Проза

 Жил в одном селе мужик по имени Матфей. Ходила о нем молва дурная, как о человеке жадном и хитром, себе на уме, как говорят. Особого зла он вроде и не делал, да был нелюдим и угрюм, отсюда и всякие россказни про его темные дела. И вправду, как какое ненастье с кем приключится, все в сторону Матфея косят, а он ходит себе, да поглядывает, как бы чужую беду вынюхивает и готов всегда поживиться чьим-нибудь несчастьем. Все одно к одному: не человек, как говорят, а недочеловек.  

 Да и на вид он был какой-то порченный: борода редкая, на лице как репейник – острыми клочками в разны стороны; один глаз больше другого, а густые брови свисали так плотно, что и этих кривых глаз не видно было толком. И как посмотрит косо, то прямо мороз по коже продирает; век бы не видеть такого взгляда. Хромал он на левую ногу, и когда шел, то все его тучное и неказистое тело напоминало огромный мешок, набитый всякой дрянью; да и голос был у него какой-то неприятный, ржавый и писклявый. Скажет что-нибудь, да тут же захихикает своим лисьим смешком; как из помойного ведра обдаст его смех и голос.

 И вот жил такой человек, жил совсем нелюдимо, да прижимисто; не в Бога богател, как говорят. Все знали, у Матфея много денег, только он никогда их никому не давал и не показывал; все копил у себя где-то в своей норе-берлоге, копил, да людей попроще обманывал и обкрадывал. И как все удивились, когда однажды нашли Матфея мертвым, на Маланьиной горе. Обрадоваться не обрадовались, да все же о суде Божьем подумали. Но не только удивились, но испугались больше всего, испугались насмерть, испугались так, что с тех пор страх этот сойти не может, всякого хватает за самое нельзя. И правду было здесь чего испугаться.

Село у нас небольшое, все как на ладони, и до городу не так, что далеко. Однако, версты три будет. И есть две дороги: одна короткая, прямо через Маланьину гору, а одна подлиннее, в объезд. Это только название такое – гора, а с виду никакая это не гора, а так, холм, прямо посреди дороги пролегший и сравнявшийся уже почти с дорогой, так, небольшое взгорье. Но все же взгорье, подниматься надобно, если идешь, и нелегко подниматься там. Если днем, то прямехонько, без страху через эту горку всякий идет-едет, а если замешкается кто в городе, то к ночи народ потрусливей всегда объезжает это место.

Место не место, а все же за ним дурная слава водится издавна, и уж никто и не помнит, когда все произошло на этом месте, однако, всяк добрый человек побаивается, и чуть стемнеет, с опаской поглядывает в сторону Маланьиной горы. Вечерами, да ночами и так полно всяких звуков – странных, да причудливых, а тут еще это тихое завывание, слабое, едва слышное, с птичьим криком ночным схожее, со стороны горы этой иногда идущее. А может и взаправду, это птица какая ночью так поет, только не по себе становится каждому, кто невзначай окажется поблизости с этим местом. И всяк норовит обойти его, а лучше и вообще не вспоминать о нем.

Почему дурное место это – так разные россказни ходят, но взаправду там, раз или два находили покойников, людей, не добравшихся до дому из города и умерших на самом этом месте. Как и почему они там Богу душу отдали, никто не знает, только говорят, кого не захочет Маланья пустить домой через эту гору, того ни за что не пустит. Едет, например, мужик упрямо в гору, да не может дотянуть до середины. Как ни тужься, как лошадь ни погоняй, как будто сила какая отталкивает его, и сбрасывать вниз. Ну а если заупрямится, тогда беды не миновать, не вернутся домой вовсе. Но не со всеми такое приключается, а с кем приключается, то уж, кого спросишь за это. Но говорят, что если Маланья кого-то выбрала, то уже и не отпустит, будет кружить до смерти, пока человек сам в могилу не сойдет.  

Что ни говори, Маланьина гора есть Маланьина гора и все. Правда, прошлую осень, один горячий, да строптивый молодец, на спор решил целую ночь просидеть на Маланьиной горе, да и просидел, только потом его уже не видел никто нормальным: ходит безумный, бормочет что-то себе, взгляд горящий, да в пустоту смотрящий. А может это так просто, от страха ум у парня пошатнулся, и Маланья тут не причем, кто ж его знает, однако все так, как есть.     

Все ж красивая гора эта, особенно со стороны речки. Там широкие дали открываются; видно, как дорога тянется лентой узкой, и вдруг, словно змейка черная вздымается на гору, и пропадает на горизонте, а оттуда уже в темную даль уходит, растворяясь в лесной мгле и синеве вечерней прохлады. Никогда со стороны не видно, что за Маланьиной горой, только спереди и можно смотреть. А близко подойдешь, уже не то, все как обычно; только тихая оторопь охватывает всякого, когда он чувствует на себе чей-то тяжелый взгляд, идущий прямо из под земли, и как будто призывающий и манящий в темные недра неведомой природы, вокруг которой и распложалась эта Маланьина гора. И словно стон какой тяжкий, да вроде девичий смех, переходящий в плач. Вот, что слышится и видится на той Маланьиной горе.

Вот, поди, и не пугайся после этого. Хоть народ у нас и не пугливый, и всякое видал на своем веку, но горка это совсем особое дело. Но что-то давно ничего не случалось, и все может быть и позабыли бы скоро, что есть дурное что-то там, а тут Матфей – как раз на самой Маланьиной горе – мертвый в полной своей красе. Как так произошло, что с ним приключилось, не известно, только как нашли его там, то не по себе стало всем. Как жить теперь не знает никто, только ясно стало вдруг, что возвратилось древнее проклятье, и со всяким все может случиться. Страх жуткий всех тут же взял как встарь, когда все это там приключилось. Приключилось, не приключилось, сейчас уже и не разберешь. Но не единожды зло свершается, вот и запомнила молва людская нехорошее. 

