Проза

 

(Окончание)

 

 

 

***

В Каменске мы встретились с Арсением на пустом одноэтажном вокзале.

— Сверим часы, — снова сказал он.

Мы сели в электричку и через полчаса вышли на никому не нужной остановке с названием «15-й километр».

В лесу исчезала узкая тропа, тени деревьев лежали на мокрой траве. Электричка скрылась из виду, и наступила тишина. И тогда внезапно я почувствовал мистической зов дороги — непреодолимое желание идти в любую чащу и глушь, через топкие болота и знойные пустоши.

Мы двинулись в путь. Сеня шагал впереди. У него временами что-то звякало в рюкзаке — словно механический прибор с шестерёнками отсчитывал пройденное расстояние.

Через час мы добрались до высокого холма, взобрались на него и начали раскопки. Сеня вручил мне удивительное орудие. Он громко именовал его «прототип Д». Сеня сказал, что разработал специальный инструмент, чтоб не таскать с собой сразу несколько. Орудие состояло из короткой и крепкой палки, обмотанной синей изолентой для крепкого хвата, и заканчивалось узкой заточенной лопатой с кривым штыком сбоку. В целом вся конструкция напоминала алебарду.

Сеня бродил с металлоискателем. Я ковырял землю «прототипом» в тех местах, где Сене почудились звуки. Мы копали целый день. С вершины холма во все стороны открывался вид на синий лес. День выдался облачный, но когда солнце изредка показывалось, то шее становилось горячо и припекало согбенную спину, и во все стороны вдруг открывалась даль. Мы с Арсением не сговариваясь отрывали взгляд от земли, разгибались и смотрели вокруг, пили воду и отдыхали. Река сверкала серебряной нитью на горизонте, и дорога убегала тонкой белой лентой прочь. Но снова тяжёлые облака наваливались друг на друга, перекатывались валами и скрывали солнце. Даль тонула в синей пасмурной дымке, и казалось, будто закрывается страшных размеров яркий глаз, что смотрел на землю.

Мы работали с таким воодушевлением и пылом, что к вечеру совершенно вымотались. Мы сплошь избороздили верхушку холма, но ничего не нашли, и Сеня расстроился, потому что его стройная теория о древнем городище провалилась.

Закончился первый день, и мы крепко заснули в палатке.

 

***

Следующим утром было пасмурно. Мы выбрались на шоссе и поехали на гремящем пыльном автобусе. Высадились на пустой остановке и снова пошагали по ухабистым, непроезжим дорогам. Мы проходили мимо заброшенных деревень. Дико и грубо торчали из зарослей бурьяна провалившиеся крыши. Памятник — свинцовый солдат со склонённой головой, с автоматом ППШ в опущенной руке — подымался из зарослей на брошенной улице. Часть пути мы прошагали по дороге, покрытой толстым, по щиколотку, слоем пыли. Мы решили, что пыль лежала на дороге потому, что здесь долго никто не ездил.

На окраине большого заброшенного села нас встретила громадных размеров мельница. Хотя две лопасти у неё отломились, серое дерево казалось камнем, и мельница походила на крепостную башню.

Я развернул подробную карту, с которой Сеня всё время сверялся, и увидел, что мы прошли нежилые деревни под названием Волки, Караси, Блины, Богатыри — я повторял про себя эти красивые и простые названия.

Погибшие дома, заросшие дороги и брошенные сады пробуждали в глубине души тяжёлые, чёрные чувства. Даже Сеня раскис и потерял сосредоточенность. Мы ковыряли землю то тут, то там, но Сеня не радовался находкам.

Я помню, как однажды в Каменске, в доме, где собрались тем летом мои родственники, один из старичков раскричался. Сей пламенный пророк вязал в единую сеть причин и следствий события прошлого, настоящего и будущего. Он обладал невиданной эрудицией в довольно узкой области: он точно знал, кто, где и сколько своровал. Он называл всех властвующих воров по именам и приводил точные факты и даты, он обвинял во всех грехах тех людей, кто правит, правил и будет управлять страной в будущем. Старик раскрывал бесхарактерность, слабость и сребролюбие людей у власти. Глаза у взрослых тяжелели и мутнели, а мой приятель, что подарил мне раковину, во время кульминации той речи выругался шёпотом и вы. Женщины ахали и повторяли: «Ну как же так!»

