Проза

 

 

Отдельная тема в нашем исследовании – плавание живого человека в холодной воде, этнокультурные последствия этой деятельности.

 

Инструменты постмодерна – политическая экология, биосферная этика – не годный инструментарий для познания, описания и прогнозирования реального, материального мира модерна, в котором жил и творил Пётр Логвинов – действующее лицо текста и его автор, себя же через текст осознающего и текстом живущего.

 

Это было то недавнее время, когда этика ещё была гуманистической, экология ещё не болталась грязной тряпкой на флагштоке перед штаб-квартирой инвестиционного фонда.

 

Можно было, поминая Исаака Бабеля, мяса поесть, водки выпить, дать в морду. Патриархальные времена. Буколические картины, воистину.

 

Логвинов писал мне:

 

«Димка Тишаев, это благодаря ему моя жизнь так круто переменилась. Стоим мы как-то на пороге «Инкомбанка», перекуриваем. Слышу, он говорит кому-то: «У нас в Беринговом проливе...». Меня как по башке шарахнуло, я к нему подкатываюсь походочкой Леонова из Кин-дза-дзы: «А как это у вас в Беринговом проливе?».

Выяснилось, что в 1990 году он бросил работу, чтобы участвовать в заплыве с Чукотки на Аляску. Когда от Советского Союза дым пошёл, такие вещи в первое время были возможны. Иностранцам это было в диковинку. Русские стали проникать в разные точки планеты всеми возможными способами – пешком, с помощью летательных аппаратов и по воде.

 

Берингов пролив тогда пересекали две бригады пловцов: в одной бригаде был Тишаев, в другой Суок. Вот так и зацепились – он меня втянул в холодовое плавание, там с Суок я и познакомился».

 

 

«Адаптация человека в экстремальных условиях водной среды» — вот так они это называют. Красиво.

 

Я всегда любил поплавать в ледяной воде. Не зная про Логинова, сам по себе, без теории, без рекордов. Удовольствие заключается в том, что влезаешь в воду, с тебя словно кожу сдирают, больно ужасно. Но если не выскакивать из воды обратно, а плыть, то минут через 5-10 начинаешь согреваться, а потом просто плывёшь, не чувствуя температуры воды. Жарко становится. Поплаваешь минут 30-40 в 6-8 градусной воде, чувствуешь себя прекрасно, думаешь, может быть, вылезать пора? Опасно, быть может? Или ещё поплавать? Выходишь на заснеженный берег весь красный как рак, пар от тебя валит. Разотрёшься, переоденешься – потом целый день бодро скачешь в прекрасном настроении.

 

В Каннах мне купаться особенно нравилось. В марте пляжи безлюдны, в море пусто, плыви, куда хочешь.

 

Я худел несколько раз, сбрасывал 10-15 кг. Худым купаться оказалось плохо. Вот захожу я в воду любимой температуры ближе к нулю. Холодно ужасно. Нет сил терпеть. Всё плавание насмарку. Был бы я Оскаром Уайльдом, написал бы великосветскую комедию «The Importance of Being Fat». Ей-Богу, написал бы! Хоть и без каламбура.

 

В Гренландии купался. Там минус два градуса, это около температуры замерзания морской воды. Что могу сказать? Никакого удовольствия. Слишком холодно.

 

Нужно контролировать своё состояние. Если переплаваешь, можно озноб, трясучку сильную получить. Вот в рейсе в Северной Атлантике на «Академике Иоффе» пошёл я в сауну, погрелся и нырнул в бассейн – там это удобно устроено. Бассейн под открытым небом, мыс Фарвель, айсберги кругом, вода в бассейне ледяная забортная – красота, одним словом. Плаваю кругами, а тут запрыгивает ко мне старпом – тоже из сауны. И давай анекдоты травить из своей жизни. Мне вылезать пора, а он соловьём заливается. Ну, думаю, не выйду раньше него. И не вышел. В сауну вместе вернулись, так меня с полчаса там трясло.

 

Петя Логвинов как мне объяснял идеологию ледового плавания? Согласно теории, полчаса в шестиградусной воде – и дальше можно не вынимать, все равно не отогреют. Тогда как же быть, если плывёшь, а полчаса уже прошло?

 

– Плыть следующие полчаса, – так Петя говорил. И добавлял: «Вперед и прямо, если совесть и честь с тобой!».

 

Он в Финляндии плавал, в Норвегии, как тюлень или морж. В нашей стране тоже достаточно холодно бывает, чтобы плавать с удовольствием. Вот рассказывал:

 

«На Ладоге сбился я маленько с курса в тумане и упилил куда-то в сторону, в итоге уперся в дамбу, на которой большими красивыми буквами было написано «УПОКОЙ, ГОСПОДЬ, ДУШУ РАБА ТВОЕГО, ПЕТРА». Грустно стало тогда и холодно. Но ничего».

 

Помнишь, – говорил Петя, как Кундера цитирует Сократа: «сквозь дыры в вашем плаще я вижу всю степень вашего тщеславия». – Так вот, на мне даже такого плаща не было. Плавки одни.

 

Я посмотрел, уже и соревнования по всему миру есть, ice swimming. Но ледяное плавание – это вид наркомании. Атака гормонов, выделение эндорфинов. Таких практик в истории человечества пруд пруди. Умерщвляют монахи плоть, а сами кейфуют по-тихому. Вот и мы так.

 

Поскольку этот эпизод ненаписанного романа посвящён спортивным достижениям, после рассказа о ледовом плавании идёт небольшой отрывок про горы и лыжи.

 

 

Работа в банке, всё плохо, Боже, сделай что–нибудь! Вдруг предложение – спасателем на заплыв.

