Проза

 

 

 

     Хто бачив сльозі чоловічої туги, що перетворює душу на згарище?

     Другая печаль съедала сердце генерального писаря Василия Кочубея. Водил он когда-то кумовство с гетманом, что и говорить. Но когда это было. А теперь всё, что исходит от Мазепы, раздражает Кочубея, раздражает до ненависти, до отвращения. И панские замашки, и страсть к богатству, и лицемерие, и манера говорить, раздражает всё, даже запах. Но особо приводит в неистовство Кочубея игра, что затеял старый развратник с дочерью. Мало того, что соблазнил и обесчестил крестницу, так и голову задурил молодой девке. При этом ещё послания шлёт куму: "Не только дочь твою силою может взять гетман, но и жену твою отнять может". Не успокоится Кочубей, пока не вытянет занозу из сердца, пока не отмстит обидчику. 

     И потянулись один за другим гонцы Кочубея с доносами на Мазепу, гонцы к боярину Мусину-Пушкину, к самому царю. Не хочет Кочубей открыто указать причину и напирает на ненадежность гетмана, на готовность изменить царю. Да разве Петр поверит. Чем затронул Мазепа сердце государево остается загадкой и поныне. И вот уже в ответ сам гетман просит схватить доносчика и судить при народе, чтоб другим неповадно было. И царь согласен.

     Ох, и доверчив оказался Василий Кочубей... Выманили в Витебск на временную царскую квартиру. И тотчас допрос пыточный. Там и выкладывает истинную причину Кочубей, предоставляет письма Мазепы к Матрене. Может статься, теперь царь-батюшка поймет отцовское сердце. Не просто доверчив - наивен Кочубей. Ужели поймет его человек склонный казнить родного сына, сгноить в неволе законную жену и усадить на престол потаскуху.

     Описали имущество Кочубея, самого заковали в кандалы и повезли Днепром до самого Киева. Знала Новопечерская крепость и таких узников, правда, недолго. Сопроводили Кочубея к гетманскому обозу. И там вновь пытали про имущество, выдавили всё до последней капли - жаден Мазепа.

     И покатилась с плахи голова Василия Кочубея. Покатилась ясным летним утром и лежала по обедню, напоказ лежала. Народу множество было, да неведомо скатилась ли хоть одна слеза при этом.    

    И скатится ли она по потомку Кочубея. Ибо голова Давида, похоже, тоже близка к плахе.   

 

                                                            -"-

     Отец покоился на кровати, вытянутый в рост, кожа обтягивала скулы лица, кости рук.

     - Последние недели ничего не ел, - шептала мать.

     - Что ж не вызвала проститься, - выдавил Давид с трудом.

     - Он запретил. Сказал: пусть сын помнит меня в ясном уме, веселым и энергичным… Ещё велел передать, что больше всего на свете любил тебя.

     Народу было немного. Похоронили отца скромно.

     Давид сказал маме:

     - Поедешь с нами.

     - Что ты, я уж рядом с могилой доживать буду.

     - Первое время поживешь с нами, дальше сама решишь. Нужна твоя помощь, очень нужна.

     Старушечьи сборы недолги. Через три часа тронулись в путь.

     Давид гнал машину по киевскому шоссе, мама спрашивала, как живут.

     - Живём, - вздохнул Давид. – Про Родю знаешь. Теперь вот Вячеслав оставил нас.

     - Уехал?

     - Навсегда уехал. Погиб в автомобильной катастрофе. Две недели как похоронили.

     Мама заплакала, тихо и неприметно. Она знала: то, что называем жизнью, есть череда наивных ожиданий, минутных радостей и бесконечных горестей. Стала молить бога, чтобы послал сыну искру счастья. Всего лишь искру. Ибо и искры бывает достаточно, чтобы осветить и наполнить смыслом жизнь.

 

     Старая квартира, иллюзия прошлого, воспоминания. Боже, когда это было. И разве это были мы.

