Проза

                                                                                                                И зажегши свечу, не ставят её  

                                                                                                                под сосудом, но на подсвечнике, и

                                                                                                                светит всем в доме.

                                                                                                                                  

                                                                                                                                   от Матфея, гл.5,ст.15

 

    

Боже, что это за город? Не улицы – каменные мешки, наполненные людьми. Он один среди людской массы, совершенно один. Острое чувство одиночества охватывает душу. Его ведут. Кто, куда, зачем? Люди смотрят на него в большинстве с пустым любопытством. Чего они все хотят? Кто они ему и кто он им? Тягостное ощущение неотвратимого, что должно вот-вот произойти, овладевает им. Он не выдерживает и бежит. Бежит по душным улочкам, пробиваясь сквозь массу людских тел, воздуха не хватает. Выбившись из сил, падает на брусчатку… и оказывается в полумраке помещения.

     Две чахлые лампадки освещают вечерю. Лица в мерцающей полутьме разглядеть трудно, но он узнаёт тех, кто уже несколько дней неотступно следует за ним. Он пытается заглянуть в глаза, но взгляды спешно отводят в сторону, он пробует разобрать уходящие в шепот речи, но фразы обрывают на полуслове. Вновь им овладевает жгучее желание встать, уйти, скрыться. И он спешно покидает дом.

     Улицы города пустынны, шаги гулким эхом раздаются в ночи. Он смотрит на свои ноги и видит, что бос. А шаги всё громче. Он оборачивается и видит: за ним следуют. Он слышит голоса:

     - Мы воссядем у трона.

     И тут же с сильной хрипотцой:

     - Деревенщина, а если не тот?

     Он вновь оглядывается – одного уже не достает. "Предает", - думает он и убыстряет шаг.  

     Город внезапно исчезает, полная луна освещает рощу. Идти собственно некуда. Он проходит десяток шагов и падает на колени. "Отче, всё возможно тебе! Пронеси эту чашу мимо меня", - шепчет он в отчаянии, повторяя известные с детства слова. Замолкает. Далекие ночные отзвуки загадочны и тревожны. Он вопрошает к спутникам. Они молчат, они не слышат его. Он встает с колен и подходит к ним. "Спите? Умоляю, помолитесь за меня", - просит он в отчаянии. В это момент наплывают со стороны голоса, свет фонарей слепит глаза. Стражники хватают его и волокут, за спиной слышен гомон. В диком продолжении гомон перерастает в рёв толпы: "Распни его!" Он пытается прикрыть уши, но руки связаны. А рёв толпы всё громче, и вот он уже невыносим…

 

     Святослав, содрогнувшись, пробудился.

     Над ним ночное небо, на небе тысячи звезд: ярких и едва различимых, желтых и голубоватых, сливающихся в своем свечении и совершенно одиноких. Казалось, звезды шепчут, пытаясь донести земле тайну мироздания. И земля отвечает негромким, переливчатым хором цикад.

     Ничего не изменилось, следует успокоиться. Но после сна в душе смесь тревоги, тоски и одиночества. Невдалеке встрепенулась птица. Видно и птицам снятся сны.

     В отблесках догорающего костра фигуры Петра и Андрея. Святослав сел, обхватив колени руками. Петр заговорил:

     - Совсем мало спал, беспокойно. Снилось что?

     - Никогда не был в Иерусалиме, а тут приснился, - ответил Святослав.

     - И что ты делал в обожженном солнцем городе? – спросил уже Андрей.    

     - Странный сон, почти евангельский сюжет. И такое жгучее чувство одиночества, наяву не испытаешь.

     - Хочешь, расскажу притчу об одиночестве приснившуюся мне недавно, – предложил Андрей.

     Святослав молча кивнул в ответ головой.

     - Слушай. Огорчился господь отношением людей к сыну своему и покинул землю, надолго покинул. Тысячу лет одиночества понадобилось ему, чтобы остыть от обид. И вот решил он навестить вновь землю, поглядеть на плоды трудов своих. Опустился с небес в облике людском и пошел по городам и весям. Видит, копошится люд, торгует, стяжательством занят, эксплуатирует ближнего, воюет с соседом. Зашел господь в храмы, послушал речи священников и понял – мирскому служат. И нет в их сердцах любви ни к человеку, ни к богу. Заглянул в книги человеческие и не нашел там истины. Подумал господь, тысячу лет мало людям. И дал он им ещё тысячу лет. Вернулся через тысячу лет и ужаснулся. Истины ни в книгах, ни в душах людей как не было, так и нет. Церквей расплодилось множество, но не нашел он в них ни себя, ни сына своего. А в душах людей – идолы, главный из них – деньги. В погоне за дешевыми удовольствиями планету превратили в мусорный отстойник. Воюют друг с другом пуще прежнего. И нет в сердцах не только любви и сострадания, но и простого уважения. Везде царствуют насилие, манипуляция, обман. Гибнут души людские в духовной засухе, не успев родиться. Увидев это, опечалился господь больше прежнего, воспламенился пламенем и покинул землю навсегда. Покидая, оставил людей при тщете дел их.

     - Выходит, в безверии оставил и без надежды, - грустно произнес Святослав.

     - Бог покинул людей, убедившись окончательно в их духовной несостоятельности. От отчаяния покинул и одиночества, - пояснил Андрей.

     - Трудно представить глубину одиночества божьего, - проронил Святослав.

     - Покидая землю, господь пламенем своим опалил некоторых людей, - завершил свой рассказ Андрей.

     Святослав тихо высказался:

     - Признайся, ты ведь не о христианском боге говорил. У тебя какое-то явление Вишну в образе Кришны или Рамы. Огонь твой скорее в традициях индуизма, чем христианства. Решил Махабхарату дополнить? Так снабди своего аватара птицей Гаруда, и не будет в притче обожженных. Хотя что-то в этом объединении индийских и ближневосточных мифов есть. Уж не аннотация ли к новому роману?

     - Набил руку на диагностике, пуще рентгена просвечиваешь, - отшутился Андрей.

     - Хватит заливать. О чём роман? – вмешался Петр.

     - Разве в двух словах пояснишь.

     - А ты попробуй.

     - О нашем пути к богу. О ноше, на которую обречены, обожженные пламенем его.

     - Да, ты от скромности не умрешь. Разве человеку под силу такая тема, - воскликнул Петр.

     Андрей улыбнулся и развел руками.

     - Считаешь, бог наш в одиночестве? – спросил Святослав.

     - Тысячи, миллионы лет одиночества, - спокойно ответил Андрей.

     - Воистину божье одиночество. Ну и зачем ему мы, скажи на милость? – поинтересовался Святослав.

     - Серьезный вопрос. И отвечать на него в стиле Бёма наивно.

     - В экзистенциалисты подался? – продолжил Святослав.

     - Как ни комично со стороны, подался. Стали мучить вечные вопросы. Откуда? для чего? куда? Для чего мы? Отчего зло и скорбь?

     - И отчего так немощно добро, – вмешался опять в разговор Петр.

     - Оно не так слабо как кажется на первый взгляд. На нём держится мир. Иначе уже давно бы всё рухнуло в бездну, - парировал Андрей.

     - Шаткое равновесие сил, - грустно улыбнулся Святослав.

     - А нельзя так, чтобы без этого шаткого равновесия? – не унимался Петр.

     - А ты на досуге подумай. Представь себе мир в твоем варианте. И что будет? – с легкой иронией заметил Андрей.

     - По-моему замечательный мир будет.

     Андрей знал, душа Петра не смирится с хаосом. Она требует не просто порядка, а упорядочения мира под крылом добра и справедливости. Петр принадлежал к числу того меньшинства на земле, что жаждет торжества добра и справедливости любой ценой. Понимая это, Андрей произнёс с легким оттенком иронии:

     - Рай на земле это замечательно. Но в реальной жизни всё так переплелось, что ни развести по разные стороны, ни границ провести. Вот так, друг мой.

