Проза

 

 

 

 

 

 

 

 

 

«Только без мордобоя». Лёня дал по тормозам. Открыл дверь, высунулся.  Поперёк дороги стояло несчастное дитя корейского автопрома.

 

«Откуда же, дорогой, ты взялся? Я же тихо-мирно отъезжал, сзади не было никого!»

 

Лёня катапультировался в замёрзшую лужу, захлопнул дверцу и стал смотреть, как человек с лицом клейкой ленты для мух влажно дышит на яичную скорлупу своего пластмассового рыдвана.

 

«Мы эти хлопушки новогодние кромсали-кромсали, жевали-жевали» - думал Лёня обреченно, но с гордостью. Бамперы его боевого автомобиля 1900-лохматого года были обрезиненными стальными балками, которые месили в труху всё, что потеряно и неуправляемо перемещалось по стёжкам-дорожкам этого неспящего града.

 

- Что? Корпус на замену, машину на списание? «Скорую» вызывать? Пострадавшие есть? - Лёня был добр и любезен. Ведь сегодня  - канун Рождества, сочельник. Сегодня вода обращается в морковный сок, лёд – в разбитые надежды, пар – в судорожное дёрганье века в углу правого глаза.

 

- Вот вмятина, - клейкая лента был теперь робким охотником, археологом и следопытом. Он не верил своему счастью.

 

- Да, я могу починить её дужкой от съеденной курицы, - Лёня со своего большого и худого роста рассматривал отпечаток ископаемой эвглены зелёной пониже горловины задушенного пробкой бензобака.

 

- Я должен…

 

- Вы ехали задним авальманом со скоростью тридцати трёх весёлых стрижей. Вы смотрели в подреберье…, - Лёня не договорил.

 

- . . . вызывать, оформлять.

 

Подошёл парень в бандане, он рядом колесо менял на своей чудо-юдо американской рептилии. Подошёл и посмотрел на клейкую ленту неодобрительно. Сплюнул себе под ноги и стал, задумчиво подбрасывая в руке баллонный ключ, напевать про то, что «а ежели тебе, козёл, по сусалам, да становую жилу через колено» - народную, короче, песню.

 

- Пять тысяч. Сдачи не надо. Скорей разъедемся, больше заработаем, - Лёня протянул клейкой ленте кредитный билет Госбанка России (деньгу бумажную, пополам сложенную). В правом кармане Лёниных брюк испуганно затрепетала пустота.

 

- Зачем ты ему денег дал? – спросил «бандана».

- Некогда стоять, друг, ехать надо.

- Ну, и дурак.

 

И Лёня уехал. «Рубиновая река, алмазная река» - на каком языке это было придумано?» - он крутил руль, алчно выбирал на дороге заструги льда,  давил их колёсами, пытался оторвать выхлопную трубу. «Чтобы только хруст стоял! Хруст стоял, да и только! Процедура сглаживания. Аппроксимация моих желаний».

 

 

 

Дома пахло пирогами.

 

– Хлоя, я не купил шампанского и цветов. Меня по дороге обобрали, бензин купить не на что, я буду пополнять бензобак своими слезами. Милая, ты готова ехать? – Лёня сбивал снег с ботинок, он думал, что приключения на сегодня окончены. Наивный человек!

 

Их ждали вечером в гости. Для этого надо было погрузить в автомобиль весёлую и румяную Хлою (любимую жену), отключённую от розетки Мадженду (дочь, 15 лет, волосы и губы кислотно-синие как у Мары Руни, пребывает в созвездии Тау Кита, большая задержка со связью плюс помехи). И еще наготовленную еду и всякие глупые вещи вроде красной, крытой сукном шубы, валенок, накладной бороды из белой ваты и длинного посоха с фонарем в набалдашнике, что переключался на разные цвета при ударе концом о землю.

 

Их собака высоко подскакивала и лаяла. Голодный Лёня нашел на столе лопаточку для салатов и слизывал с неё прилипшие горошины и приправленные майонезом ломтики вареной моркови. В прихожей высились пакеты с упакованными блюдами, в которых были: тёртая редька, селедка под шубой, пирожки с капустой, запечённая баранья нога, торт с заварным кремом.

 

Хлоя в синем платье с белыми кружевами по направленной антенне отбивала сообщение:

 

- Маджи, выкини мусор! Мы уезжаем! К бабушке на дачу! Приём, приём! Сообщите ваши координаты! Мусор – это такие пакеты, а в них – мусор!