Завидую этому старичку — он узрел связь событий. Однако должен сказать, что ни одно из его страшных предсказаний до сих пор не сбылось. Прошло время людского напора на эти земли. Сейчас наступило время отлива. А те, наверху, что забрались с великим боем на пирамиду из людских тел, те, кого больше всего ругали, —им просто дела нет до этого, у них же обе руки заняты, чтоб грозить лезущим наверх соперникам и перезаряжать пистолеты.

В тот день мы нашли несколько медных монет — позже мы собирались их почистить — и позеленевший медный крест. Мы перебрали артефакты, что-то выкинули, загрузили нужное в рюкзаки и пошагали обратно, в сторону дороги. Но мы выбились из намеченного плана, стало темнеть, и мы разбили палатку там, где застали нас сумерки.

Темнота скрыла пустые дома и брошенные сады. На фоне заката вдали высилась мельница, словно великан, что взмахнул могучими руками в дырявых рукавах.

 

***

 

На следующий день был долгий поход. Сеня торопился. Изредка мы останавливались где-нибудь, Сеня сверялся с картой и пробегался по полю с металлоискателем — только чтоб успокоить совесть. Я бежал за Сеней, рылся в земле и кидал находки в рюкзак.

Под вечер мы совершенно вымотались. Мы уничтожили почти все припасы и завтра собирались закончить наш рейд.

Хорошо помню, как дорога привела нас в берёзовую рощу. Деревья в роще были старые, их стволы почернели и огрубели у корней. Ветви берёз низко нависали над узкой дорогой, которая то поворачивала, то поднималась, то падала в распадок, где в русле высохшего ручья лежал мосток из брёвен. В роще было прохладно. Солнце садилось, и я вдруг подумал, что здесь, на этой старой дороге, в час заката, хорошо бы смотрелся богатырь, что свернул у камня налево и теперь отправляется на роковой подвиг.

Мы вышли на широкий луг и вдалеке увидели дом. Он стоял на пологом холме, крепкий, высокий, с широкой оградой. У нас обычно так не живут: все жмутся друг к другу.

Вокруг дома росли старые липы и дубы. Хозяйство сторожили крупные собаки — они басом лаяли на нас издалека, выбегали за изгородь, но не приближались. Мне казалось, что из окон дома кто-то пристально наблюдает за нами.

— Кто живёт здесь? — спросил я напарника.

Сеня пожал плечами.

Мне так хотелось зайти в этот дом. Мне хотелось знать, как живут подобные люди на отшибе от остальных, что они знают, что любят. Я взял у Сени бинокль и рассмотрел дом издалека. В окнах я никого не заметил. За домом оказалась обширная пасека, а за ней раскинулось целое поле синего люпина. Я увидел, как пёс, что лаял на нас, улёгся в тени у дверей и клацал зубами — ловил мух. Но Сеня меня поторопил, и нам снова пришлось торить путь через поле, оставляя тайну позади — и в этом тоже таилась особенная прелесть.

Моё безмятежное настроение грубо прервал крепкий бычок с широким кудрявым лбом. Он бродил без всякой привязи за кривой изгородью, которая тянулась вдоль неглубокого ручья. Бык отыскал в старом заборе дыру и кинулся на нас. Мы скинули с плеч каменные рюкзаки и с криками разбежались в разные стороны, чем сбили быка с толку. Тот стал как вкопанный, помотал башкой и вернулся в загон, а мы подкрались, подобрали нашу поклажу и убежали прочь.

 

***

Вечером мы развели костёр и поужинали. Сеня надолго задумался и замолчал. Я расстелил пенку и улёгся около костра.

— Я пишу роман. Исторический. Об испанских завоевателях. Знаешь таких? — прервал тишину Сеня.