 

Заплыв в честь Дня Победы по Дороге Жизни на ледяной Ладоге 

не удался. Заштормило, в битой волне абсолютно не было видно, куда плыть.

 

БГК (большой гидрологический катер), который должен был показывать направление движения, показывался то справа, то слева, а то и вовсе исчезал из виду. Энчо упирался на дюралевых веслах «Казанки», с их помощью хорошо отойти от берега на пять метров чтобы завести мотор и не сорвать шпонку, но в открытой Ладоге гребля на них напоминала попытку карандашом открыть консервную банку.

 

Врач экспедиции Валерий Александрович Капралов перед началом заплыва подошел к Энчо.

 

– Вы знаете, у меня двое детей, и я очень плохо держу встречную волну. Так что, если я дам знак рукой или начну захлебываться, вы меня сразу, пожалуйста, вытаскивайте.

 

Энчо с ужасом покивал. Он плохо представлял, как можно взрослого человека вытащить из шестиградусной ладожской волны в алюминиевое корыто «Казанки».

 

Он спрашивал об этом начальника экспедиции Лютова.

– Да, да, да, – сказал тот, – и «первый пошел».

 

Первым была фронтовичка Нина Михайлова. Она минут десять покачалась на наждачных ладожских ладонях, Энчо старался держаться поближе. Несколько раз Нина оглядывалась на Энчо, оценивая расстояние до лодки и наконец, помахала ему рукой. Энчо подплыл ближе.

 

– Вытаскивай меня на хер отсюда, – отчетливо скомандовала Нина.

 

Энчо никогда не вытаскивал из воды шестидесятивосьмилетних фронтовичек. Он задумался. Нина висела на борту 'Казанки', неодобрительно глядя на его резиновые сапоги.  Энчо деликатно попытался ухватить Нину за ледяную и скользкую ногу чуть выше колена. Лодка качнулась, Энчо чуть не выпал. Нина рявкнула:

 

– Что ты меня на хер за ногу тянешь, хватай за плавки – живо!

 

Энчо набрал в ладонь побольше мокрой растягивающейся ткани Нининых плавок и кое-как взвалил Нинино тело на металлический борт, откуда оно упало на ребристое дно лодки. Смотреть на полуголую пожилую женщину на промозглом ветру было больно. Энчо развернул сложенный на банке кусок брезента, укрыл оцепеневшую Нину и погреб к БГК. Когда ее втаскивали на борт катера, ноги ее уже были в синих кровоподтеках.

 

Следующим эстафету принял Капралов. Он пошел мелким брасом, довольно уверенно. Энчо даже успел закурить для снятия стресса, но минут через двадцать что-то в природе изменилось. Мелкие брызги с еще не крутых волн стайками прозрачных ос стали облеплять лицо. Валерий раз хлебнул воды, откашлялся, два, повернулся к Энчо и поднял руку. Энчо подплыл за три-четыре взмаха веслами, Валерий вцепился в борт лодки и замер. Энчо протянул ему руку, Валерий Александрович не реагировал. Глаза его застыли как у мороженого судака, тело тоже не делало никаких попыток остаться жить.

 

– Валерий Саныч, вы же сказали, у вас детей двое! – заорал Энчо с досадой и испугавшей его самого злостью. Валерий трепыхнулся и чуть выставил из воды белую пятку, Энчо ухватился за нее снизу левой, а правой надавил на носок ступни, выкручивая Валере ногу. Валера мигом перевалил через бортик и упал на мокрый брезент.

 

– Спассиббо, Эннччо! – Валера слабо улыбнулся.

 

Это было только начало заплыва. Энчо от разрыва сердца спас матрос Коля, который сел к нему в лодку, и они гонялись за пловцами и БГК, каждый орудуя своим веслом и на большом расстоянии от людей с переменным успехом пуская в ход подвесной мотор. Спасли матрос Коля и вовремя начавшийся шторм.

 

 

 

А помнишь, Энчо, свой первый опыт горного спуска и метеоролога Васю в качестве первого инструктора? 

 

Карпаты. Гора Плай, 1235 метров. Голый каменный пуп. Наверху – метеостанция, далеко внизу – жесткая шерстка елового леса. Беговые лыжи с мягким креплением (черная резинка на каблук).

 

– Вась, а как на лыжах с горы ехать?

– Дак ить – становишься и едешь.

– А тормозить?

– Дак, носки сдвигаешь – и тормозишь.

 

Ой, ё. Энчо встал в лыжи и повернулся в сторону леса. Вася был прав, больше ничего делать было не надо. Лыжи с отвратительным шорохом и грохотом сухой фанеры по наждаку наста понесли Энчо согласно общепринятым законам тяготения и трения. Попытка при первых проблесках мысли затормозить ни к чему не привела, лыжи и под прямым углом друг к другу продолжали свой путь с ускорением, близким к ускорению свободного падения. 

 

Ватные брюки, простая радость советского инженера и горнолыжника – вот, что спасло охочую до приключений пятую точку Энчо от самоликвидации («соломенная шляпа – вот, что спасло Джорджу жизнь. Ее – вернее то, что от нее осталось...»).

 

Левая лыжа моментально отстегнулась и бодренько заскользила сквозь искристую поземку в ближайший лавинный лоток. Энчо поскакал за ней со всем энтузиазмом человека, только что чудом избежавшего гибели. Правую ногу с не желающей отстреливаться правой лыжей он приволакивал за собой а-ля Паниковский.

 

На вершине горы два невозмутимых метеоролога передавали друг другу бинокль. Кто из них и сколько поставил на Энчо, история об этом умалчивает.