     Сказал и похлопал Петра по плечу.  

     - И когда можно будет прочесть твой роман? чтобы и я мог похлопать тебя по плечу, - скрывая легкую обиду, ответил Петр.

     - Да ты не обижайся, - и Андрей тепло обнял товарища. - Прости меня, дурака, за дразнилки мои. Хочешь, в искупление грехов прокукарекаю десять раз? Или на четвереньках попрыгаю вокруг костра?

     - Да ну тебя к черту, - улыбнулся Петр. – И всё же, когда закончишь роман?

     - Разве можно знать.

     - Юлишь?

     - Ничуть, просто песенка моя на исходе.

     - Мне тоже иногда так кажется. Но нет, живу. Будто возрождаюсь вновь, - попытался добавить бодрости Петр.

     - Я не птица Феникс, - ответил Андрей. 

     - Но жить-то надо, - настаивал Петр.

     - А зачем? –  в лоб задал вопрос Андрей.   

     - Обожженные… определенно обожженные, - тихо произнёс Святослав.

     Вторгшись в беседу друзей, запиликал мобильный телефон. Святослав ответил: "Слушаю… перфорация желчного… шли дежурку… да, за маяком… больную на стол, начинай без меня". 

     - Ну вот, порыбачили, - пробурчал Петр. – Так всегда. Как ни одно, так другое.

     - Ничего, в следующие выходные обязательно порыбачим, - успокаивал его Святослав.

     - Зачем берёшь телефон? Есть ведь, в конце концов, дежурный хирург, - не унимался Петр.

     - Он и звонил. Случай трудный. Больше некому, - будто оправдывался Святослав.

     - Опять ночь без сна. Измотаешь ты себя, Святослав, -  тихо пожурил Андрей. – И, кажется, лукавят немного твои коллеги… а тебе нравится быть незаменимым.

     Вдалеке на проселочной дороге вспыхнули фары автомобиля. Дежурная машина больницы быстро приближалась. Костер догорел, и собеседников поглотила ночь. Святослав встал с земли и, потянувшись всем телом, снова посмотрел в небо. Звезды мерцали, будто плакали, одни меньше, другие больше. Прекрасен всё-таки этот мир, подумал он, конечно, если не брать во внимание человеческих страданий. А как не брать, слепым и глухим быть надобно, или бессердечным. Потому, видно, звезды и плачут.                     

 

     Святослав вошел в операционную. Чрево было уже вскрыто, желчь с кровью растекалась по брюшине, в зоне перфорации проявились признаки гангрены.

     - Давление, пульс? – машинально спросил Святослав и взялся за скальпель.

     Дежурный хирург Лисицын посторонился, освобождая пространство. Святослав распорядился:

     - Гриша, готовь кишечник и брюшину к промывке.

     Заметив краем глаза нерешительность Лисицына, добавил:

     - На манипуляционном столике, раствор номер три. 

     И, не глядя на операционную сестру, произнес:

     - Зажим, быстрее.

     Операция длилась не час и не два. Рассвет встречали в операционной.

     Сбрасывая перчатки после операции, Святослав спросил Лисицына:

     - Когда поступила?

     Тот замялся, засуетился, наконец, ответил:

     - В восемнадцать десять.

     - Твой диагноз в журнале?

     - Обострение желчнокаменной, печеночная колика.

     - Диагноз ставишь правильно. Что ж тянул? Опять откладывал до утра?  

     Сестра усмехнулась. Лисицын промолчал. Святослав добавил:

     - Будем бога молить, чтобы с гангреной справиться.

     - Больные сами тянут до последнего, а Гриша виноват, - оправдывался Лисицын.

     Святослав вздохнул:

     - И зачем тебе медицина? Не пойму. Равнодушен ты к больным.

     И не дожидаясь ответа, вышел из операционного блока.

     Утреннее солнце уже играло бликами в помещениях хирургии. Дежурная сестра, увидев Святослава, протянула бумажку.

     - Что это? – спросил он.

     - Телефонограмма, только поступила.

     Святослав на ходу прочел: "Заведующему хирургическим отделением надлежит явиться в приемную Горшкова сегодня в девять утра".

     Владимир Абрамович Горшков был известной личностью в городе, слыл большим и ловким начальником местного масштаба. Посаженный на территорию властью, он ловко маневрировал на политическом поле при смене этой власти и удерживал свою вотчину годами. Талант политика присутствовал налицо. Некоторые жители города между собой называли Горшкова почтительно прокуратором, а кое-кто в запале эмоций – иродом. Но это вряд ли как-то сказывалось на его положении, Владимир Абрамович оставался в городе главной фигурой.

     Прочитав записку и недоумевая, Святослав вошел в свой кабинетик и, открыв телефонный справочник, набрал номер приемной. Секретарь сообщила, что причины вызова не знает, но распорядился сам Владимир Абрамович. Святослав посмотрел на часы, времени практически не оставалось. На ходу бросил дежурной сестре: "Марии Акимовне передай, как появится, чтобы взяла под свой контроль прооперированную".

     Мало в городской больнице было врачей с опытом Марии Акимовны. Что и говорить, сам Святослав учился у неё в своё время, учился многому. Теперь, по истечению лет, Мария Акимовна была уже не та, что прежде: возраст брал своё, да и семейные проблемы донимали. Но Святослав по-прежнему доверял ей самых тяжелых больных. Знал, не подведет. Иной раз чувствовал, что перегружает, но заменить частенько оказывалось некем. Сама Мария Акимовна не жаловалась, тянула воз молча.

 

     В приемной пришлось ждать, и Святослав, сморенный усталостью, уснул в кресле. От зыбкого сна пробудил дребезжащий голос секретарши: "Владимир Абрамович ожидает, что же вы". Очнувшись, заметил на себе укоризненный взгляд подручной начальника. Поспешно встал и вошел в кабинет.

     Полное лицо Горшкова расплылось в улыбке, растянув дугой небольшие усики. Заметив усталый взгляд Святослава и темные круги под глазами, подшутил:

     - Всю ночь праздновал? 

     - Две ночи подряд, - усмехнулся тот.

     - Как идут наши хирургические дела? – уже по-деловому спросил Горшков.

     Святослав удивился вопросу, ответил шуткой:

     - Как всегда - режем, штопаем.

     - А как насчет того, чтобы почку удалить или часть печени? – неожиданно без церемоний поинтересовался Горшков.

     - Речь идет о ком-то конкретно?

     - Я вообще.

     - Вообще только по показаниям, - формально ответил Святослав, ещё больше удивляясь затеянному разговору.

     - А как насчет пересадки почки? – продолжал напирать Горшков, уже сверля глазами Святослава.

     - Не имеем в наличии необходимого оборудования.

     - А если оборудовать? С умением как?

     - Год назад стажировался в столичной клинике. Но этого мало, требуется ещё поработать с профессионалами. А к чему весь разговор? Пересадка органов строго регламентирована законом, и регламент этот вряд ли дает возможность проводить подобные операции в больнице нашего типа.

     - Закон пусть тебя не волнует, есть, кому позаботиться. И подучить тебя, если надо, подучим.

     - Я не собирался менять хирургический профиль.

     - А ты не торопись с ответом. Оставим пока. Ты вот что скажи, на модернизацию своего отделения как смотришь?

     - А как я могу смотреть на обновление больницы и расширение медицинских возможностей? Положительно, разумеется.

     - Вот и хорошо. За всю больницу не ручаюсь, но вот новую операционную, реанимацию и две-три палаты в твоём отделении постараемся сделать на европейском уровне. Деньги в бюджете найдем.   

    - Для этого и приглашали?