— Слыхал, — ответил я.

Со смущением и одновременно дерзостью в лице Арсений передал мне пухлую мятую тетрадь и сказал:

— Почитай. Мне нужен первый читатель. Начинай с середины, где закладка. Впереди неудачный кусок. Надо переделать. Короче, в джунгли они залезли без проводников и топают.

В тетради среди мелкого рукописного текста часто попадались вклеенные альбомные листы. На них Сеня криво нарисовал простым карандашом испанцев с донкихотскими усами и носатых ацтеков.

При свете костра я читал:

 

«…мы погибали в краю диких язычников. По ночам пантеры наблюдали за нами из кустов. Их жёлтые глаза светились то тут, то там. Пантеры задрали десяток лошадей, в том числе и моего верного иноходца Гамилькара. Обезьяны воровали из наших рюкзаков припасы, и мы жестоко голодали. Мухи величиной с воробья впивались в наши руки, лица и другие неприкрытые одеждой части тела, и многих сразила лихорадка. Лошади ломали ноги на дьявольском бездорожье, а наш капеллан сошёл с ума.

На тридцатый день джунгли расступились. Мы вышли на бескрайнее маисовое поле. И тут в воздухе засвистели стрелы. Индейцы, разрази их гром, числом не менее ста тысяч, бросились на нас из засады с криком войны и ярости. Наш барабан забил тревогу. Наше знамя взметнулось ввысь и затрепетало. Ощетинились пики. Мушкетёры дали залп, и поле заволокло пороховым дымом. Двадцать тысяч индейцев, сражённые насмерть, пали наземь. Ещё тридцать тысяч, обманутые дымовой завесой, пробежали мимо нас, попали в болото и утонули в трясине. Разъярённый битвой капеллан, размахивая крестом и рапирой, успел обратить десяток варваров, пробегавших мимо, в истинную веру.

Однако битва разгорелась с ужасной силой. Кровь лилась на землю. Безбожники теснили нас к лесу, и не оставалось надежд на спасение, но наш мудрый и храбрый дон Мигель приказал:

— Заряжай!

Мы развернули нашу пушку. Мы забили в неё порох. Мы закатили в неё тридцатифунтовое ядро. Наводчика пронзила отравленная стрела, и он рухнул на землю. Камень попал заряжающему по голове, но герой всё же успел крепко забить пороховой заряд.

Тогда дон Мигель скомандовал:

— Пали!

Залп сломил дух язычников, и они обратились в бегство, побросав обсидиановые копья, деревянные дубинки, луки, стрелы, кинжалы из вулканического стекла, мечи из железного дерева, пращи, дротики, палицы, боевые топоры, знамёна с изображением языческих богов, щиты, украшенные птичьими перьями, и копьеметалки. Выстрел из пушки сорвал листья с пальм. Спугнул стаю фламинго. Убил наповал десяток обезьян — они попадали с деревьев на землю. От грохота нашей пушки кокосы посыпались нам на головы и застучали по шлемам, а вдали с горы сошла лавина.

Пересчитав убитых и раненых, сделав перекличку и воздав хвалу Создателю за спасение от неминуемой гибели, мы двинулись дальше».

 

— Сильная сцена, — сказал я.

— Там, где они говорят с Великим Инкой? Да, она мне тоже нравится. Я пишу её уже второй месяц.

— Нет, там, где с индейцами дерутся, — уточнил я.

— А, ну это так, баловство. Я пытался передать ужас кровавой битвы, но при этом старался не погрешить против исторической и психологической правды.

— По-моему, получилось, — ответил я.

— Нужно доработать, — сказал Сеня довольно, зевнул и залез в палатку.

Я прочитал ещё несколько страниц. Отряд маршировал по неизведанной земле. Людей косили болезни. Сумасшедший капеллан на время пришёл в себя и беседовал с мудрым и храбрым доном Мигелем о своём визионерском опыте. Невидимый же рассказчик, всё время говоривший «мы», видел белые города и золотые пирамиды, что высились в джунглях, но никак не подпускали отряд к себе.