     Мама участливо глянула на невестку, спросила:

     - Неужели осчастливите внуками?  

     - Да вот, ждём, - тихо  ответила та.

     Утром мама захотела съездить на кладбище. Давид отвез. К могиле Вячеслава, холмику с венками, вышли быстро. Долго искали могилу Родиона, пока не уткнулись в крупный монумент, с которого безжизненно улыбался бюст, напоминавший отдалено Родиона. Мама, сбитая с толку, поплакала, но как-то скованно и запросилась домой.

     Дома долго листала семейный альбом, задерживаясь на старых фотографиях. Вспоминала детство. Вспомнила радость, с которой большая семья переселялась из коммуналки в только отстроенный дом на Крещатике. Вспомнила отца, директора крупнейшего предприятия. Вспомнила и мать - тихую женщину, необыкновенно образованную, преподававшую в университете. Перевернула страницу - поездка на Колыму, попытка разыскать могилу отца мужа. Перед глазами холмистая даль, усеянная до горизонта столбиками, на которых и лагерных номеров уже не различить. Вот этим и оплачен золотой баланс дьявольской сметы, - сказал тогда их проводник.

     Отвлекаясь от тяжких мыслей, принялась рассматривать фотографии Давида и Татьяны, пытаясь представить внуков. Так до полуночи и просидела.

 

     Давид любил время около полуночи, когда мысли ещё ясны, а окружающий мир уже тих. И можно без помех погружаться в жизнь героев, в иной мир, где любовь и сострадание находят иногда приют и среди людей. Когда-то Ева указывала на несоответствие его литературного мира реальному. На что Давид отвечал резковато: идеал не тот фонарь, которым следует освещать нужник обыденного.

     Легкие шаги Татьяны в тишине.

     - Опять забыл об ужине.

     - Что бродишь? - отозвался Давид.

     - Не спится.

     - Что-то тревожит?

     - Работа, в коллегии дали новое дело. Вчера встречалась с подзащитным.

     - Красавец-бизнесмен?

     - Ты же знаешь, мне денежных мешков не доверяют.

     - Тогда бродяга, укравший чебурек в лавке.

     - Не угадал. Молодой человек двадцати лет, обвиняется в заказных убийствах.

     Давид оторвался от экрана и встал из-за стола.

     - Понятно. Наёмных убийц у нас ещё не было.

     - Знаешь, ожидала увидеть циничного профессионала, а предстал беспомощный, раздавленный обстоятельствами человек, глаза молят о помощи.

     - Не игра?

     - Так не сыграешь, поверь.

     - Что делать будем?

     - Пока знаю одно - он не убийца, тем более, наемный. Конечно, не ангел, имел не образцово-показательный образ жизни. Но это издержки молодости. Надо спасать парня, а как это сделать не знаю.

     - Улики предъявлены?

     - Косвенные, обвинение построено на показаниях двух свидетелей.

     - Кто они?

     - Два бомжа, он и она, обитают возле речпорта, на мусорнике, разумеется.

     - Следствие облегчает работу адвокату?

     - Вряд ли, у меня возникло подозрение, что это хорошо спланированная операция. Вначале убрали трёх человек, а затем повесили эти убийства на человека неспособного себя защитить.

     - Кто убитые?

     - Имели отношение к теневому бизнесу и финансовым потокам. Данных пока мало. Но раз убрали, то кому-то мешали. Возможно, стали поперек дороги, а может, слишком много знали, и пришло время заметать следы. Помнишь историю с бывшим председателем правления нацбанка.

     - Если так, то всё одно не дадут правосудию свершиться.

     - Масштаб здесь более мелкий.

     - Как знать.

     - Пойми, я не могу отказать. Ты бы видел его глаза.

     - Родная, да разве с такой душой следовало идти в юристы.