 

Стоявшая рядом Мадженда (на ней была рваная черная майка, а также пробитые шрапнелью и зацепленные за кости таза джинсы) начала выполнять маневр корректировки орбиты. Хлоя исчезла под завывающим феном. Собака ходила за Лёней и хватала его зубами за пятки. Лёня искал в шкафу галстук-бабочку серого цвета в крупную голубую горошину.

 

- Ты и в том году не смог найти! – (Хлоя из-под  фена в ответ на вопрос).

- Ну и что? Теперь я ищу в этом году! Не найду – буду в следующем искать!

- Поехали уже!

- А ты-то готова? Туфли? К коралловым бусам? Блеск для ресниц?

 

Вернулась Маджи. На её бледных висках пульсировали тонкие веточки синих вен. Она сидела в дверях комнаты и шнуровала альпинистские ботинки. Собака сладострастно вылизывала ей ухо.

 

Лёня бегал от парадного к машине и обратно с какими-то сумками, свертками, тюками и пакетами. Где заготовленная в подарок китайская лаковая шкатулка с нефритовым узором на крышке? Почему именно сейчас нужно везти это кресло, а оно не влезает?

 

 

 

- Это ваша дочь? Капитан полиции был очень решителен.

 

Лёня остановился и выглянул из-под трёх пар беговых лыж, которые путешествовали к машине на его голове. Лыжи стали медленно вращаться в разные стороны, Лёня был похож на вертолёт. – Да. Моя. Квартира 28. Будьте, как дома.

 

- Вы не поняли. У неё нашли экстези, промедол и кокаин.

 

- Так. И какие наши действия? – Лёня нашёл глазами Маджи. Она стояла у полицейской машины на другой стороне улицы. Капитан стал объяснять:

 

- Едем в отделение. Составляем протокол. Нарколог. Экспертиза. Ногти, волосы. Употребление и продажа. Следствие. Суд. Несовершеннолетняя? До семи лет.

 

- Какие есть варианты? – Лёня и не испугался даже. Так, вроде бытовая ситуация: разговаривают, всё объясняют вежливо.

 

- Две тысячи долларов нам сейчас, и поезжайте праздновать.

 

- Предложение хорошее. Могу предложить тысячу. Тысячи у Лёни не было, но кого это волнует?

 

- Мы забираем её и едем в отделение.

 

- Хорошо. Тогда я буду выкупать её оттуда.

 

- Это будет вам дороже.

 

- Да. Но платить буду уже не вам. А тысяча – это вам.

 

- Тоже разумно, - капитан поговорил с напарником у машины. Лёня подошёл к Маджи и взглянул в её бездонные глаза. Мыслей никаких не было. Не было ни боли, ни гнева. Только холодная голова. И только где-то в затылке про эту тысячу, которой просто-напросто нет.

 

- Договорились. Рождественская скидка, - сказал капитан. Сам - серьёзность и спокойствие, не давит, не угрожает. Ничего личного. Бизнес. Were you caught?

 

- Подождите, - Лёня скрылся за дверями парадного.

 

 

 

У соседки Оли дверь была не заперта. Так у неё часто бывает. Лёня прошёл по захламлённой квартире и нашёл хозяйку в дальней комнате.

 

Оля лежала в кровати. Горящие щеки и помутневшие глаза со всей ясностью выдавали грипп с температурой под сорок. Ещё потому выглядела она неважно, что на голову ей не так давно вытряхнули содержимое помойного ведра.  Возможно, это сделали родственники перед уходом в кино. Мокрые полиэтиленовые пакеты прилипли к Олиной горячей коже. Картофельные очистки рассыпались по одеялу. В её чёрных с проседью волосах застрял обглоданный хребет селёдки с треугольной серебряной головой. «Снегурочка. Отличная из неё Снегурочка бы вышла с этой селёдкой», - Лёня прошёлся по комнате, выглянул в окно. Под окном стояла полицейская машина. Маджи что-то рассказывала полицейским. Она всплёскивала руками и откидывала назад голову с копной волос. Полицейские смеялись. Курили и смеялись. Лёня обиделся. «Она могла бы поговорить и со мной. Чёрт побери. Ведь, правда, она бы могла поговорить со мной». Он отвернулся от окна. Оля в кровати повернулась на бок и тянула из волос селёдку за хвост.

 

- Дай тысячу долларов, - Лёня присел на подоконник спиной к окну и скрестил руки на груди. Он смотрел на Олю строго.

 

Оля криво улыбнулась и кинула селедку на журнальный столик у кровати, на котором стоял расколотый телефон и увядшие розы в вазе цветного стекла.

 

- Свари кофе.

- Какой тебе кофе!

- С коньяком.

- Какой тебе коньяк!

- «Ахтамар».

- Где я тебе возьму?