За чтением я уснул, и мне снились безобразно усатые испанцы в чёрных шляпах и кружевных воротниках и смуглые горбоносые индейцы. И ещё мне снился пернатый Кецалькоатль. Он дремал, словно кот, свернувшись на ветвях исполинской плакучей берёзы, крона которой терялась в облаках.

 

***

Утром мы добрались до шоссе. Мимо в сторону столицы проносились фуры. Вскоре мы поймали попутку и к полудню уже добрались до Ипатьева. В городе Сеня привёл нас на квартиру к приятелю. Мы долго жали на звонок и уже собрались уходить, как дверь вдруг резко открылась. Из квартиры выглянул толстый белобрысый очкарик. Он жевал бутерброд. Взгляд его был встревожен и глубок.

— Заходите. Родители на даче, — сказал он.

Как только мы вошли, парень перестал обращать на нас внимание: в столовой за столом он рисовал в тетрадке сложные формулы. Мы бросили на пол рюкзаки. Отдохнули. Попили чаю. Подремали: я — в кресле, а Сеня — на диване.

— Физик! — сказал с уважением Сеня, когда мы пошли гулять. — Мозги из ушей льются — такой умный парняга. Лето, а он задачки грызёт!

Полдня мы гуляли по Ипатьеву. Река здесь была шире, и сам город раскинулся на обоих её берегах. Туристы бродили по набережной, вокруг полуразрушенного кремля и по узким улицам с белыми церквушками.

Мы купили квас и пирожки. Посидели на набережной. Искупались. Снова гуляли по городу.

Я блаженствовал: стремительная смена событий и наше путешествие, незнакомый город и жаркое лето — всё мне говорило о том, как свободен человек, и о том, что нет для нас никаких границ, ни внутри, ни снаружи, и можно идти куда угодно — именно так, по-юношески наивно и смело я размышлял тогда.

Ближе к вечеру мы снова жутко захотели есть и утолили голод пельменями в столовой, где, кроме нас, ужинал потрёпанный хмурый мужчина подозрительного вида.

Вечером, когда стемнело, мы вернулись к физику за рюкзаками.

— Оставайтесь, — сказал он. — Родители будут завтра вечером.

Сеня отказался, и мы отправились пешком на вокзал. Я уже предвкушал, как мы поедем на ночной электричке домой: за окнами в темноте пролетают редкие огни, и Арсений рассказывает новые истории, можно грезить, можно дремать, можно думать о чём угодно. Это стало бы хорошим завершением нашего похода.

Однако перед самым вокзалом Арсений свернул и повёл меня тёмными улицами в сторону кремля. На мои вопросы он не отвечал. Мы спустились к реке. Затем поднялись в крутую гору по улице, где стояли заброшенные дома. Свернули во двор, перелезли через забор, пробрались через парк, где белел в кустах памятник. Мы вышли на пустырь и наконец остановились. Вокруг в темноте высились деревянные двухэтажные дома. Вдали светились огни многоэтажек. Два ярких фонаря освещали свежий археологический раскоп. Сеня бросил рюкзак на землю и достал налобные фонарики: один отдал мне, другой надел на голову сам. Затем вытащил две пары резиновых перчаток, кусачки и нож. Арсений взял себе нож, а кусачки сунул мне в руки. Всё это он проделал так быстро, что я не успел ничего спросить.

— Я верю — будет крупная добыча! Ты понимаешь, у каждого есть такой случай. Каждый может найти клад! Я чувствую — так и будет, — горячо зашептал Арсений.

Сеня говорил всё быстрее и быстрее. Из его торопливого рассказа я понял, что мой друг давно вынашивал эту идею — ограбить археологов. Он разработал подробный план, тренировался дома и пришёл к выводу, что один не сможет бегать с металлоискателем и одновременно рыться в земле — обязательно нужен помощник.

— Я режу провод на той стороне — там опаснее. Ты — на этой. Свет вырубается. Бежим рыть. Фонарики включать только в крайнем случае, — закончил Сеня свою речь.

— Чего раньше-то молчал? — прошипел я.

