла эта чёртова лампа. Даже и не вспомнишь потом, о чём пытался думать.

 

5. Тонкий артистизм и деловая хватка

Нет, что ни говорите, а Кузя всё-таки - природный артист. И птица высокого полета при том. Чтобы он ни затеял – это нет-нет, да скажется.

Пришёл он ко мне как-то и говорит:

- Костя, выступи поручителем по моему кредиту.

Выступить я всегда рад. И поехали мы в сбербанк, что в Измайлово. Там тётка такая, которая кредиты выдаёт, смотрит на меня с подозрением и Кузе говорит:

- А нет ли у вас ещё кого-нибудь на примете, кто бы поручителем выступил?

А сама при этом смотрит на моё пальтецо, на ботинки, и делает про себя аналитический вывод, что пальтецо – не очень, ботинки я третий год ношу, и что когда Кузя свинтит с деньгами, толку от меня будет мало.

 - Есть, - говорит Кузя, - Витя Фёдоров есть. Подойдёт?

- Витя Фёдоров? – сотрудница сбербанка сдвинула брови, - а что? Хорошее имя. Приводите.

И взял Кузя кредит в три тысячи долларов. А надо сказать, что перед этим он как раз развил в «Триал-спорте» отдел оптовых продаж. Развил настолько, что неподготовленные владельцы этой компании почувствовали, что земля горит у них под ногами. Они наняли международных консультантов и приняли экстренные меры: Кузю уволили.

И Кузя понял, что настал его час. И вот Измайловское отделение сбербанка выпотрошено, путь к бизнесу открыт. Кузя арендовал пять квадратных метров в торговом центре на Рогожской заставе и купил со скидкой на оптовом складе «Триал-спорта» два велосипеда для езды по горам и роликовые коньки сорок третьего размера. Велосипеды он  поставил за стеклянной перегородкой своего маленького магазина. Они гламурно блестели свежей краской типа «металлик». На роликах Кузя в рекламных целях иногда катался по бесконечным коридорам бывшего шарикоподшипникового завода, а ныне - торгового центра. Всё стало хорошо. Бизнес пошёл.

Об этом обо всём Кузя с удовольствием рассказал мне однажды на моей уже получившей определённую известность кухне.

Было два часа пополудни. Жизнь за окном кипела.

- Зачем мне там быть? Я свой сотовый номер написал крупными цифрами чёрным фломастером на белом, как гималайский снег, листе бумаги и этот листок к стеклу скочем прилепил. Изнутри. Кому надо – те позвонят.

Ничего я Кузе не ответил. Только подумал, что он снова опередил своё время. Что он уже живёт в новой информационной эре удаленного бизнеса и распределенного доступа, когда не надо ходить на работу, когда можно торговать велосипедами на Рогожской заставе прямо из Австралии или Новой Зеландии. Или из моей кухни.

- А как у тебя с кредитом? - осторожно спросил я.

- Возвращаю, - бодро ответил Кузя, - по сто двадцать долларов в месяц.

Я в уме перевёл эту доллары в рубли и мысленно сравнил полученную сумму с размером пенсии Кузиной мамы. Вроде бы пенсии на выплаты по кредиту должно хватать. А это значит, что всем нам в который раз крупно повезло.

 

6. Что-нибудь повеселей

Я вот прочитал написанное, и что-то оно мне не понравилось. Мрак какой-то. Надо здесь для контрапункта зафиндилить весёлый эпизод. Где его взять? Где, где? Всё там же - в бездонных глубинах этого самого мозга. Ищи, ищи лучше, старайся.

Вот, например, интересно всем будет узнать, как Кузя женился.

Сказал мне Кузя, что женится. Был конец сентября, после сбора урожая люди склонны женится, это естественно.

Мы стали обсуждать с ним план на 26 сентября, на день этого самого бракосочетания. День оказался непростым в организационном плане. Оказалось, что с утра Кузе надо быть в ЗАГСе, а потом везти невесту в роддом. И вопрос, который всех нас волновал, вопрос о скромном праздничном ужине в дружеском кругу – этот вопрос как-то выпал из рассмотрения.

Так и получилось. Человек пятнадцать приятно возбужденных молодых людей несли от станции ящик водки и ящик вина. Они хрустели сухими жёлтыми листьями и розовели на свежем воздухе. Они спрашивали Кузю, готов ли он к семейной жизни, на что Кузя отвечал, что он не знает, но надо попробовать.

Я не очень помню, как там потом всё было, но хороводов вокруг костра точно мы не водили. Помню, что Женя Смирнов, весь голый, только в очках, ездил по берегу озера на мотоцикле «Урал» и громко вопил от восторга. А Серёжа Гулёв пошёл к общежитию физкультурного института  искать девушек. Мы потом его там нашли спящим на лавочке перед входом. Свадьба удалась. А что невесты не было – это даже хорошо, никто от дела не отвлекал.

На следующий день у Кузи сын родился. Я считаю, мы все в этом участвовали, я одних бутылок после свадьбы рубля на четыре сдал.

Кузя уехал к своей новой семье и жил потом долго и счастливо. Я считаю, что если у него какой праздник случится или событие торжественное, пускай ко мне заворачивает.