- За батареей.

- А деньги?

- Какие деньги?

- Что ты мне должна.

- Ты за этим пришёл?

- Да. На этот раз за этим. Срочно. Маджи с наркотой словили.       Можешь полюбоваться, - Лёня кивнул на окно.

- Да? La pregunta. Допрыгалась? Не есть gut.

- Я тебя придушу сейчас.

- Как?

- Подушкой.

- Ты не станешь. Ты – чистюля и чистоплюй.

- Ты получила аванс за  «Историю психоанализа»?

- Нет.

- Врёшь.

- Не вру.

- Врёшь, я ходил в бухгалтерию. Ты была вчера в издательстве.

- Ты теперь следишь за мной?

- Катюха деньги отняла?

- Фиг я ей отдам! – Оля оторвала от щеки разорванную упаковку из-под крабовых палочек и стала читать «пищевую ценность», - слушай, при сжигании эта дрянь выделяет одиннадцать килокалорий. Может, сжечь? Это много или мало?

- ОК, - Лёня переставил на подоконник сломанный телефон и ломкие декабрьские розы. Он забрался на журнальный столик, стараясь не касаться селёдки, и стал рыться руками в пыльных зевах плафонов потолочной люстры. Пальцы Лёни всё глубже уходили под холодные ампулы к бакелитовым патронам эпохи ар нуво. Оля верещала всё жалобней и жалобней.

 

На этой высокой ноте Лёня выхватил из седьмого плафона пачку денег под прищепкой для белья, спрыгнул на пол, поблагодарил хозяйку за гостеприимство и пошёл вызволять Маджи, забирать Хлою с уже высохшим маникюром, собаку, подавившуюся костью рыбы-меч и (главное) не забыть лаковую китайскую шкатулку, - какой-то металлический вкус во рту появился – что за дрянь.

 

 

 

Дача родителей Хлои утопала в снегу и плотном сумраке январской ночи. Дверь открыла Беатриса Бернардовна. Жидкие волосы на её голове были перехвачены металлическим обручем с крупным змеевиком в середине лба. От камня над головой поднимались три потрёпанных страусиных пера. Задрапирована она была в китайчатый халат, в руках имела длинный слоновой кости мундштук со шкворчащей сигареткой.

 

- Почему Женя такая худая? Вы что, её совсем не кормите? И не держите меня на морозе с вашими поцелуями! Несносный пёс! Что же это вы, Леонид, так поздно? Дело пахнет керосином! Тут уже и Мельхиор, и Жаккард, и Чип&Дейл. Что? Нет, нет, милочка, я совсем не это имела в виду.

 

Они ввалились в комнаты. Было натоплено. Голландские печи тускло блестели жирными белыми изразцами, светились медными дверцами, заглушками, розетками и ручками. По полу несло холодом, стекла за двойными рамами развлекались морозными узорами.

 

- Куда ставить еду?

- Всё – на стол. Где стол? На чердаке – где же ему ещё быть? Право – глупые вопросы!

 

Лёня лазил на чердак, спускал оттуда неподъёмный антиквариат через чердачное окно на верёвке, поскольку стол на 12 человек не проходил по узкой лестнице. Хлоя гладила скатерть в пятнах от чёрной икры, съеденной при Николае Втором. Беатриса Бернардовна мерила давление и мазала чакры маслом секвойи. Женя-Маджи стояла, прислонившись спиной к горячей печке.

 

- Ну вот, ровно половина одиннадцатого! Несите скорей вашу заливную рыбу! Я сейчас умру от голода, - Лёня раскладывал окаменевшие от крахмала салфетки около синих тарелок Field Flowers, работы Brown, Westhead & Moore. На тарелках птица-папоротник била крыльями и не могла удержать ускользающую в обеденное небо гибкую наперстянку. «Всё! Теперь-то приключения закончены? Двери хорошо заперли? Воду-газ перекрыли? Острые предметы изъяли?» - Лёня блаженно упал в бархатное кресло, схватил нож и вилку, прикрыл глаза и стал наполнять рот слюной.

 

- Еды нет, - доложила Хлоя.

 

- Какой еды нет?

 

- Никакой, - несколько помедлив, сказала Хлоя.

 

Лёня сглотнул слюну и попытался как-то пошутить в ответ на тему того, что пища и не нужна, ибо Божьим промыслом . . . или, скажем, ужин врагу, или ужинать любовью – ничего, кроме этой пошлятины в голову не лезло. Он посмотрел на Хлою, улыбнулся:

 

- Я сам принесу, отдыхай дорогая.

 

В кухне Беатриса Бернардовна несколько нервно копалась в груде мусорных пакетов, набитых всякой всячиной, охватываемой понятием ТБО.