— А вдруг ты трус? — сказал он с вызовом.

Такого я вытерпеть не мог. Я кинулся к столбу и перекусил инструментом толстый провод. Свет погас. Сеня убежал на другую сторону раскопа. Он прыгнул в траншею. Голова его мелькнула в окопе. Сеня выскочил из ямы и подбежал к столбу. Он долго возился, и я видел, как он перерезал провод, но свет чудесным образом так и не погас.

Сеня вернулся, прыгая через ямы, и мы приступили к делу.

Далеко в переулке изредка мелькали огни машин. Мы торопились. Ночь была тёплая, и я вспотел, раскидывая землю «прототипом Д». Сеня сновал с металлоискателем и молча тыкал в землю пальцем, показывая, где копать. Нам попадались какие-то железяки, скобы, гвозди — ничего стоящего.

Рядом во дворе засмеялись. Замелькали огни сигарет. Мы пригнулись, но работы не бросили.

Мы долго рылись в земле. Руки заныли. Мы даже пару раз отдохнули и решили, что в эту короткую летнюю ночь мы будем искать сокровища до рассвета.

Вскоре прототип глухо ударил по твёрдому предмету. Я разрыл землю, включил фонарь и увидел горшок, застрявший между обгорелыми брёвнами. Я позвал Арсения. Он подбежал ко мне с металлоискателем наперевес.

— Слава Нептуну! — завопил Сеня и добавил тише, спохватившись: — Роем!

Я стал разбивать инструментом бревна. Арсений подкапывал горшок широким ножом.

Горшок не поддавался. Земля была каменистая, а брёвна тяжёлые и твёрдые. Но я изо всех сил хлестал прототипом, а Сеня без устали орудовал ножом, так что во все стороны летели камни, куски дерева и комья земли. Мы увлеклись работой и почти выкопали горшок, но сердитый окрик остановил нас:

— Эй! Кто такие?!

На дороге стоял милицейский козелок. Служитель закона светил на нас фонарём. От милиционера нас отделял широкий ров.

Я застыл с алебардой в руках. Арсений не торопясь разогнулся и ответил так, будто его отрывают от работы:

— Мы археологи, товарищ милицейский. А в чём проблемы?

Луч фонаря скользнул по нашим рюкзакам и снова ударил в глаза.
             — А чего так поздно роетесь, археологи? — спросил милиционер.

— Недовыполнение плана, — ответил Арсений, пряча за спину нож с зазубренным обухом.

Мне показалось, блюститель закона смягчился. И даже его фонарь как будто стал светить мягче и спокойней.

— Так, понятно, — сказал милиционер и добавил, как мне показалось, с подвохом: — А где же Арнольд Иванович?

— Арнольд Иванович сегодня приболел, у него расстройство желудка, — ответил Сеня так, словно готовился к такому вопросу.

— Заболел, да? — усмехнулся милиционер. — Ну-ка, я сейчас проверю!

Он посветил фонарём вправо и влево. Не найдя обходного пути, милиционер ступил на шаткую длинную доску, криво переброшенную через ров, и двинулся прямо к нам.

Арсений бросился навстречу милиционеру. С разбегу, падая на бок, как футболист, который делает подкат, Арсений ударил ногами по доске с нашей стороны рва. Доска сдвинулась и соскользнула в ров. Посыпались камни и земля. Милиционер взмахнул руками. Фонарик выскользнул из его рук, взлетел и закрутился в воздухе. Вспышки фонаря выхватывали из тьмы падающего старшину (я успел рассмотреть погоны). Милиционер, поминая бога и мать, тяжело скатился в ров. Сеня тоже сорвался вниз, но ухватился за край траншеи и выскочил оттуда первым.

Из рва загавкала рация.

— Подкрепление вызывает! — прошипел Арсений и скомандовал: — Ломай!

Я воткнул прототип под горшок. Сеня прыгнул на ручку инструмента. Ручка хрустнула, Сеня упал, но горшок выскочил из земли. Я схватил горшок, помог Сене подняться, и мы побежали.

