Проза

 

 

 

«Жизнь – ожидание. Зал аэропорта – моё чистилище. Пытка ожиданием не описана Данте – и напрасно. Ситуация отвратительна тем, что то, чего ждёшь, в конце концов сбывается-получается. А тебе уже и на фиг оно не надо – перегорел.  А так – всё ничего…».

 

Gtnz – это, Петя, твоя латинская транслитерация. Когда клавиатуру не переключишь. Расшифрую: go to Энzo/Энчо. Мистика – она кругом, чуешь запах серы?

 

Вчера глянул сайты сахалинские, какие ты мне подсказал. Там полно фотографий: мысы, горы, океан. Именно мыса Юноны не нашёл. Статьи у них интересные вывешены по дайверскому делу, правда, больше переводные. Так, вообще, нормальные водолазные дела у них, без соплей.

Но зрительную основу всё это даёт.

Возвращаясь к бедняге Энчо, и как ему ещё мозги наизнанку вывернуть:

всё время действия романа может уложиться в полчаса, это время стояния в пробке на Большом Каменном мосту. И пока он стоит – грезит, вспоминает и представляет себя в разных местах и ситуациях. Его вымышленный двойник или он сам перемещается от Праги до Сахалина. Или это может быть длинный и напряжённый день в Москве, и параллельно в мозгу варится вся эта петрушка.

Давай ещё поработаем над эпизодами, попишем в удовольствие, может осенит нас. А то у меня Энчо стоит на палубе рано утром у Зелёного мыса, вглядывается в синее Чёрное море, ждёт перекупщиков рыбы. Он же охраняет сон Итаки в пражском отеле. Он же спустился боком-скоком с горы Чегет и горы в Карпатах. Он же на Родосе кайфует и гасит Чернобыльскую АЭС. Наблюдает за подспутниковым экспериментом в Геленжике. Лежит в больнице в Питере. По тому же Питеру топает зимой. В Москве бизнесом занимается.

Что ещё? Да, живёт себе на Диксоне и собирается в Антарктиду, а также по ней уже гуляет в районе моря Росса. Ещё возвращается во Владивосток из рейса на БМРТ "Мыс Юноны". Работает одновременно в двух магазинах. Лекции слушает по термеху. Едет в метро. Детей растит. Пиво пьёт в Замоскворечье. Получает таинственные сигналы от неизвестного друга. Любит жизнь. Старается не раскисать. Говорит друзьям: не пропадайте, мужики, пропадать – никакого смысла в этом нет.

 

 

              

Вот и почти весь «Мыс Юноны». Нет, не весь, конечно же. Из него произросла повесть «Каникулы для обормотов», напечатанная в «Топосе» в 2016 году. Из него вылупились несколько глав для ещё одного ненаписанного романа «Листья на тонких шпильках» (тоже из Петиных стихов цитата). Эта книга, Бог даст, увидит свет на страницах нашего журнала когда-нибудь.

 

Из чего состоит литературное и эпистолярное наследие Петра Логвинова?  Стихи – Анна Логвинова читала их на поэтических вечерах, печатала в интернете. Надеюсь, мы увидим рано или поздно хорошую книгу, сборник стихотворений. Проза – она перед вами. Ещё есть ящик с Петиными письмами – пожелтевшая бумага, карандаш, ручка, мелкий почерк, далёкие адреса, экспедиции, зимовки. Разберёт ли их кто-нибудь когда-нибудь? Прочитает ли снова? Ещё есть 188 электронных писем, полученных мной от него между 4 апреля 2004 года и 12 августа 2004 года.

 

Я уже упоминал, что текст «Мыса Юноны», Петина его часть, складывался из того, что Петя писал у себя, в офисе «Мастербанка» на Новокузнецкой, и посылал мне. Он работал в банке программистом, ещё на «Молодёжной» в Антарктиде кто-то из его коллег вёл семинар по Бейсику или Фортрану – это помогло найти работу в новой постсоветской жизни (это не Бэйсик – SQL – те же кегли только в профиль – П.Л.).

 

Что вспоминал, то и писал. В жизни видел многое. Отсюда разнообразие мест, тем. Смешные случаи, размышления, зарисовки – всё в копилку:

 

«Как говорила уборщица Галя, немецкая баронесса по происхождению, «весь факт в том», что Энчо по ходу действия меняется и меняет свое мировоззрение. И Энчо сегодняшний не может гордиться решимостью Энчо 25-летней давности сначала оставить беременную Итаку и устремиться на Диксон, а потом взять Итаку с собой, оставив годовалую дочку с тещей на год. Сейчас это кажется идиотизмом, тогда это казалось проявлением высоких моральных качеств».