    - Да, вот ещё посмотри перечень нового медицинского оборудования, профессионалы работали, но хотелось бы знать и твоё мнение.

     И Горшков протянул Святославу папочку с перечнем нового оборудования.

     - Хорошо, посмотрю, - ответил тот.

     Горшков добавил:

    - Через месяц приступаем, сделаем быстро. Так что готовься к расширению. Площадей к твоему отделению добавим.

     - Главный врач больницы знает.

     - Всё что надо знать знает, - буркнул Горшков.

    - Я пошел? – и Святослав поднялся со стула.

    - Да, ступай.

 

     Оказавшись на улице, Святослав остановился в неуверенности. Куда податься, где отоспаться. На маяк, решил он, заодно с Петром всё выясню.

     Десять минут на маршрутке, дальше пешком по каменистой дороге, минуя остатки средневековой крепости. Как хочется спать, - прошептал он, зевая.

     Петр встречал усмешкой:

     - Ну что, отпахал, раб божий?

     - Отоспаться бы, - промычал сквозь полудрему Святослав.

     - Это можно.

     И Петр, подхватив друга под руки, уложил на кровать.

     Спал Святослав беспробудно шестнадцать часов, проснулся с восходом солнца. Петр уже был на ногах, колол дрова. Удары топора, сливаясь с треском колющейся древесины,  слышались с подворья. Выйдя, Святослав спросил:

     - Вместо зарядки?

     - Ага, подготовка к зиме.

     - До зимы далеко, а есть охота!

     - Идём, накормлю. Только умойся вначале. Вода в бочке.

     Проходя мимо плещущегося во все стороны Святослава, Петр высказался:

     - Ну и спать ты мастак. Прямо богатырский сон. Тебе яичницу подавать как для Ильи Муромца?

     Святослав ел, а Петр сидел рядом и молча смотрел на друга. Заговорил Святослав:

     - Слушай, ты ведь моряк. Выходит, мир повидал.

     - Для военного моряка весь мир это военно-морские базы, - пояснил Петр.

     - Невесело. А расскажи-ка мне подробнее историю с пожаром.

     - Зачем?

     - Цвет лица твой не нравится.

     - Что я барышня, чтобы это обсуждать.

     - Считай, что для анамнеза.

     - Для чего?

     - Рассказывай, - уже потребовал Святослав.

     - Что там рассказывать, - отбивался Петр.

     - Всё как было, по порядку.

     Петру пришлось уступить. Через небольшую паузу, сокращая мысленно историю до предела, он заговорил: 

     - История простая. Я уже служил на БПК бычком. В походе были, к выполнению задания готовились. Здесь командир группы докладывает: ЧП у него в отсеке. Молоденький лейтенант, не успел ещё ни опыта набрать, ни заматереть. Слышу по голосу - растерялся. Я в отсек к нему, только вскочил, здесь и запылало. Задраились и начали бороться с огнем. Поборолись, из семерых в отсеке трое осталось в живых, среди них и я. Лейтенант скончался в госпитале.

     - Сколько длился пожар? Какое время дышал дымом? – продолжал допытываться Святослав.

     - Бог его знает.

     - И всё же.

     - Вначале был с дыхательным аппаратом, потом отдал матросику, тот растерялся и делал много глупостей. В общем, когда отдраили, я был уже без сознания. Не могу сказать, сколько продолжалось.

     - Мне надо знать, что было в продуктах горения.

     - Говорили свинец, кадмий, диоксин… ещё что-то… забыл.

     - Повезло тебе, друг.

     - Повезло.

     - Ну а матрос выжил?

     - Какой?

     - Которому аппарат для дыхания отдал.

     - Выжил.

     - Значит не зря.

     - Пожар зря, лучше бы не было.

     - Одышку ощущаешь, когда дрова колешь? – спросил вновь Святослав.

     - Есть маленько.

     - А раньше было?

     - Раньше я кросс по пересеченной местности на время держал.

     - Пневмониями сколько раз болел после пожара?

     - Два или три.

     - Последний раз когда?

     - Прошлой зимой.

     - Пятна на теле давно?

     - Какие?

     - Красные, на шее, на плечах.

     - А, это ерунда. Я вообще был фиолетово-бардовым после пожара. Сейчас нормально.

     - Мочишься как?

     - То есть?

     - С болью?

     - Да нет, - как-то неопределенно ответил Петр.

     - Рассказывай дальше.

     - А что дальше?

     - Лечили тебя?

     - Сразу после происшествия в госпитале лежал.

     - Сколько пролежал?

     - Что-то около месяца.

     - Гемодиализ делали?

     - Один раз.

     - Как ещё лечили?

     - Я в этом не разбираюсь. Что-то вливали через капельницу по два раза на день. 

     - Как жил дальше?

     - А что дальше. На гражданку вышел. Но что я умею, кроме военно-морских дел.

     Здесь Петр несколько разговорился:

     - Правда, инженер я, пусть и военный, мог бы и на гражданке пригодиться. Так в разрухе промышленность, и без меня полно безработного люда. На торговый флот податься, но и здесь по здоровью не прохожу, да и не тянет в извозчики. Приехал вот в ваш городок, когда-то бывал в молодости, даже зазноба была, воспоминания, ну и потянуло. Через друзей флотских узнал, что есть место на маяке. С радостью и пошел. Жалованья, правда, не платят уже год, но мне и пенсии хватает. Маяки в навигации уже анахронизм, а мне нравится жить здесь, подальше от народа всякого. Тут только по-настоящему и стал задумываться над жизнью. На флоте всё по свистку, там думать некогда. А здесь книги стал читать настоящие, размышлять.

     Петр подошел к старенькому проигрывателю на тумбочке, провел рукой по прозрачной крышке, продолжил:

     - Вот к музыке классической приобщился неожиданно для себя, фонотеку завел. Я ведь раньше никогда не слушал Баха, Моцарта, Бетховена. Существовал как-то без них, времени не было да и обстановка не располагала. А ведь это целый мир. В общем, расту. Выходит, беда флотская на пользу мне пошла.     

     - Несчастье иногда меняет жизнь людей кардинально, - проговорил Святослав.

     - Мне повезло, на голове не отразилось. У других, выживших со мной, хуже.

     - Повезло, что и говорить. Порой и одного угарного газа хватает, чтобы человека превратить в паралитика, - подтвердил Святослав. 

     И, глядя на остатки яичницы в тарелке, продолжил уже по-деловому:

     - Ты что же, одними жареными яйцами питаешься?

     - А что? Удобно и быстро.

     - Что удобно и быстро - не всегда полезно. От сегодняшнего дня только вареные яйца и не более двух в сутки. А так, нажимай на каши и овощи, исключив красные помидоры и редьку. Так, побаловаться, не больше. Лук тоже в вареном виде. И ничего острого, о спиртном  уже не говорю. Это тебе моё врачебное предписание. На диету, друг, на диету. Это, конечно, если не желаешь лечь под нож. Но в твоем случае и нож может не помочь.       

     - Хоронишь?

     - Упаси боже. Я хочу, чтобы вторая половина жизни твоей прошла более-менее нормально, а не по больницам. Через недельку ляжешь ко мне.

     - Говоришь без больниц, а норовишь засадить, - пробурчал Петр.

     - Тебя в госпитале не долечили.

     - Не залечили до смерти, хочешь сказать.

     - Нет, именно не долечили.

     - Не знаю, - неуверенно произнес Петр. – У меня ведь служба как-никак. На кого маяк оставлю?

     - Ты же сам говорил, что навигация обходится и без него.

     - Нет, порядок будет нарушен.

     - Андрея приспособим. Ты его за неделю и обучи премудростям смотрителя. Ему всё одно, где писать. Мы его сейчас вызовем.

