Проза

ГРЕХ

У дома казака остановилась женщина среднего возраста, полная, тепло одетая. Она торговала на базаре. Профессия выработала у нее умение разговаривать с незнакомыми людьми с улыбкой доброжелательности и услужливости. Только голос от постоянного пребывания на воздухе звучал хрипло и громче обычного тона.

Рядом стояла ручная тележка, на которой женщина привозила на базар овощи. Несколько раз она оставляла во дворе казака непроданные корнеплоды. На этот раз в тележке лежали пустые мешки.

Когда казачка подошла к калитке, торговка, посмотрев по сторонам, шепотом стала говорить, что ее не будет несколько дней и казачка может заработать. Не прекращая разговора, она взяла из-под мешков холщовую сумку. Судя по звуку, в сумке было что-то тяжелое и стеклянное.

Двигаясь боком и мелко переступая, она вошла во двор. К удивлению хозяйки, поставила сумку не под навес, а в веранду дома. Только в этот момент казачка поняла, что торговка принесла бутылки с водкой и баллон с самогоном.

— Есть постоянные покупатели, — шепнула торговка. — Они будут приходить по-темному. Цену знают. Деньги поделим пополам.

Не дожидаясь ответа, быстро вышла со двора и загремела по камням железными колесами тележки.

Казачка была с характером. Симпатий к торговке не испытывала и даже упрекала мужа за разрешение оставлять товар в их дворе. Понимала ложную теплоту сочувствия, но уж очень она устала от бесконечной трудности жизни, постоянного недостатка.

Порой задумывалась о ловкости некоторых людей в получении легких денег. Считая подобное грехом, перекрестившись, прогоняла эти мысли как наваждение. Но, видимо, была в этот день минута слабости, и она не проронила ни слова.

Открыв дверцы стола, поставила три бутылки и трехлитровый баллон самогона рядом с таким же баллоном святой воды. Сумку положила в поленнице дров.

Вечером в темноте уложила детей и стала на молитву.  В дверь настойчиво постучали. Казака дома не было. Он подменял заболевшего сторожа.  Стучал чужой человек, и она подумала о покупателе спиртного. Послышался раздраженный голос, и она узнала по характерному грузинскому акценту оперативного уполномоченного.

Ответив, что ей нужно одеться, сунула бутылки между ног спящих детей и поспешила к двери. В комнату вошел уполномоченный и незнакомые мужчина и женщина, назвавшиеся понятыми.

— Ты торгуешь самогоном и водкой, — без вступления заявил уполномоченный. — Давай водку, давай самогон!

— Нет у меня ничего подобного, — с трудом произнесла хозяйка.

Вошедшие осмотрели помещение. В единственной комнате, кроме печи, были топчан, табуретки и кухонный стол.

— Открой стол. Что это? — уполномоченный пальцем показал на баллон.

— Святая вода.

— Посмотрим.

Уполномоченный поставил на стол баллон. Понюхал и ложкой зачерпнул содержимое.

— Действительно, вода.

Жестом указал понятым на баллон. Те, наклонившись и потянув воздух, подтвердили, что в баллоне вода.

Все в комнате было на виду. Заглянув в печь и под топчан, уполномоченный неожиданно извинился, но на выдохе жестко предупредил, что второй раз все будет по-другому.

Казачка на коленях долго плакала перед иконами. Успокоившись, вышла на улицу. На углу базара горела электрическая лампочка, освещавшая въезд на мост и общественное место. Бросив в зловонную яму бутылки с водкой, спустилась с берега и вылила самогон.

Наступившим утром казачка отсчитала из денег, собираемых на покупку коровы, нужную сумму, и, почему-то уверенная, что торговка никуда не уехала, пошла на базар. Глянув в бегающие глаза и не слушая, положила на прилавок деньги.

Вернувшись в дом, несколько раз перекрестилась у икон, прося избавления от лукавого и благодаря Бога за все. С радостными восклицаниями ее окружили дети, и ощущение прошедшей беды наполнило глаза слезами.

ЗОЛОТЫЕ ПОГОНЫ

Заканчивался январь 1943 года. Вечером в станицу вошла воинская часть.

В доме казака пол единственной комнаты устелили соломой. Солдаты разложили шинели, и крепкий сон молодости, усталость и тревога обездвижили их тела.