 

Его неустроенная жизнь. Жилья своего не было. Итака мне говорила, что после Диксона и Антарктиды они с Петей могли спокойно купить квартиру. И всё – коту под хвост.

 

Со второй женой Суок и новорождённым сыном он жил на Пресне в квартире, принадлежавшей его матери, там были крохотная кухня и две смежные комнатки. После Петиной смерти его мама попросила молодую вдову с младенцем освободить жилплощадь. Что и было вскоре выполнено.

 

Суок уехала назад к себе в Березняки на завод («буду дышать воздухом Березниковского титано-магниевого комбината, чтобы работать потом как титан и возгораться в нужном направлении как магний» – П.Л.).

 

Но перед этим владелец Мастербанка г-н Булочник назначит ей пенсию и год будет платить. Потом, правда, скажет: «Хватит, пусть идёт, работает».

 

Булочник так поступил потому, что Итака пришла к нему на приём и сказала, что умер сотрудник банка – поэт и полярник, надо вдове и детям малым помочь. Банкир помог.

 

Когда он поинтересовался, кем Итака приходится Петру Логвинову и узнал, что первая жена пришла просить за вторую, он сделал некие умозаключения и предложил Итаке возглавить Жостовскую фабрику декоративной росписи, которую он только что приобрёл.

 

Это счастливое событие на двенадцать лет обеспечило Итаке и Анне Логвиновой стабильное существование, интересную работу. Можно было жить и продолжать литературный труд. Это важно. Это одно из тех оснований, на которых сегодня Россия стоит и побеждает.

 

Почему так? Иосиф Бродский писал, что «поэт есть средство существования языка. Создаваемое сегодня по-русски… гарантирует /наше/ существование в течение следующего тысячелетия».

 

Мы смотрим глазами Петра и Анны на очертания осени, видим ледяные поля на горизонте, звёзды сквозь зелёные петли северного сияния. С прозой и стихами всего логвиновского клана мы смеёмся и сопереживаем их героям. Мы погружаемся в стихию слова, в стихию русского языка, в которой они славно потрудились. И дочь продолжает. Необычная и загадочная семья. 

 

Зло – плохой стилист. Мамардащвили писал, что он в юности не мог верить написанному в газете, потому что правда не может быть выражена таким плохим языком.

 

После Петиной смерти я обратился в Мастербанк с просьбой достать из рабочего компьютера Логвинова файлы, не имеющие отношения к его служебным обязанностям. В банке к этому отнеслись со вниманием, но просили родственников пригласить. Я точно не знаю, чем дело кончилось, после меня этим Петина дочь занималась. 

 

Рукопись «Мыса Юноны» я тогда же в 2004 году переслал ей полностью. Без каких-либо просьб и условий. Кое-что оттуда она опубликовала в интернете.

 

Теперь слово Петру Александровичу. Что он нам ещё расскажет?

 

 

 

 

Ты – Ночь, Луна, ты – Млечный Путь,
звезда холодная.
Ты – лед, который греет грудь
мечтой бесплодною.

Ты – не любовь – ты смерть моя,
ждешь на обочине.
Улыбка светится твоя
косой отточенной.

– Не хочу быть твоей смертью, Энчик, – Итака сняла очки, покрутила их за дужку. Энчо застыл с блинчиком, насаженным на вилку в правой руке, пальцами левой он вцепился в край стола – утопающий, ухватившийся за соломинку.

 

Его взгляд сталкивался с её взглядом, и все его существо превращалось в перевернутые песочные часы. Песок тёк в области солнечного сплетения. Тишина, стекло, замедленный полет песчинок. Розовые трещинки на губах. Беспомощность гусеницы на шоссе.

 

 

 

Знаете ли вы украинскую ночь? Энчо и Итака украинскую ночь знали. Каневский заповедник всеми своими заповедными холмами и оврагами, заповедными комарами и дикорастущими студентами-практикантами вываливался на правый берег Днепра у села Пекари.

 

Москвич и профессорский внук, Энчо был неплохой дичью для однокурсниц, но Итака сняла его с аукциона без единого выстрела. В колхозе близ села Старые Воробьи на сборке хмеля Итака в ватнике и хусточке, повязанной по-крестьянски, сидела на толстой стопке дерюжных мешков и споренько обрывала легкие шишечки с длинных пахучих лиан.

 

Кто-то рассказал анекдот не из лучших – Итака так слегка закатила глаза, так обиженно шевельнула уголком рта, что Энчо завис возле нее и не смог отвести глаз от двух нежных тоненьких складочек на Итакиных веках.

 

Он спекся. Французский шарм средь житомирских полей.