 

                                                          -"-

     Бог знает чего больше в последующих действиях Давида. Но желание помочь жене  определенно присутствовало. С этим желанием он и оказался у лежки бомжей. Вначале его приняли настороженно. Но, увидев, что не конкурент, смягчились. Особое расположение Давиду оказал маленький человечек в потрепанном  костюме. Говорил он с легким надрывом:

     - Думаешь, я алкаш или бывший зэк?

     - Нет, не думаю так, - отвечал Давид.

     - А тебя совсем недавно на помойку выбросило.

     - Ты прав, недавно.

     - А я вот больше года бомжую и не могу привыкнуть. Не поверишь, если скажу, что перед тобой бывший научный сотрудник одного из бывших научно-исследовательских институтов.

     - Почему не поверю? Очень даже поверю.

     Собеседник посмотрел на Давида доверительно и продолжил:

     - Институт пять лет, как приказал долго жить. Пробовал найти новую работу. И на завод устраивался, но там не платят, и грузчиком, но здоровье не позволило. У меня, знаешь, гипертония.

     И человечек захихикал:

     - Была гипертония, теперь гипотония замучила.

     - Ну а семья?

     - Э, семья. Я торговать пробовал. Продал машину, купил товар, но через пару месяцев прогорел. Вот жена и бросила, бросила и из квартиры поперла.

     Тяжело вздохнул и добавил:

     - Больно, когда дочь, завидев на улице, обходит за квартал.

     И человечек заплакал. А Давид подметил в интонациях вынужденного товарища много театрального.

 

     День за днем проводил Давид среди бомжей. Уже дней десять являлся как на работу. Хорошо, что Татьяна не знала, иначе досталось бы за маскарад. И вот, когда уже потерял надежду дознаться что-нибудь, подкатил лимузин. Из него показался крепкого телосложения молодец и поманил к себе пальцем так называемых свидетелей. Те послушно засеменили. Начался разговор, Давид включил диктофон, долетали слова, говорили о деле. Давид постарался запомнить номер авто.

     Лимузин с молодцем укатил, а Давид поспешил покинуть место. Завернул за угол котельной, когда сзади подскочил бывший энэс. Сторожил, выходит. Преградив путь, волнуясь, выпалил:

     - За молчание следует заплатить.

     - Какое ещё молчание? – буркнул Давид.

     - Что под пиджачком прячешь.

     - И сколько хочешь? – машинально бросил Давид, обдумывая дальнейшие действия.

     Бывший энэс перешел на шепот:

     - Две штуки.

     Давид сделал вид, что ищет в сумке деньги, но искал веревку. В следующий момент прижал вымогателя к стене котельной и, связав руки, притянул тело к стальной трубе.

     - Извини, друг, но твои условия неприемлемы, - сказал он, справившись с делом.

     Уходя, слышал за спиной благой мат, но оборачиваться не стал, а наговаривал под нос с усмешкой:

     - Научный сотрудник хренов. Решил на мне бизнес делать.

 

     Дома, прослушивая запись, Давид сумел разобрать далеко не всё, но и того хватило, чтобы понять – дальше следовало заниматься молодцем из лимузина. Вечером выложил результаты. На Татьяну они не произвели особого впечатления, стала допытываться, как раздобыл. Давид вынужден был признаться. В ответ услышал:

     - Хорошо, что всё так закончилось, могло выйти совсем плохо. Устанавливать человека в машине буду сама, так будет проще и безопаснее.

   

     Но стоило Татьяне заикнуться в милиции о номерах, как она тут же попала под пристальное наблюдение. И не просто под наблюдение, а под разработку.

     Недели через две Давида вызвали на Владимирскую в известное всему Киеву здание. Проходя по коридорам, он неожиданно столкнулся с молодцем из лимузина. Давид узнал его и вздрогнул от неожиданности. А тот профессиональным чутьем уловил реакцию и через некоторое время пожаловал в кабинет, где следователь вел с Давидом осторожный разговор, прощупывая. Войдя, пристально посмотрел на Давида, затем вывел коллегу из кабинета. Следователь вернулся другим, глянул на Давида долгим, раздевающим взглядом и неожиданно бросил:

     - Давид, а ты случайно не жид?