Хозяин рано ушел на работу, а казачка развела огонь под самым большим казаном. В кипящую воду добавила густой душистый отвар сухих трав, молоко утреннего надоя и весь запас сливочного масла. Соль и черный перец дополнили содержимое казана. Большим половником с длинной ручкой она поднимала кипящую жидкость в воздух и выливала в казан.

Солдаты, перекусив сухим пайком, с удовольствием пили напиток непривычного вкуса.

Высокий и худой подошел к стене, на которой единственным украшением была деревянная рама с размещенными под стеклом фотографиями казаков.

— Что, тетка, — обратился он к хозяйке, — поразвесили золотопогонников. Мало их били?

В этот момент в дверь постучали. Кто-то из солдат задорно крикнул:

— А наши все дома.

Под дружный хохот в комнату вошел высокий, статный офицер. Сразу же снял фуражку, посмотрел на иконы, но креститься не стал. Все на нем было новое, ладно сидевшее, но внимание особенно привлекали золотые погоны, разделенные вдоль двумя просветами, с тремя треугольником расположенными звездами.

Солдаты вскочили, вытянулись. Офицер обнял хозяйку. После короткого разговора, выходя, обернулся к солдатам.

— В нашей армии введены погоны. А ты, — он посмотрел на солдата, продолжавшего стоять у рамы, и перевел взгляд на фотографии, — если будешь сражаться за Родину, как те офицеры, вернешься домой с золотыми погонами.

Полковник вышел, но солдаты продолжали стоять молча. Казачка, как бы вспомнив вопрос, проговорила:

— На фотографии мои братья, не вернувшиеся с войны. Погоны у них были серебряными.

FESTINA LENTE *

Четвероногий трудяга, запряженный в арбу, мерно переставлял ноги. Дорога шла по склону горы вверх. Справа стояли густые заросли леса. Слева узкое полотно дороги заканчивалось крутым скосом глубокого ущелья. Из размытого грунта скоса торчали острые камни, не оставлявшие сомнений в том, что будет с сорвавшимся с дороги транспортом.

В арбе сидели два старика. Широкоплечие, с прямыми спинами, в низких папахах из курпея. У каждого справа лежало ружье. На узких туго затянутых кавказских поясах висели большие кинжалы.

Спиною к старикам сидел мальчик лет шести-семи. У него тоже был кинжал, а между ног стояло ружье.

Хлопнув крыльями, с крайнего дерева поднялись два диких голубя. Мальчик вскинул ружье и выстрелил. Обе птицы упали на дорогу. Стрелок бро сил ружье на дно арбы и ловко выпрыгнул. Подхватив добычу, быстро догнал арбу. Одной рукой ухватился за край и легко перебро сил тело через борт.

Старики не обратили внимания ни на выстрел, ни на радостный крик мальчика. Тот смотрел в их спины. Поднятая рука с голубями опустилась. Радость сменилась огорчением. Он не видел лиц стариков. Строгость была притворной, но необходимой.

Буря революции докатилась до кавказских станиц. Казаки запасных разрядов были мобилизованы и несли службу в центральных губерниях. На стариков, женщин и детей легло тяжелое бремя хозяйственных работ.

В горах стали собираться шайки удальцов. Участились нападения и убийства ради наживы. Нужно было быть начеку всем, оказавшимся за пределами станицы.

В молодости старики служили в одном казачьем полку и воевали в Болгарии. Связывала их не только проверенная годами дружба, но и то, что ехавший с ними мальчик был их внуком.

Посчитав паузу достаточной, старик, который не держал вожжей, обернулся. Мальчик сидел к нему спиной, ружье стояло между ног, но не было в этой позе детской легкости. Старик положил руку на его плечо, и мальчик повернул голову.

Обычным тоном разговора взрослых дед стал объяснять, что они взяли ружья, потому что поездка опасна. Звук выстрела стал сигналом присутствия на дороге вооруженных людей. Кроме того, нельзя было бежать за голубями без ружья.

Мальчик понял допущенную оплошность. Для пущей убедительности или из предосторожности старик взял в руки ружье. Колеса прыгали на камнях. Арба поскрипывала и качалась.