 

Шатко-валко потянулся Энчо провожать Итаку домой после ежевечернего кино в сельском клубе. У дверей своей мазанки Итака останавливалась, не оборачиваясь к Энчо отводила плечи назад, Энчо принимал её ватник. – Grazia, – полуоборот головы, намек на улыбку, прозрачный блеск зеленых глаз, тонкая талия и бедра, в приказном порядке требующие положить на них ладони. Энчо прятал руки за спину.

 

Итака исчезала в сенях, из-за дверей выглядывала хозяйка хаты, подозрительно смотрела на Энчо и долго грохотала засовами изнутри. Изумленный, он шел под усыпанным звездами небом в свой барак. Там было накурено и жарко натоплено. Он брал спальник, снова миновал белую Итакину мазанку и уходил далеко на колхозное поле. Там на вершине большого, с двухэтажный автобус стога Энчо разгребал себе лежбище, зарывался в жесткое сено и часами рассматривал медленный пчелиный улей космоса.

 

Однажды Энчо проснулся от ужаса. Его разбудили шаги огромного зверя, от которых гудела земля и вздрагивал весь стог вместе с ним, зарывшимся в сено. Тиранозавр, бронтозавр, мастодонт?  Энчо поднял голову – звук прекратился. Энчо прижал ухо к стогу – снова послышались мерные шаги грузного великана. Не сразу он понял: так стог принимал и отражал биение его сердца.

 

Он представлял себе лодку, Итаку в лодке, в зеленом свитере, из-за высокого ворота которого стройно и трогательно выглядывала её шея. Там между тканью и золотистой кожей сгущалась тень, в которую просились Энчины губы. Итака улыбалась, складочки на веках поднимались, глаза лучились. Энчо брал лодку за нос, сталкивал ее в воду, преодолевал сопротивление валика песка за кормой, разгонял, на ходу подсаживался боком на носовую банку, разворачивался к Итаке – и задыхался от счастья.

 

Золотого предплечья веточка наклонилась под ветром солнечным.

 

Он ждал, что Итака отыщет его в стогу посреди поля. Но Итака таких попыток не предпринимала. Со временем Энчо заметил, что женщины редко приходят туда, где их ждут особенно сильно. Чтобы как-то исправить эту неприятность, Энчо сам приходил туда, где его могли ждать.

 

Звучит разумно.

 

После отбоя Энчо скатывал матрас с койки, заталкивал его в рюкзак. Треть матраса предательски не влезала. Ещё он прихватывал подмышку спальник и подушку. На цыпочках выбирался на улицу. За белым углом общаги в черной и густой украинской ночи, пропитанной болтовней цикад и запахами заповедных трав, его встречала Итака. Она молча ждала, когда Энчо подойдет вплотную, и молча прижималась щекой к его плечу, терлась носом о шею, забирала у него подушку. Они спускались к реке, брели вдоль зарослей ивняка, искали свою бухточку и располагались на ночлег на быстро остывающем песке метрах в десяти от воды.

 

Ночью на плотине открывали шлюзы. Однажды они проснулись в воде, Энчины кеды плавали рядом с матрацем. На следующий день Энчо вызывающе сушил матрац на перевернутой лодке у реки – на радость девицам из группы Итаки.

Порой мимо них по Днепру скользили огромные баржи в домашнем елочном убранстве сигнальных огней. Огни отражались в воде. Окна ходовых рубок дышали сонным уютом. На баржах шла своя неторопливая жизнь с чаем, «Примой», сигналами точного времени, сменой вахт и разговорами о береге.

Космос над головами захлебывался световыми и радио– волнами, деликатно уступал дорогу спутникам, щелчками разбрасывался метеоритами, а маленькие Энчо и Итака спали на берегу большой реки, сцепившись в замочек на полосатом матраце, приникнув друг к другу максимально возможным количеством квадратных сантиметров теплой кожи, во сне подтыкая сползающий спальник друг у друга за спиной.

 

Энчо и Итака, Днепр и космос пахли хвоей – тому виной был репеллент «Тайга», двадцать четыре часа защиты от ненасытных и безрассудных комарих. Чтобы выспаться – им хватало четырех.

 

Мы отпразднуем осень, и сумки за плечи забросим.

Мы отметим, что берег хорош тем, что мал парапет.

Мы помашем судам по реке проходящим, и вовсе

мы не будем грустить, если нам не помашут в ответ.

 

Фонари над водой в бесконечный срываются штопор.

Многоточия дней пролегли от моста до моста.

Мы еще все сумеем связать, застирать и заштопать,

и поднять якоря и стоять на ветру по местам.

 

Осень желтые листья на тонкие шпильки нанижет.

Мы вино разольем и посмотрим бокалы на свет.

Мы успеем еще прочитать две-три дюжины книжек,

прежде чем перейти невысокий ночной парапет.