     Вопрос явно был рассчитан на то, чтобы вывести объект из равновесия. И Давид напрягся, но быстро собрался и ответил в тон вопросу:

     - А что, похож?

     - Да нет вроде, но кто вас знает.

     - А если бы оказался евреем, то получил бы от вас другие вопросы? 

     - Вопросы вы от нас получите одни и те же. Вам ни о чем не говорит такое имя как Татьяна Боженко?

     - Если интересуетесь моим происхождением, то следует спрашивать о родителях, а не о жене.

     - Это уж извольте нам решать. Потребуется, и о них спросим.

     Последовал другой вопрос, но его Давид уже ждал.

     - Часто по свалкам слоняетесь?

     - Иногда.

     - Что же там ищите?

     - Я, знаете ли, коллекционирую предметы старины. А их частенько выбрасывают молодые хозяева, очищая дом от вымерших стариков.

     - И большая у вас коллекция?

     - Я, собственно, только приступил к делу.

     - Советую позабыть это хобби, - многозначительно произнес следователь: - На свалках много заразы, да и люди обитают не очень гостеприимные. Всякое, знаете, может произойти. 

     - Я подумаю.

     - Подумайте, но не очень долго. Это еще один мой вам совет.

     - У вас тут прямо воспитательное учреждение, - иронично усмехнулся Давид.

     - Такая уж наша работа, не обессудьте. На сегодня всё, - и собеседник выдал Давиду пропуск на выход. – Если надумаете сообщить какие-либо новые обстоятельства, касающиеся вашего хобби, позвоните.

     Понятно, это было предупреждение. Обсуждая с Татьяной ситуацию, Давид рассуждал:

     - Интересно, как бы выглядел допрос, если бы они знали, что в наших руках запись.

     - Потребовали бы отдать в интересах дела, - ответила Татьяна.

     - А может, нанесли бы удар без предупреждения.

     - Вряд ли, их интересовала бы запись.

      

     Боже, как наивны мы порой. Телефонные разговоры Татьяны и Давида прослушивались, человечек со свалки был уже выпотрошен наизнанку. И вот в один из дней Давид и Татьяна, придя домой, застали маму в слезах. В квартире всё перевернуто. Дети знали, что искали непрошеные гости. Маму не стали обременять знанием, а до поздней ночи приводили квартиру в порядок. Кто знает, к лучшему ли теперь, что запись припрятали в камере хранения на вокзале. Давид стал готовиться к новому допросу.

     Но ошибся Давид. Начали с Татьяны, и начали бесцеремонно - задержали по сфабрикованному делу о пособничестве наркодиллерам. Взяли прямо на улице среди бела дня. Оборотни резво отработали задание "крыши" - в деле появились и вещественные доказательства, и свидетели. Это был тяжелый удар. И помощи ждать было неоткуда.

 

     Давид остался один. Он лихорадочно обдумывал ситуацию. Кассету следует сдать, но так, чтобы вызволить Татьяну. В дурмане бессонной ночи надумал звонить следователю. Благо черкнул тот номер телефона, когда выписывал пропуск. Давид позвонил и без всякой дипломатии предложил кассету в обмен на Татьяну. Следователь согласился, но вначале потребовал кассету. Давид засомневался и в ответ услышал заверения в порядочности. Ему просто ничего не оставалось, он молча снёс кассету на Владимирскую. Там на вопрос о Татьяне ему ответили, что следует немного подождать, всему свое время.

     И время было не на стороне Давида. В следующий раз, когда он обратился к следователю, тот с ним не стал разговаривать. Теперь оставалось уповать только на бога. Но не слышал господь Давида. Слышал казнокрадов и мздоимцев, махинаторов и спекулянтов, политиков и заплечных дел мастеров. А Давида не слышал. Видно чем-то прогневил его бедный и мало кому известный писатель.