     И Святослав полез в карман за телефоном, не найдя стал шарить. Петр улыбнулся, достал из своего кармана мобильный телефон Святослава и протянул.

     - Берёг сон боевого товарища? Это правильно. Ты даже не догадываешься, насколько важен для человеческого организма правильный режим сна, - балагурил Святослав, ожидая пока Андрей ответит на вызов.

       

     Андрей короткие объяснения Святослава выслушал без особых эмоций и, не раздумывая, сообщил:

     - Я готов. Бобылю всё одно, где дни дневать и ночи коротать. Здесь даже лучше, тишина.

     - Здесь спокойно, - поддержал Святослав. – И стол для работы имеется.

     Петр, давая наставления другу, повторял:

     - Главное запомни: в автоматику не лезь. Маячный огонь и включится по времени автоматически и выключится. И если пропадет вдруг основное питание, аварийный дизель-генератор тоже запустится автоматически. Твое дело следить за хозяйством и поддерживать общий порядок. Чужих на территорию не пускать.

     - Хорошо бы сторожевого пса завести в помощники, - высказался Святослав.

     - Давно собираюсь, да всё руки не доходят, - пояснил Петр.

     - Хочешь, завтра десяток бродячих приведу, - рассмеялся Андрей. – Ты и выберешь подходящего.

     - Только без самодеятельности, - взмолился Петр.

     - Ладно, всё понял, морской порядок будет обеспечен.

     И Андрей перевел разговор в совершено иное русло:   

     - А знаете, маяк этот не простой. У него легенда есть. Послушайте. Задолго до Петра жила здесь молодая и очень красивая девушка по имени Фео. Утонченная, поэтическая натура. Маяк достался ей по наследству от отца. После гибели отца, что случилась однажды в жестокий шторм, жила она одна, совсем без людей. Но как-то нагрянули на маяк подонки на мотоциклах. Вроде тех, что спать не дают по ночам. Перевернули здесь всё вверх дном, искали денег. Потом пытались насиловать девушку. Ей удалось бежать и запереться в башне маяка, как раз там, где мы сейчас находимся. Но преследователи взломали дверь. Фео стала уходить наверх, они за ней. И она, чтобы не достаться им, бросилась с верхней площадки на прибрежные камни. Море погребло её. С той поры Фео иногда опускается с небес, обходит места свои. Но увидеть её могут не все, для иных она остается невидимой. Может тебе, Петр, и посчастливится.

     Неожиданно для друзей Петр предложил:

     - Давайте поднимемся на башню и помянем светлую душу Фео.

     С этими словами он взял бутылку вина и двинулся к лестничному маршу.

     Узкая витая лестница вывела друзей на площадку с решетчатым ограждением по круглому периметру башни. Выше был только маячный огонь. Взглядам открылась панорама. На юг – бескрайняя даль моря, на север – степь, на запад – горы, гряда за грядой, а на востоке просматривался чуть тронутый дымкой второй мыс залива.

     - Красота какая, – произнес Петр, нарушая молчание.

     - Если не возражаешь, Петр, устрою я здесь лежбище для созерцания мира нашего, - сбавлял градус пафоса Андрей.

     Петр налил вино в стакан, пустил по кругу.

     - Помянем Фео, - призвал он.

     Друзья выпили.

     - Мир прекрасен, -  поддержал Петра Святослав.

     - Если не брать во внимание род людской, - с легкой иронией уточнил Андрей.

     И продолжил:

     - Отсюда люди - словно муравьи. Даже не верится, что такой малой мурашке удается причинять столько вреда природе. И не по злобе ведь, и даже не столько по глупости, сколько от жадности неизбывной.

     - Лечить надо, - уверено высказался Петр.

     - Лечение, судя по всему, потребуется принудительное. По закону, выходит. Но с некоторых пор повелось, что законы наши эти особи, погрязшие в жадности, и пишут. И ведь немного их, с гулькин нос, а заправляют миром, - продолжил Андрей.

     - Мне кажется, что экономическая деятельность человека давно уже вне сферы духовного влияния, - тихо высказался Святослав.

     Андрей тут же отреагировал на слова Святослава:

     - Разве только экономика. За последние десятилетия и наука умудрилась освободить себя. Парадокс нашего времени: наука для науки, искусство для искусства, прогресс ради прогресса. В таком подходе много инфантильного, недоразвитого.

     - Ну и пессимизма нагнали, господа философы, - не удержался Петр.

     - Ну что ты, зачем пессимизм. Мы не настолько уж грешны, чтобы погрязнуть в полном безверии, - мягко возразил Андрей.  

 

 

     Святослав редко посещал городскую набережную в летние месяцы. В другое время года это одно из лучших мест города. Но в курортной лихорадке оно просто ужасно. Всё пространство заполнено лавками, забегаловками, аттракционами, казино, ночными клубами и прочими рыночными артефактами. Моря не видно, неба не видно. Везде толпы людей, грязь на тротуарах. И как апофеоз всему у дома великого художника в море стекает поток из отходов человеческой жизнедеятельности.

     Святослав, миновав зону со специфическим запахом, поравнялся с очередным ночным клубом. Несмотря на ранний вечер, гремела музыка, рекламировались услуги. Взгляд задержался на нескладной женской фигуре, стоявшей чуть в стороне от входа в клуб и выставлявшей себя напоказ в достаточно нелепой позе. Что-то исходило от неё противоречивое, и даже трагичное. Так показалось Святославу. Он подошел и заговорил:

     - Здравствуйте.

     - Привет, - ответила она деланно развязным тоном.

     Ответила и окинула взглядом. В этом взгляде он успел заметить припрятанную растерянность, и даже робость.

     - Вышли на работу? – спросил он. – Что здесь, а не на территории клуба?

     - А что? Хочу - стою, кому какое дело, - пробурчала она обидчиво.

     Буркнула и тут же, будто спохватившись, уже более дружелюбно добавила, мотнув головой в сторону клуба:

     - Там своих хватает. И у меня дешевле.

     Несмотря на изменчивые интонации, голос её выдавал некоторое волнение.

     - Ну что же, идемте, - предложил он.

     - Куда? – вскинулась она.

     - Вначале в какой-нибудь ресторанчик, поужинаем, - улыбнулся он. – Не бойтесь, я не страж порядка.

     Она тоже улыбнулась в ответ, но улыбка вышла жалкой.

     В ближайшем ресторанчике Святослав заказал по бокалу сухого вина и пиццу. Не притрагиваясь к ужину, она вдруг заявила:

     - Только у меня негде, совсем негде.

     - А зачем нам что-либо искать. Здесь людей мало, относительно тихо и комары не кусаются, - с легкой иронией произнёс он.

     - Как это?

     И она бросила недоуменный взгляд.

     - Да вы не беспокойтесь. Я не извращенец, - засмеялся он.

     Глядя на него, засмеялась и она. На этот раз вполне естественно.

     - Давайте для начала познакомимся. А то вы ещё бог знает, за кого меня примите, - приглушая смех, проговорил он. – Меня зовут Святослав, и работаю я врачом в местной больнице.

     - Магда, - выпалила в ответ она и запнулась.

     Затем добавила:

     - Работала продавцом в универсаме.

     - Зарплата не устроила? – как можно мягче спросил он.

     - Да нет, кое-как концы с концами сводила.

     - Что так?

     - Я мать-одиночка. Ребенка на ноги поставить недешево стоит.

     - Зачем же работу оставили? Какой ни какой, а доход был.

     - А они на меня недостачу повесили. У них обычай на новичков недостачу вешать.

     - Детей сколько?

     - Один мальчик, семь лет.

     - Отец где? Можно алименты затребовать.

     - Где ж его найдешь. Говорят, в Сибирь подался. Три года как одни.