И вообще, это очень даже удобно - праздновать все праздники у себя дома, потому что я упал в траву – и хоть трава подо мной не расти. Пускай они сами вытаскивают утонувший в озере «Урал», пускай сами вспоминают, как их зовут и где они живут. Мне важно, что когда я ползу на четвереньках через мою жёлтую крапиву, оставляя за собой шматы зелёной блевотины, чтобы в этот момент меня освещало холодное сентябрьское солнце, чтобы опрокинутая чаша голубого неба плыла надо мной в торжественном молчании, а если и прошуршит мимо меня какая-нибудь мышь, то чтобы всё это осталось навсегда между нами.

 

6. Кузя поступает в разведшколу

  - Кузя, расскажи, как ты в разведшколу поступал.

- Ну, да, - Кузя оживился, - дело было так: я давно заявление подал, да и забыл уже. А тут повестка пришла – вызывают меня. И как раз Вовка из Японии прилетел, загуляли мы дня на три. Мы сразу Бобу позвонили, но ему повезло тогда, он в первый день с нами не был, потому что был в Питере в командировке, флот инспектировал. На второй день он приехал, и мы вместе нажрались, а на третий – Танька Боба увезла на дачу, что-то делать то ли с огурцами, то ли с картошкой. А ты, Костик, где тогда был? Я не помню, ты почему тогда с нами не нажрался?

- Ей-богу, и я не помню. Не существует таких причин, чтобы я не пришёл. Разве что чей-то озорной взгляд или стройные ножки отвлекли меня на какой-то быстротечный миг?

- Ну, так вот. Мы с Вовкой оказались на Бауманской. Ночь, холодно, а я ещё в кожаном пальто был. Мы в какой-то подъезд зашли, и поднялись на пятый этаж. Постелили газетку на лестничной площадке, укрылись моим пальто, заснули. Тепло там было. А утром просыпаюсь я оттого, что мальчик лет десяти стоит надо мной и просит:

«Дяденька, дайте пройти, мне в школу надо!».

- И хорошо, что детям в школу к половине девятого, - продолжал Кузя, - я как раз к девяти успел на собеседование. Прихожу опухший весь, голова болит, глаза красные, а там такой свежий офицер меня встречает, весь наглаженный, бритый до синевы. Поговорили мы, понравился я ему. Он даже возбудился:

- Анкета, говорит, у вас, Юрий Владимирович, очень хорошая, вы нам подходите. Поедете в джунгли для начала, поработаете. Язык иностранный подтянете. Один недостаток: вы – холостяк. Но это даже хорошо, и здесь мы вам поможем. У нас есть подходящие кандидатуры, все – проверенные. Будете выбирать. Создадите крепкую семью.

Сидим мы – коротаем вечер. Что сидим, когда нет в этом никакого смысла? Ни сил, ни мыслей. Растительное существование. Правда, мысли иногда по привычке пытаются терзать наши мозги, но отступают в полном беспорядке. Два одра, готовые на бойню: глаза ни черта не видят, уши – не слышат, оперативная память  так ужалась, что не вмещает ответ на вопрос «Где мои очки?». Позвоночник не гнётся, шея не поворачивается, желудки доедает какая-то модная бактерия, которая любит жить в соляной кислоте. Чёрти что. Надоело. Действительно, не собраться ли нам всем вместе и не сдохнуть ли коллективно? В целях освобождения жилплощади?

 Дома наши в запустении, женщины наши бродят где-то, как бездомные. Они красят ногти, они питаются сырой японской едой, они с трудом переносят наше присутствие. Дома им нехорошо, взрослые дети им не звонят, настроение у них – в соответствии с погодой и возрастом. Но они - инертны  и нерешительны. Они всё собираются, да никак не могут собраться с духом  и отравить нас крысиным ядом.

Выпадают, конечно, и светлые минуты. Проснёшься вдруг приободренный, начнёшь отжиматься от пола и качать пресс. Отгонишь змею сердечных угрызений. Позвонишь даме, которой давно не звонил. Пригласишь её отобедать в одной только тебе известной харчевне в Малом Козихинском переулке. Сгоряча накормишь её слишком плотно. Она захочет спать, и вместо ожидаемого романтического свидания ты получишь утомительную поездку к её дому на проспекте Вернадского, где вы расстанетесь у мусорных баков с чувством неловкости и обещанием созвониться в следующем году.

- Костик,  можно мне молока?

- Ну да.

Кузя жил своими биологическими циклами: пил молоко, набирался сил, потом травился пончиками или  чебуреками в привокзальном буфете, болел, страдал, выздоравливал, пил водку, опять болел, потом говорил, что он окреп и шёл играть в теннис.

Ну, хорошо. А я чем лучше? И я страдаю недугами, сжигаю свои  дни бессмысленно и впустую, не делаю должного, ленюсь, коснею в невежестве, опускаюсь на дно и пускаю там розовые пузыри.

«Что нас ждёт? Что было у нас хорошего? Куда оно всё подевалось?»  - я на всякий случай опять глянул в окно. Ни бультерьера, ни влюблённых: только тьма наступила. Свет фонарей, летит снежная крупа в круге жёлтого света, преддверье слишком долгой зимы.