     Нужен был адвокат, а на адвоката деньги, и немалые. Продали срочно родительский дом. Свидания не разрешали, все новости узнавали от адвоката: дело выходило худое - что можно было сфабриковать, было сфабриковано. Разве что не предъявили обвинение в оказании сопротивления при задержании. И на том спасибо Фемиде.

 

     Впрочем, вспомнил о Давиде следователь. Позвонил по телефону и равнодушно сообщил:

     - Можешь забрать своего недоноска. Это всё, что могу для тебя сделать.

     Мама плакала у крохотного гробика, сквозь слёзы вопрошала:

     - Сынок, что же это за время такое?

     - Время зверя, мама, время зверя, - шептал в ответ Давид, перекатывая в горле ком.

    

     Осталось ждать суда. И день суда настал.

     В зале пусто. Когда Татьяну ввели и усадили в решетчатый короб, Давид едва не закричал. Казалось, всё перегорело, а вот увидел, и боль вновь накатила спазмом. Татьяна, исхудавшая, с чернотой вокруг воспаленных глаз, смотрела на него. Она прощалась. И он не выдержал. Упав на колени, вскричал: господи, что делаешь с люди твоя! 

     Судья подала жест рукой охране. Давида подхватили под руки и потянули. Ему удалось вырваться, и он вновь закричал: у меня есть факты о фальсификации дела! я требую слова!  Слова не дали, вместо слова вручили пинка, выбросили из зала и захлопнули дверь.

     В пустоте зала равнодушный голос судьи резонировал назойливым дребезжанием. Голос приговорил Татьяну к пяти годам заключения. Через два дня тот же голос зачитал приговор подзащитному Татьяны - пожизненное заключение. А сама владетельница голоса, вполне импозантная дама с легким проблеском цинизма в глазах, исполненная чувством выполненного долга отбыла на Канары.

 

                                                            -"-

     Врач психиатрической клиники, оформляя выписку Евы, бормотал под нос:

     - Выписываем на руки родственникам, замечательно.

     Но, заглянув в паспорт Давида, тут же сменил тон:

     - А я думал вы близкий родственник. Может быть, имеются родители, братья, сестры?

     - Не имеются, - отвечал Давид.

     Врач задумчиво посмотрел на него и спросил:

     - Уверены, что вам это надо?

     - Я не могу оставить её.

     - Вам виднее. Но знайте, не исключены рецидивы. Если что, обращайтесь, не стесняйтесь. Всего хорошего.

    

     Разумеется, Еву лишили мандата депутата парламента. Она и не противилась, даже собственноручно подписала заявление. Попутно резвые дельцы попытались отнять и депутатские апартаменты, но жильё оказалось уже приватизированным, и атака  на некоторое время была отражена. Впрочем, в апартаменты Ева не возвращалась, а с первого дня после клиники поселилась у Давида.

     Ева очень изменилась. Она могла теперь часами вести малозначащие разговоры, если не по телефону, то сама с собой, будто и не помнила ничего. А то впадала в глубокую депрессию. Рыдая, часто вспоминала Родю, иногда Вячеслава, но никогда не произносила имени Татьяны. Однажды Давид застал её за странным занятием, она рвала фотографию Татьяны из альбома, рвала с ожесточением, на мелкие кусочки. Он молча собрал обрывки, а альбом спрятал. Прятали не только альбом, но и острые предметы, и ключ от газового крана, и таблетки.

 

     И всё же Ева проявила завидную тягу к жизни, она упрямо пробиралась к свету. Периоды затемнения становились реже и если случались, то кратковременно. А сама Ева продолжала меняться. Перестала узнавать на фото Родиона и Вячеслава, и только слабая тревога могла ещё промелькнуть в глазах при этом. В то же время ещё помнила, что касалось капиталов и сделок. Помня, отстаивала, как могла, вяло отстаивала. Имущество, расписанное на подставных лиц, уплыло безвозвратно в первые же месяцы болезни. Уплыло и многое другое, но некоторая часть собственности всё же осталась, осталось кое-что и на банковских счетах.