     И, помолчав, добавила:

     - Смену в ларьке отстояла… вышла сюда… Сезон кончится, закончится и работа в ларьке. Голодно будет зимой.

     - Послушайте, Магдалена, я, кажется, в состоянии вам помочь. У меня в отделении появилась вакансия. Приходите завтра с утра в хирургическое отделение горбольницы.     

     - Но у меня нет медицинского образования, - в расстройстве произнесла она.

     - А оно вам не понадобится. Дома хозяйство ведете?

     Она посмотрела на него с робкой надеждой.

     - Сестрой-хозяйкой возьму вас в отделение, - пояснил он и спросил: - Сможете?

     - Смогу, - без задержки ответила она.

     - Вот и прекрасно. Жду вас завтра.

     И, оставив на столе деньги за ужин, он поднялся и удалился.

     А Магдалена завернула в салфетку остатки пиццы и позвала официанта.

     Утром она ждала Святослава до начала рабочего дня.

     - Вы ко мне? – спросил он её, мнущуюся в нерешительности на лестничной площадке перед входом в отделение.

     Она вздрогнула от вопроса как от ожога и проронила:

     - Вы велели прийти.

     - Магда, - поправился он присмотревшись: - Простите, я не узнал вас сразу.

     - Это потому, что я без косметики и одета по-другому.

     Действительно, лицо её без косметики потеряло аляповатую броскость, что имело вчера, а простенькое ситцевое платье только намекало на контуры тела под ним в отличие от вчерашнего обтягивающего наряда. Сегодня лицо её было совершенно иным - карие глаза приобрели грустную туманность, завитушки каштановых волос, спадающие на щеки, подчеркивали некоторую скуластость, а губы и нос казались детскими на этом лице, тронутом уже первыми морщинками.

     - Ну что, идемте, будем оформляться, - сказал он и повел за собой.

 

     Какая скука, подумает читатель, и лицо его покроет зевота. Множество человеческих жизней погребено рутиной. Миллионы, миллиарды людей дрейфуют в море обыденности. Скука, скука, – вопиет мозг. Тоска, тоска, - вторит ему душа. И люди ищут иной жизни. Кто в забытьи и дурмане, кто в суррогате ощущений. В ход идет всё: алкоголь, наркотики, экстремальные аттракционы, шоу с подглядыванием в замочную скважину, клубы анонимного секса, охота на людей. Изобретателен человек в нищете духовной. Насилуется мозг, уродуется душа, а долгожданного облегчения не наступает. Выходит только хуже. Идёт повсеместное истребление человеческого в человеке. И остаются без надежды на понимание простые и ясные истины. Истины в том, что радость и счастье – это не острые ощущения, не экстаз, не вспышка, а пламя, которое освещает всю глубину бытия; что отрыв интеллекта от сердца приводит повсеместно к духовной деградации; что чрезмерное богатство и роскошь - такое же наказание, как и нищета. Да что человеческой массе рассуждения эти. Так, порхание мотылька.

     Но вернемся к героям нашим. Сегодня, когда миром правит спекулянт, легко перепродать их через фьючерсную фирму в ожидании легких прибылей. Сказать читателю: подожди, будут тебе страсти и сногсшибательные повороты сюжета, будет во всю глотку квакающий хор. Но автор не станет делать этого. Да и к чему, Святослав жил так будто рутина жизни его не затрагивала.

 

     Встретив Магду через месяц со шваброй в руках, Святослав не удержался:

     - Что же сама моешь?

     - Няньки поболели, грипп.

     - А сама как?

     - Нормально.

     - На жизнь хватает?

     - Хватает, если на спичках экономить.

     - Это, пожалуй, чересчур.

     - Да привыкла уже.

     - Попробовала бы экономить как-то по-другому. Например, обедать от больничной кухни.

     - Спасибо за совет. Я так и делаю. Видите, фигурой стала стройнее.

     - Да, наша диета полезна для здоровья.

     - А вы сами, что же не откушаете у нас?

     - Сказать откровенно?

     - Да уж, если можно.

     - Когда вижу больничную похлебку, мысли о концлагере одолевают.

     - Ну что вы, у нас пока ещё из ботвы не готовят. У нас суп перловый, суп ячневый. Без масла, правда, но так полезнее.

     - А гречку дают?

     - Давали раньше. А теперь цены не те, чтобы богадельню гречихой снабжать. А если и случится, то слишком заманчиво налево пустить.

     - Да, народ на бизнесе поднаторел, случая не упустит.  

     - Ну а вы что же? Говорят, при нас коммерческое отделение скоро откроют.

     - Кто говорит? – удивился Святослав.

     - Да в городе, кому не лень.

     - Не слушай глупостей.

     У поста дежурной медсестры молоденькие сотрудницы загадочно шептались. Подойдя, Святослав шутливо обронил:

     - Глядя на вас, невольно поверишь, что речь у человека возникла от необходимости посплетничать.

     Сотрудницы разбежались, а дежурная медсестра пояснила:

     - Вовсе мы не сплетничали, Святослав Юрьевич. У Марии Акимовны снова неприятности.

     Святослав насторожился. Медсестра, сбиваясь на шепот, добавила:

     - Вы же знаете, пол года назад её сына насмерть сбила машина. Какой-то авторитет был за рулем на подпитии. Двое детишек остались на Марье Акимовне. Так вот, авторитет выставил встречный иск за причиненный ущерб автомобилю. И, представьте, отсудил себе компенсацию от семьи погибшего.

     - Где Мария Акимовна? – спросил он.

     - В ординаторской.

     Увидев Святослава, Мария Акимовна смахнула слёзу рукой и, отводя в сторону раскрасневшиеся глаза, произнесла:

      - Я сейчас приведу себя в порядок.

     Через минуту лицо её было строгим как обычно.

     - Что случилось? - спросил он.

     - Вчера получила решение суда, оказывается мы должны ещё и заплатить денег этому негодяю.

     - Да кто он такой?

     - Богатый человек. Суд купил с потрохами. 

     - А что прокурор?

     - Прокурор и готовила иск в суд.

     - Но такого быть не может.

     - В нашей жизни всё возможно, - она сделала паузу и добавила: - Вчера пришло ещё вот это.

     И достала из кармана сложенный вчетверо лист бумаги, подала Святославу. Он развернул, это было письмо от адвоката того самого богатого и авторитетного человека, в нём предлагалось Марии Акимовне подписать мировую, предусматривающую нулевой вариант. Святослав читал и недоумевал.

     - Придется согласиться, - произнесла она: - Иначе они оставят сирот без квартиры. Отберут в погашение выдвинутого ими иска.       

     - Надо подать апелляцию, – не отступал он.

     Мария Акимовна горько усмехнулась:

     - Всех наших состояний не хватит, чтобы выиграть дело в суде против этих…

     - Но надо ведь что-то делать.

     - Мальчик мой, мы можем только бросить свои жизни под колеса бесчеловечной машины, но и это не остановит её. Мне ничего не остается, как последовать их совету.     

 

 

     Есть люди, на долю которых выпадает много боли; так много, что иным и не вынести. А они несут и не сетуют на судьбу. И удивительно не то, что находим среди них отрешенных от мира сего. Удивительно, что встречаем ещё уповающих на духовность, на это странное по нынешним временам свойство души человеческой.

 

     Андрея со Святославом жизнь свела при трагических обстоятельствах. И сближение их на первых порах выглядело странным. Разве водит кто дружбу с хирургом, у которого на операционном столе умирает близкий тебе человек? При любом посыле в душе остается осадок отчуждения. Андрей же почувствовал притяжение к этому человеку. Может быть оттого, что сразу отметил в Святославе столь редкое для хирурга свойство души – способность откликаться на страдание больных. Первая смерть у молодого хирурга и все переживания можно было прочесть на его лице. Он и не пытался скрывать огорчений. Да и сам Андрей ощущал в себе вину за происшедшее. Не задержись он по пустяковому делу, явись домой на пару часов раньше, может быть, и исход был иной. Одна виноватость смирилась с другой.