И после милицейский козелок рычал позади и шнырял по задворкам. Эхо от нашего топота металось по ночным дворам. Залаял пёс. Хлопнуло окно. Из подъезда ударила в уши оглушительная музыка. В какой-то узкой арке мы спугнули компанию — те прижались к стенам, пропуская нас, и заматерились.

Мне показалось, что надо швырнуть сокровища из горшка на дорогу, пожертвовать ими, чтоб преследователи кинулись их собирать, передрались и устроили перестрелку.

Мы перелезли через деревянный забор. Проскользнули в дыру в железной сетке, где Сеня оставил на острой проволоке клочья одежды, а я порвал рюкзак.

Погоня потеряла нас в кривых переулках. В тёмном дворе мы сбросили рюкзаки с плеч и упали на землю. Мы хрипели и из последних сил смеялись.

Мы отдышались, отдохнули, взвалили рюкзаки на плечи и двинулись дальше. Прошагав по безлюдным переулкам с полчаса, мы вдруг выскочили из тёмной арки на шумную улицу. Здесь шатались пьяные компании. Горели витрины ночных клубов. Проносились ночные такси.

Мы хохотали и перебрасывали друг другу тяжёлый горшок, словно мяч, и Арсений, совсем обезумевший от удачи, рассказывал мне о пиратах и йомсвикингах, солдатских императорах и гладиаторах, крестовых походах, прериях и индейцах, бородатых древних персах и коварных византийцах. И клянусь, то были самые интересные истории, которые я когда-либо слышал.

 

***

В сентябре Арсений приехал ко мне на «Ниве», выкрашенной в красный цвет, но с зелёной водительской дверью.

— Купили с отцом! — похвастался он.

Мы прошли через площадь и уселись на скамейке у высохшего фонтана, закиданного мусором.

Арсений передал мне газету «Каменский вестник», июльский номер. Я прочитал название статьи: «Расхитители гробниц — кто они?» Журналист писал: «…оголтелые молодчики и подрастающие бандиты, не имеющие уважения к прошлому. В их сердце нет ничего святого — там проросли семена подлости, там цветёт желание наживы и лёгких денег. Они грабят наше историческое достояние и сопротивляются закону…» — ну и так далее. По первым же словам стало ясно мне, что автору писать статью было скучно, хотя он и употреблял слова резкие и чуть ли не бранные.

Когда я пробежал глазами заметку, Арсений передал мне с важным и загадочным видом пакет. В пакете оказались монеты и плоский кусок металла. Арсений сказал, что разделил добычу из горшка поровну. Он расписал монеты так, будто теперь у нас в руках целое состояние, а кусок металла, по его словам, оказался личной печатью древнего князя или, чем черт не шутит, самого царя.

Однако вскоре я разобрался и понял, что монеты на самом деле — никчёмные медяки, а печать — обыкновенная железка, на которой время оставило случайный узор, похожий на вензель.

Позже я вытянул из Арсения признание, и он сказал, что в горшке оказалась земля, а в ней веретено, ложка, рыбья чешуя, гребень для волос и та самая «печать». В общем, один хлам. Монеты Сеня выдал из своей коллекции. Он сказал, что боялся выглядеть неудачником в моих глазах и потерять напарника и совершил обман во благо.

Такие находки, конечно, мне были не нужны. Но вырезку из газеты я долго хранил как свидетельство нашей юношеской отваги. Я держал сложенную статью в записной книжке. Как-то пару раз разворачивал её и перечитывал. И в памяти сразу же всплывало наше путешествие и ночной поход за сокровищами в спящем городе. Вырезка из газеты в конце концов истрепалась совершенно и наконец куда-то пропала.

Но в том сентябре я ликовал, получив половину богатств. И Арсений, довольный и умиротворённый, совсем потеряв стыд и сам, кажется, поверив в своё чудесное враньё, всё расписывал наши сокровища.

— Скучно у вас тут, — закончил он, разглядывая пустую площадь и жёлтые клёны, и добавил, показав на ларёк:

— По мороженому?