     Да, Ева изменилась. Перестала интересоваться политикой, бизнесом, а погрузилась в религию. Кроме библии иных книг уже и не читала, каждый день посещала церковь. Хотя и здесь проявлялись странности - посещала православный храм, а дома молилась у бюстика Богоматери. Бюстик этот завёз ей сувениром из Львова Вячеслав. Теперь она часто преклоняла пред ним колени, вглядываясь в пламя церковной свечи.

     Как-то вечером вернулась из церкви со священником. Тот побродил квартирой, заглядывая в углы, размахивая кадилом и что-то бормоча. Задержался у бюстика, покачал головой. После удалился, не сказав ни слова. Ева сообщила: злых духов изгонял. Давид пожал плечами.

     Священник явился и на следующий день. Распевал речитативом, брызгал водой с метелки. Над туалетным столиком Евы водрузил православную иконку. Потянулся, было, к изваянию мадонны да задержал в раздумьях руку, а затем и вовсе опустил. Постоял ещё немного и удалился.

     Ева осталась довольна, сообщила, что подружилась с батюшкой, и теперь тот будет приходить. Рассказала также, что подарила приходу участок земли. Когда Давид узнал, что за участок, то рассмеялся - за такой подарок поп должен отгонять злых духов от Евы до конца жизни.

     Очередного явления ждать не пришлось. Ева заявила Давиду:

     - Я просила батюшку провести с тобой беседу.

     - Зачем? – вскинулся Давид.

     - Меня беспокоит твое душевное состояние. 

     - Ева, уволь, ради бога.

     - Я тебя очень прошу. Батюшка образован, преподает в семинарии. С ним интересно беседовать.

     Давид махнул рукой на женские причуды. Если бы в памяти не были столь свежи картины её болезни, то, возможно,  он ответил бы по-другому. Но теперь уступил.

     - Что ж, знакомь, раз уж привела.

     Священник по-простому протянул руку:

     - Михаил.

     - Давид.

     - Ева много рассказывала о вас.

     Давид приподнял брови.

     - Да, я знаю о вас много, но хотелось бы больше, - добавил священник. 

     - Вы пришли исповедовать меня?

     - Исповедоваться или нет, решите сами.

     - Всё же не совсем понимаю.

     - Я пришел наставить раба божьего Давида на путь истинный.  

     Давид грустно улыбнулся:

     - Уж поздно грешному Давиду искать путь истины.

     - Никогда не поздно.  

     Давид невольно усмехнулся, сквозь усмешку ответил:

     -  Согласитесь, чтобы стать на путь истины, надо, как минимум, знать, где он.

     - Путь этот один, путь к богу.

     - Мы рождаемся все для того, чтобы стать на путь к богу?

     - Несомненно.

     - И путь сей должен быть достаточно широк, чтобы вместить всех желающих. Ибо, как я понимаю, никому не откажет господь в желании приобщиться. 

     - Правильно понимаете.

     На что Давид тут же заметил:

     - Но тогда путь к дьяволу ещё шире, если по нему устремляется основная масса людей.

     Отец Михаил посмотрел с легким укором:

     - К чему казуистика. Ведь человек вы неглупый и прекрасно поняли, о чем я говорил.

     Давиду стало неловко, он выправился:

     - Простите, взял тон, подходящий для клоуна.

     - Из рассказа Евы понял, что оказались вы на пути больших жизненных испытаний.

     Давид не замечал, как втягивался в разговор.

     Священник неожиданно спросил:

     - На ваш взгляд, что есть истина?

     - Истина и есть бог, - ответил Давид.

     - Сами пришли к подобному знанию?

     - Что знание наше? Капля в океане неведомого.

     - Знание, лишенное бога, обречено блуждать в потемках.