     И Святослава заинтересовал странный отшельник, пишущий книги. А для кого книги эти, бог знает. Так бывает, притянутся два одиночества друг к другу. И не выправляет это их судьбы, но жить будто легче.

     Позже Андрей осознал, что Святослав хирург от бога. И не раз говорил: "Не понимаю, как ты режешь тела человеческие при таком остром чувстве сострадания. Хирурги ведь люди черствые, иногда и садисты среди них встречаются. А ты феномен какой-то". Святослав не соглашался: "Садистов не встречал.  Равнодушных к чужому горю - сколько угодно. Но их полно и вне медицины".

     Увидев однажды, как Святослав делает себе инъекцию сердечного препарата после тяжелого рабочего дня, Андрей заметил: "Угробит тебя эта хирургия". Святослав усмехнулся: "Ничего ты, писатель, не понимаешь в жизни нашей медицинской. Ты не представляешь себе состояние души, когда удается вытащить человека с того света, освободить от страданий, продлить жизнь". 

     Конечно же, Андрей всё понимал. Видел он и людей толкавшихся возле медицины и рассматривающих её исключительно как средство для достижения сугубо личных целей. Люди эти легко обходили в карьере Святослава и получали в обществе положение и престиж. И ковали неустанно своё материальное благополучие. Главврач или заведующий отделением на дорогой иномарке при низком окладе - явление заурядное.

 

     Многое из своей жизни не хотел вспоминать Андрей. Но тот день, его безысходную тоску, он вспоминал часто, вспоминал мимо воли.

     Это было в другой жизни. За окном старый клен с пожелтевшими листьями. Звуки улицы, попадая в комнату, слабым эхом отторгались от стен. Память выхватывала глаза, и они покрывали всё. Глаза переполненные страданием, уже ничего не ждущие от этого мира. И ещё – ворвавшееся откуда-то пронзительным детским голосом: прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко. Он не выдержал тогда и воззвал: господи, неужели сердце твоё из глыбы льда!

     Вспыхивало в памяти, эхом старой боли охватывало грудь, подкатывало комом к горлу. Вышло бы рыданием, отлилось бы слезами, может быть, и легче было. Да не та это боль - сухое горе в глазах.

     Перебирая фонотеку Петра, Андрей открыл для себя музыкальные предпочтения друга. Пластинки с Бетховеном и Моцартом были заезжены основательно, скрипичные же концерты Вивальди почти не тронуты иглой. Здесь мы с тобой, друг, не совпадаем, - подумал он, устанавливая диск с Вивальди на проигрыватель.

     Светлый голос скрипки сглаживал остроту воспоминаний.

    

     Петр звонил каждый вечер, желал отчета, спускал команды. Требовательный был командир, флотское начало ещё не выветрилось полностью из его головы. Андрей копировал рядового, переиначивал шаблонные фразы устава на прибаутки, но ответы давал по существу. Петр иногда поддерживал игру и объявлял вахтенному матросу благодарность.

    Обстановка жилой комнаты на маяке была поистине спартанской: письменный стол, стул, старенький диван, тумбочка. На стене репродукция картины Брейгеля "Икар", под ней на гвоздике тетрадный листок, на котором рукой Петра написано "мне кажется картина эта о равнодушии человеческом". Андрей, глядя на листок, в задумчивости произнес: "Может быть, Петр, может быть; хотя не столько о равнодушии, сколько о неизъяснимом непонимании среди людей, о неотвратимой отчужденности душ". Посмотрел ещё раз на картину, будто ища подтверждения своим мыслям, затем сел за стол с намерением работать.

      На столе лежала стопка газет. Он сдвинул её в сторону и подумал: надо же, отшельник читает газеты, боится отстать от жизни. Протянул руку и взял одну из газет. На весь подвал под броским заголовком красовалось интервью с известным писателем, который обосновывал позывы и устремления нищих духом соотечественников. Основным аргументом служило то, что таковых большинство, а раз так, то они правы. Он бы ещё попробовал апеллировать к силе, власти или авторитету, подумал Андрей, смех, да и только. Здесь он вспомнил, как в недавней околонаучной дискуссии тоже писатель донимал его аргументами, ссылаясь на так называемое знание жизни. Обмелела писательская среда, что и говорить. Общее падение культуры особенно заметно на литературе. Сегодня литература нередко подстраивается под самые низменные инстинкты человека. Если художественное слово не приподнимает нас над земным существованием, то зачем оно?

      Отложив газетку в сторону, Андрей продолжил размышления. Что значат люди, страдающие от несоответствия реального мира духовным идеалам? Что есть верность духовным идеалам? Что, если то, чему они пытаются служить, никогда не потребуется большинству.  Кто они тогда? Сумасшедшие? Стоп. Во все времена носителем и хранителем духовного мира было меньшинство. И без него, без этого меньшинства, общество в короткое время превратилось бы в животную массу, слилось навсегда с природой. Без духовного мира человек - просто животное, хуже животного, воплощение ужасной гримасы природы. Кто они вообще эти чудаки поглощенные идеальным, эти сумасшедшие, охраняющие нашу жизнь от полного безумия?

 

 

     Петра лечили интенсивно, как это умеют делать в хирургии. Обстановка больничного отделения сказывалась на эмоциональном состоянии. Святослав, заметив это, поинтересовался. Петр объяснил:  

     - Когда человек попадает сюда, он преодолевает забвение истины, выходит из гипноза повседневности и по-другому начинает смотреть на жизнь.

     Святослав улыбнулся:

     - Поверь, всё это ненадолго, как только человек уходит отсюда в жизнь он снова впадает, как ты выразился, в гипноз жизни, а попросту возвращает себе способность радоваться. Очень немногие люди способны смотреть в глаза твоей истине. Да и вопрос - нужна ли такая истина людям?

     Разговор друзей на этом интересном месте прервал главврач больницы, появившись неожиданно в палате. Он подошел к Святославу и сообщил:

     - Звонили из городской администрации. Завтра в двенадцать часов тебе необходимо быть в городском доме культуры.

     - В доме культуры? Ничего не понимаю, - произнес Святослав.

     - А что понимать. Будут вручать тебе почетный знак "Человек года".

     - Человек чего?

     - Года. Ты что, с Луны свалился? Каждый год приурочивают это мероприятие ко дню города.

     - Я не могу.

     - Как это не могу?

     - У меня завтра плановая операция, сложная, не могу.

     - Ты брось это. Поручи подчиненным.

     - Никто из коллег подобных операций не делал. Да и что я скажу больной Даниловой.

     - Перенеси операцию. Не загнется твоя Данилова.

     - Нет, так с людьми не поступают. Это дополнительный стресс.

     - Ничего не знаю, завтра тебе необходимо быть там. Не позорь больницу.

     Главврач высказался и покинул палату. А Святослав развел руками:

     - Вот ещё незадача.

     - Не пойдешь? -  спросил Петр.

     - Нет, конечно. Что скажу Даниловой, я еле уговорил её.

     - Надо как-то уладить это. Давай попрошу Андрея сходить вместо тебя. Он там всё объяснит, ну и получит от твоего имени, великое дело. Сделаем Андрея твоим доверенным лицом.

     - Неудобно беспокоить человека по мелочам.

     - Что здесь неудобного. И это не мелочи. Тебе премию года, а ты – мелочи.

     И Петр взялся за телефон. После короткого разговора с Андреем сообщил Святославу:

     - Ну вот, дело в шляпе. Завтра будет в назначенном месте в назначенный час. И всё растолкует, будь спокоен, он у нас как-никак мастер слова.