… А рассказывают о горе этой так. Жил когда-то парень Макар, жил как все, веселился как все, работал как все, ничем дурным и злонравным не выделялся. Парень был работящий и стойкий. И была у него любимая – девица по имени Маланья. Все бы хорошо, да не чаял Макар души в своей любимой, и любил ее так, как может любить неокрепшее, но горячее сердце. Маланья правда была хороша собой, высокая, да статная, груди большие, накатистые, лицо ясное, улыбка завораживающая. Всякий засматривался на Маланью, да и трудно удержаться и не остановить взгляд свой на такой радостной и здоровой красе женской. И хоть и юная еще была девица по годам, да по зрелости природной в полном рассвете своем.

Все у Макара и Маланьи было хорошо, и дело шло на лад, к женитьбе, одно было нехорошо: ревновал Макар Маланью сильно, так ревновал, что мог помутиться ум у него от мысли одной, что другой хоть прикоснется к его избранной и единственной. А Маланья не то, чтобы была легкомысленна и ветрена, но могла одарить и смехом своим звонким и взглядом своим смелым любого, кто неровно посмотрит в ее сторону. Могла Маланья и дразнить Макара, радуясь тому, как сильно он ее любит, что готов умереть сам и всякого убить, кто только посягнет не нее.

И все бы ничего, да случилась беда лютая. Наговорили злые языки на Маланью, наговорили так, что и сомненья не могло быть никакого для Макара. Подстроили, подговорили, подслушали – да горе и состряпали. Помутилось в голове у Макара, так помутилось, что все человеческое он враз потерял. Задумал он черное дело, дело мести за свою поруганную любовь, которая горше смерти теперь ему стала. И задумал, замыслил он дело такое, что отродясь в этих местах и не знал никто. Сильна молодецкая удаль, сильна и человеческая злоба.

Повечеру пригласил Макар погулять Маланью поодаль, чтоб напитаться нежностью летней прохлады и радости предстоящей свадьбы. Не заподозрила девица ничего дурного, доверилась своему суженому, и отвел он ее прямо на то место, о котором после дурная слава и пошла. Яму он выкопал заранее глубокую, да и столкнул Макар Маланью в эту яму черную и закопал живую прямо на том месте, пока стоны глухие и плач нечеловеческий не прекратили из-под земли слышаться. Все сделал, как задумал, как ястреб черный пролетел, как камень рухнул мертвый.

И сел тогда Макар на землю, и горечь горькая так подступила к нему, что свет перестал быть светом, и взяло тогда раскаяние Макара за то, что ж он сотворил-содеял, какое зло неслыханное свершил. И стал Макар раскапывать эту могилу, что б достать свою любимую, и копал долго, да только ничего найти не мог. Только земля, да земля, да пот градом, да страх кубарем. И руки в крови, и земля в глазах, и черви красные под ногтями, да все нет и нет Маланьи нигде, как будто выпорхнула невестой черной из под страшной могилы, который ей жених ее уготовал. И ужас небывалый тогда охватил его, когда уставший и ополоумевшей сел он передохнуть и почувствовал, как чья-то рука холодно и страшно опустилась на его плечо. То была белая рука девушки, и как оглянулся Макар, то мертвым и пал оземь.

Наутро вся деревня была на ногах; страшная весть облетела все это маленькое селение. А накануне юродивый Сенька рассказал парням свой сон, и было во сне все точь-в-точь, что и случалось. Да только тогда конечно Сеньке  никто и не поверил, думали совсем ополоумел, несет всякую дурь несусветную. А он знай, все свое твердит, да твердит: погубит Макар Маланью, в землю зароет, пухом покроет, она заплачет-завоет, вся белая встанет, да рукой поманит, кто к ней подойдет, тот раньше со свету сойдет. И все свое, все одно и то же.

А в то утро и вспомнили слова Сеньки, и всех тогда страх такой прошиб, что отродясь не бывало. И взаправду Маланья пропала; как не искали, нигде сыскать не смогли, и Макар мертвый лежит возле этой ямы страшной, непонятно зачем выкопанной.

Как тут не поверить в дикие Сенькины россказни, и верить не хочется, а делать нечего, все одно к одному. Печаль-кручина тогда охватила всю деревню, никто, ничего толком в разум взять не может. Нахмурились тогда люди, тоска страшная в глазах у всех. Да тут еще одно: сколько не пытались эту яму-могилу сравнять с землей, да все холмик образуется, и со временем нарастает. И взаправду, как могила посреди дороги. И отчаялись тогда люди, и бросили это дело, а Маланьину гору, так они прозвали это место, стали за версту обходить, особливо в час вечерний.

  Так вот и пропал тогда мужик Матфей на Маланьиной горке, пропал ли за свою жадность, или так просто, никто теперь не знает. Только сказывают, что накануне дед Ануфрий сон какой-то видел про горку эту. И с тех пор совсем заброшенное место стала эта Маланьина гора, поросло со всех сторон страшным бурьяном непроходимым, да так поросла, что образовался там как будто лес какой.

  А еще рассказывают, что ровно в середине сентября, как раз, когда все и произошло там, выходит Маланья во всей своей страшной красе на волю. Ходит меж живых, прикидывается, человечье обличие принимает, худого не делает, а все ж, страшно всем об эту пору из дому выходить. И сказывают, что иногда все же видят девушку, одетую в свадебный белый наряд, сидящую на горе, сидящую и тихо рыдающую, да в землю смотрящую, да о счастье несбыточном тоскующую.