     - С религией, в атеизме ли, но человек оказался неспособен решить и первой задачи, вставшей перед ним, - задачи обустройства жизни в гармонии с природой. Что уж говорить об остальном.

     - Человек больше мнит, чем может.

     - Причинно-следственные связи нередко вводят сознание в заблуждение, порождая иллюзию знания.

     - Согласен с вами, но есть совершенно иной род знания…  

     Давид мягко прервал собеседника:

     - Разрешите закончить. Не спешите соглашаться, ваше преподобие, а то ведь можете попасть в пикантную ситуацию – проявите единодушие с безбожником в вашем понимании. Являясь в мир, мы призваны познать всего лишь одну истину, все без исключения. И у истины этой печальное лицо. А за знание каждый расплачивается единственным, чем располагает по-настоящему - своей жизнью. Познать не разумом - всем существом. Познать и унести знание в небытие.

     - Вы ошибаетесь, когда утверждаете, что человек располагает своей жизнью. И заблуждаетесь, когда говорите о смерти. Душа бессмертна.

     - Смертна, отец Михаил, ещё как смертна. Можно толковать о наследии, но и оно умирает. Так что человек смертен, весь, без остатка. И замечу, принять смерть от человека порой легче, чем от бога. Не знаете, зачем богу наши нескончаемые муки?

     - Знание ваше от безверия. А есть ведь подлинный род знания, где путь к истине пролегает через веру в бога.

     - О какой вере вы говорите? О той, где паства после храма спешит вернуться к своим идолам? 

     - Мирскую жизнь никто не отменял. И мир этот погряз в грехе. Тем важнее ступить на путь истины.

     - Миллионы, миллиарды людей в сменяющихся чередой поколениях проходят земной путь очень просто, почти не задумываясь, не сознавая, кто они, откуда и куда держат путь, а главное – зачем призваны к жизни. Действительно, зачем человек призван к жизни? Ведь если признаём творца, вопрос этот неминуем.

     - Человеку не дано постичь замысел божий. У человека другая участь.

     - Допустим, но не кажется ли вам, что мистерия затянулась.

     - Разве человек призван для того, чтобы судить замысел божий? Ведь и вы согласитесь, что нет.

     Помолчав, отец Михаил добавил:

     - Мне кажется у вас душевные терзания относительно призвания. Или я ошибаюсь? Вы не до конца уверены в пути, на который ступили?

     - У меня не раз возникали сомнения.

     - Укрепи вас бог, - и отец Михаил перекрестил Давида.

     - Я не крещен.

     - Не имеет значения.

     Отец Михаил ушел, а Давид остался с вопросами, на которые не было у него ответа. Призванием господь награждает малую толику из нас. Выходит, жизнь большинства – пустая штука. Шумная, крикливая, часто жестокая, с причинением боли друг другу, но пустая и бессмысленная.

 

     Давид и отец Михаил не то, чтобы подружились, но будто стали ближе. Близость между священником и безбожником со стороны кажется странной. Но отец Михаил неплохо разбирался в философии, истории, живописи, музыке, и это объединяло. Встречи были не столь часты, но, когда случались, затягивались допоздна. Нет, Давид не стал ближе к религии, но присутствие отца Михаила облегчало ношу хотя бы уже тем, что отвлекало на время от тягостных чувств и мыслей.

     И все эти отношения оборвались как-то разом, оборвались весьма прозаично. До слуха Давида долетел разговор отца Михаила с Евой, в котором тот живо интересовался остатками собственности подопечной. Удивительно, но к тому моменту не только остатки земли перешли к церкви, а и квартира Евы оказались в руках отца Михаила. Давид не выдержал; ей богу, было бы легче видеть священника, соблазняющего женщину, чем использующего прихожанку в корыстных интересах. И Давид принял меры, отец Михаил больше не появлялся в доме. Мама, согласившись с сыном, сменила храм и увлекла за собой Еву. Давид же прозрачно намекнул, что если и делать подношения, то справедливее делиться с обездоленными детьми. И Ева последовала совету.