 

     Андрей явился в городской дом культуры в назначенное время. Там ему объявили, что мероприятие перенесено на час, потому что Горшков занят неотложным делом. Андрей в душе чертыхнулся и вышел на улицу. Послонявшись минут пять под полуденным солнцем, он решил зайти в ресторан, что располагался рядом, в здании гостиницы. Зал ресторана, отреставрированный недавно, блистал во всем великолепии девятнадцатого века. Народу было немного. Андрей присел за столик и неожиданно увидел Горшкова. Тот сидел за соседним столом с господином, типичным хозяином новой жизни. Андрей, заказав обед, вынужден был слушать разговор протекавший рядом.

     Оба собеседника были уже под градусом. Горшков в развязном тоне откровенничал:

     - Братан, ты молоток. Такую операцию провернул. Десяток лимонов у нас в кармане. Немцы придурки: ах диоксин, ах диоксин. И всё на свалку: корм, птицу, яйца. Ну сколько там того диоксина? Куры не сдохли, человек подавно. Ты гений, провел по бумагам – комар носу не подточит. Я бы не смог так обделать таможню, а ты! Предлагаю бабло, свалившееся от немчуры, пустить в дело. Я тебе о нём уже барабанил, надежное дело.

     Дальше последовал рассказ Горшкова о неком Буратино, который будет выращивать для них капусту. Первое лицо города было сегодня необычайно разговорчиво. Сверхприбыльная операция с перепродажей отбросов вдохновила его необычайно.

     Подали заказ. Неожиданно за спиной у Андрея прошмыгнул молодой человек и навис над Горшковым.

     - Вова, я ж просил при деле не беспокоить, - произнес Горшков.

     - Папан, вот так нужна пара штук, - и Вова провел рукой по горлу.

     - Я ж вчера дал пять, - буркнул мэр.

     - То вчера. А сегодня вот так, - и Вова вновь провел рукой по горлу.

     Было видно, что парню неймется. Он переминался с ноги на ногу, постоянно одергивал рубаху. И вообще вид у него был поганенький. Горшков вынул из кармана и сунул сыну в руку.

     - Возьми, и чтоб тебя здесь не было. Дома поговорим, - прошипел он.

     Вова взял деньги и испарился. А Горшков салфеткой утирал пот с раскрасневшегося лица. Андрей покончил с обедом, встал и покинул ресторан.

     У входа в зал, где должно было состояться мероприятие, уже толкались люди. Теперь дежурный поинтересовался фамилией, Андрей назвал, проверили по списку и пропустили. В зале народ был разный, но больше презентабельного виду. Андрей сел в заднем ряду. И тут же услышал от сидящей впереди парочки, во что обходится номинантам в нынешнем году звание. Андрей усмехнулся, отстал он от жизни порядком.

      Вошел Горшков со свитой, началось. Зазвучала бравурная музыка, понеслись в зал банальные речи. Святослава объявили последним. Андрей поднялся на сцену. Горшков с недоумением уставился на него. Андрей повернулся к залу и сообщил:

     - Уважаемые дамы и господа, Святослав Юрьевич занят неотложной и очень сложной операцией. Поверьте, произошло непредвиденное стечение обстоятельств. Святослав Юрьевич передает вам свои извинения. Я здесь как его доверенное лицо.

     Раздались жидкие аплодисменты. Неизвестно понравился ли спич Андрея самому Горшкову, но знак отличия и диплом, причитающиеся Святославу, доверенному лицу были переданы. Андрей не стал дожидаться банкета и тут же покинул торжество.

     Выйдя на улицу, он увидел в сквере рядом всё того же Вову. Горшков-младший теперь сидел в кругу своих друзей. Глаза его блестели возбужденным огнем, и весь он был иной, чем полтора часа назад. В руках была гитара и он, выбивая из неё нехитрые аккорды, хрипел с надрывом под Высоцкого.

 

     В больнице Андрей встретил Святослава выходящим из операционного блока. Вместе прошли в кабинет. Святослав устало улыбнулся и прилёг на кушетку.

     - Мышцы расслаблю. Полежу минут десять и возьмусь за бумаги, - пояснил он другу.

     Андрей протянул папочку с дипломом и знак отличия:

     - Держи трофеи, эскулап.

     - Забрось на полку, - ответил Святослав, прикрывая глаза.

     Андрей уложил регалии на полочку и тихо вышел с намерением навестить Петра.

    

     Петру же в это время снился сон далекий от больничных будней.     

     Солнце вставало из-за моря. Его яркий диск на безоблачном горизонте отбрасывал лучи на морскую гладь, эти лучи слепили Петра, и он отводил взгляд в сторону. Невдалеке маячил одинокий баркас с обвисшим парусом. Ни малейшего дуновения ветерка. Утреннюю тишину заполняло жужжание насекомых. В воздухе запах моря с легким привкусом солоноватости. Петр глубоко вдохнул и осмотрелся по сторонам. Вокруг простиралось плато с цветущим разнотравьем. С одной стороны плато подпирал невысокий горный хребет, отроги которого у моря образовывали скалистый мыс, а с другой плато разливалось в бескрайнюю степь. 

     Внезапно раздался над головой всплеск крыльев, пролетела чайка, и всё вокруг сменилось. Зеленовато-синее море уже гнало к берегу покатые волны. Ветер срывал с них пенные верхушки и наполнял воздух водяной пылью. Ближе к берегу волны вздымались и, разбиваясь с шумом, накатывали на гальку. Галька шелестела и постукивала под напором воды. Шум моря покрывал крик чаек.

     Ближе к мысу, где пологий берег становился крутым и скалистым, море дымилось от разбивающихся о скалы волн. Эта дымка наплывала на плато, и из неё стал проявляться силуэт, с каждой минутой отчетливее. Это была девушка в ситцевом платьице, босая и простоволосая. Фео, - прошептал Петр. Фео, - подхватили травы и море. А Фео опустилась на землю, окинула взглядом округу, и всё приобрело грустный оттенок. Солнце, будто устыдившись, теперь только краешком выглядывало из-за облака. Ласково зашелестели травы, а бесшабашная песня моря сменилась грустной мелодией. Петр, не шелохнувшись, смотрел на пришелицу. И она вдруг посмотрела на него. Будто брызги морской волны обласкали прикосновением Петра. Шалая волна восторга захлестнула его.

     Раздался радостный лай и к Фео подскочил большой лохматый пес. Она потрепала его рукой. Он, кружа возле, стал звать за собой, Фео развернулась и пошла за ним. Петр наблюдал как две фигуры, девушки и собаки, медленно удалялись, растворяясь в дымке. Она уйдет, я никогда её больше не увижу, - подумал он и бросился вслед. Он бежал всё быстрее и быстрее, а расстояние между ним и Фео не сокращалось. Неожиданно, словно споткнувшись, он упал на землю… и проснулся.

 

     Рядом стоял Андрей.

     - Здоров ты, друг, спать. Что снилось? - улыбнулся он Петру.

     - Откуда знаешь? – спросил в ответ тот.

     - Да вот стою над тобой уже минут пять. Сон-то хоть приличный?   

     - Не поверишь, видел Фео.

     - Поздравляю, ты по праву наследовал маяк. Ну и какая она?

     - На земле таких нет, - задумчиво произнес Петр. – И знаешь, я окружающий мир увидел по-иному. По-моему человеку надо возвращаться в природу.

     Андрей посмотрел на Петра, изучая, будто видел впервые, и ответил грустно:

     - Не думаю. Это будет кошмарный зверь, зверь с интеллектом.

     Помолчав, спросил:

     - Дела-то у тебя больничные как?

     - Нормально. Через пару дней домой.

     - Не возражаешь, если поживу у тебя ещё?

     - Да живи хоть всю оставшуюся жизнь. По делу Святослава ходил?

     - Оттуда и приковылял.

     - Ну и что там?

     - А, шоу, сам знаешь для кого. Держи персики, командир.

 

     Через неделю Петр и Андрей уже коротали вечера на маяке вместе.

     Андрей перелистывал книгу, оставляя пометки на полях. Петр возился с усовершенствованием проигрывателя, мурлыча под нос песенку тореадора. Сдув в сторону дым от паяльника спросил:   

     - Слушай, мыслитель, ты не знаешь, какого черта у нас капитал всем стадом во власть подался?

     - Что это тебя на риторические вопросы потянуло, – усмехнулся Андрей.

     - Тогда ответь, почему все попытки отменить деньги заканчивались провалом.

     Андрей отвлекся от книги, посмотрел на Петра с улыбкой и ответил:

     - Наверно оттого, что люди превратили их в фетиш и возвели на алтарь. Теперь молятся по воскресениям для проформы Христу, а денно и нощно – идолу.

     Петр перескочил на серьезный тон:

     - Но ведь это лицемерие, и приводит оно к вопиющему извращению жизни.

     - К самому вопиющему извращению жизни приводят непрекращающиеся попытки сакрализации войны. Прости, что коснулся твоей бывшей профессии.

     - Ты прав, - вздохнул Петр.

     - Давай-ка лучше прочту тебе пару иных мыслей. Послушай. Пришло время развитие техники подчинить подлинным потребностям человека. Делать экономику смыслом жизни означает становиться жертвой смертельно опасной болезни. Ведь мир наш ограничен определенным пространством и потому ему изначально не соответствует стратегия безграничного, беспредельного роста. И вот ещё. Если общество избавлено от необходимости поддерживать свою духовную культуру и заботиться о культуре человеческой души, то доминирующей ценностью становится себялюбие. Капитализм, изначально базирующийся на эгоизме, больше устраивает именно такая система ценностей, нежели система любви к ближнему.

     - Не в бровь, а в глаз, - согласился Петр.

     Андрей улыбнулся манере друга выражаться.

     - И всё у них сводится к одной фразе: человек человеку – волк, - добавил Петр.

     - Думаю, на фразе этой настаивают люди дурных наклонностей, - уточнил Андрей и продолжил чтение.

      Петр отложил работу, взял газетку, повертел в руках и спросил:

     - Хочешь, анекдот?

     Не дождавшись ответа, прочел: 

     - Как вы полагаете, что должен уметь попугай, чтобы возглавить правительство?

     Прочел и вопросительно посмотрел на Андрея.

     Что-что? – переспросил Андрей, прервав чтение.

     Петр повторил.

     - Бог его знает, - ответил Андрей.

     - Он должен хорошо выговаривать фразу "объективных оснований для поднятия цен в стране нет", - прочёл дальше Петр и рассмеялся.

     Рассмеялся и Андрей. Не до конца освободившись от смеха, проговорил:

     - Послушай, да ну его это правительство к чертям. Что оно нам? Так, люди на телеэкране. Расскажи лучше о себе. Ведь у тебя за плечами такая жизнь!

     - Какая ещё такая?

     - Ну не в правительстве же служил - военным моряком, на боевых кораблях. Расскажи о флотской жизни писаке.

     - Да что рассказывать, всё по расписанию: подъём, зарядка, завтрак, приборка, проворачивание, работы по заведованию, обед, отдых, занятия, тренировки, ужин, отдых, отбой.

     - И так каждый день?

     - Каждый день.

     - А море?

     - Ну, учения, охрана водного района, походы иногда. Там работа уже посерьезней.

     - Вот ты и расскажи турку.

     - Да что же тебе рассказать?

     - В экстремальные ситуации попадал?

     Петр стал серьёзен. Помолчав, заговорил не спеша:

     - Вся моя служба с самого начала пошла как-то странно, сплошь и рядом одни ситуации. Слушай, если уж напросился. Первый мой корабль был малый противолодочный проекта двести четыре. Горбатым прозвали его моряки. Получил я на него направление сразу после училища, командиром группы. И товарищ мой по училищу, Саша Смирнов, туда же попал, только в другую боевую часть. Я в электромеханическую, а он в радиотехническую. Специальности у нас разные были. Только приняли мы в заведование матчасть и под команду матросов, как на второй день - выход на охрану водного района. Дело обычное, даже заурядное, можно сказать. Вышли в море, стали в заданную точку и начали работу. Моя работа на якоре какая - пустяковая. А вот у друга на полную катушку. Старается он, пыхтит. Что-то у него там с направленностью антенны возникло. Пошел на палубу разбираться, стал прямо перед РБУ и смотрит на мачту, пытается понять. А в это время мичман, обслуживающий эту РБУ, тоже что-то пытался у себя понять. От этой попытки неизвестно как реактивный снаряд стартовал по одному из стволов установки. Только и успели факел заметить. Просвистело и ухнуло в море. А на палубе осталась нижняя часть туловища товарища моего, верхнюю снарядом унесло. Я эту нижнюю часть с матросами и подбирал, упаковывал в контейнер. А потом меня к матери его отправили с грузом этим, объяснить что и как. А что объяснять, и хоронить-то нечего было. В запаянном гробу привезли, в нём в землю и опустили. Единственный у матери сын был. Она только и спросила меня, точнее выдавила против рыданий: как же так, Петя? Что мог я ответить, как мог объяснить ей весь этот абсурд. Служить я на том корабле больше не мог. Пошел к командиру бригады и сказал: пусть что угодно со мной делают, а ногой я больше не ступлю на палубу этого корабля. Простили выходку как салаге, перевели. Я и потом, только увижу этот корабль, перед глазами моими встает не столько расчлененное тело моего товарища, сколько лицо его матери. Потому и не мог быть на корабле том.

     Петр сделал длинную паузу. Андрей молчал. Здесь в глазах у Петра промелькнула тоска, и он заговорил громче и резче:

     - Ну, что тебе ещё рассказать? Рассказать, как в походе получили повреждение корпуса? Как матросики, ещё дети, по пояс в ледяной воде заделывали пробоину? Как один из них после этого умер в корабельном лазарете от двухстороннего нефрита, а второй от обширного артрита тазобедренных суставов потерял способность ходить на всю оставшуюся жизнь?

     Андрей молчал, а Петр продолжал, всё больше распаляясь:

     - Рассказать, как по глупости командования попали в феврале в жестокий шторм, как началось обледенение. Как двое суток без сна и отдыха рубили лед на верхней палубе, чтобы не пойти на дно. Как накрыло волной и троих смыло за борт. Смыло бесследно, безвозвратно, будто и не было их никогда среди нас. Об этом ты хочешь писать?

     И дальше будто переключившись, Петр продолжил уже тихо и угрюмо:

     - Или рассказать тебе, как восемь человек в считанные секунды были запечены в машинном отделении отходящим турбинным газом. Запечены как окорока потому, что какой-то алкаш на ремонтном заводе неправильно собрал соединительную муфту, и оборванной рессорой разнесло газоотвод. Об этом ты напишешь?

     И совсем уже спокойно закончил:

     - Нет, друг, об этом не пишут. Здесь нет романтики, нет героизма, нет и сверхъестественного или мистического. Здесь будни, обыденность нашей жизни, где молох ежедневно пожирает человеческие жизни. Это тривиально. И это не интересует ни писателя, ни читателя.       

     Андрей смотрел на осунувшееся лицо Петра, и ему стало невыносимо жаль его.

     - Ты прости меня, Петр. Я вовсе не желал пробуждать таких воспоминаний. 

     - Да ладно, за что тебя прощать. Я сам виноват. В следующий раз, если захочешь флотских историй послушать от меня, то это будут байки.

     - А есть и такое?

     - Да сколько угодно. Моряки народ веселый.