 

- Что это?

 

- То, что видишь.

 

- А где нога? И селёдка?

 

В столовой Хлоя плакала в продавленном кресле под торшером с хрустальными подвесками. Маджи грела у печки переднюю часть тела.

 

- Что произошло, знает кто-нибудь? Нашествие марсиан? Мы все проснулись в сумасшедшем доме?

 

- Маджи-Маджи снесла в Москве всю еду на помойку. А мусорные пакеты – тебе в машину.

 

- Иди ты! - восхитился Лёня, - человек человеку должен помогать, человек человеку – друг, товарищ и волк – я это всегда говорил дочери - но не до такой же степени!

 

Маджи грела о печку то правую, то левую щёку. Хлоя отряхивала кружева на груди от слёз. Беатриса Бернардовна изволила заглянуть ненадолго, чтобы выразить им своё недоумение.

 

- А что, даже хлеба нет? – Лёня всё не мог в это поверить, -  может, консервы какие на случай атомной войны? Вобла? Мыло, спички, керосин? Или, может, холодная телятина внизу буфета на случай прихода нежданных гостей?

 

- Есть моченая антоновка. Ведро, - сказала Беатриса Бернардовна.

 

- Беатриса Бернардовна, давайте я птиц настреляю! У вас тут есть птицы? Соловьи? Дятлы?

 

- Дятлы, Леонид, точно есть, и в изобилии, - ответила Беатриса Бернардовна, кутаясь в норковую горжетку.

 

- Давайте съедим собаку. Рокки, иди сюда! Рокки тянул с пустого стола скатерть, мотал башкой и грозно рычал.

 

- Джек-расселы спасали людей, – вдруг проговорила Женя-Маджи, - они в горах откапывали пилигримов и давали им виски из фляжек, которые монахи привязывали собакам на шею.

 

Все замолчали, потрясенные.

 

- И ...? – осторожно начал Лёня, - потом джек-расселы клали замёрзших к себе на спину и несли в монастыть? Или тянули зубами за одежду? Может, они ежей спасали? Ты это в Википедии нашла? Лёня вздохнул и перевёл глаза на жену. - Хлоя, кого ещё здесь можно было бы съесть? – Лёня обежал глазами развешенные по стенам портреты Хлоиных предков. – Беатриса Бернардовна, у вас есть деньги хлеба купить?

 

- Леонид, вы прекрасно знаете, что мои средства были похищены вместе с китайской шкатулкой, которую мне когда-то преподнёс мой покойный муж. А пенсию у меня списывает банк в оплату штрафов за скорость и парковку. Ем я перловую кашу с черносливом один раз в три дня, ключевую воду привожу со святого источника из пУстыни, а консервированный корм держу только для мышей, но он – отравленный.

 

- А проросший овёс? - спросил Лёня с надеждой.

 

- Я отменила его. Там недостаточно полиненасыщенных тринитросахаридов.

 

- Как низко мы пали в юдоль мрачного безумия, - подытожил Лёня.

 

- Вообще-то “юдоль” была “слёз”. “Мрачного безумия” была “обитель”, - сказала Хлоя. Она была голодна и зла.

 

- Что ж, у нас сегодня отняли самое неважное и ненужное: некую толику денег, нервов, сил и ещё нам нечего есть, - провозгласил Лёня, - а это дело наживное. Зато у нас сегодня праздник, и все мы вместе у этой ёлки . . . а где ёлка? Тоже нет? Тогда я пойду наряжаться, и будем праздновать!

 

 

 

 

Лёня обрядился в валенки, шубу, красный колпак, прицепил бороду на бельевой резинке, очки с красным носом из папье-маше, меховые рукавицы – винтажные, между прочим, всё вещи, прихватил мешок с подарками, волшебный посох со свежей батарейкой в фонаре и направился назад в столовую к своей голодной и ждущей от него чуда семье.

 

- Я злой и страшный дед Мороз! - начал он с порога устрашающим голосом, - нет, pardon, я дед Мороз – голодный пёс, подарки съел, а не принёс!

 

Аудитория вяло поаплодировала.

 

Беатриса Бернардовна сидела во главе пустого стола, уставленного Field Flowers (всё, что осталось от сервиза на 75 человек, ящики с посудой были выброшены на ходу из окон поезда красными казаками в феврале 1919 года на перегоне Зеленодольская – Миллерово), она настраивала слуховой аппарат и готовилась слушать зятя. Также перед ней на столе играли синими и желтыми искрами бокалы баккара (это тоже были остатки былой роскоши – по ним тренировался из револьвера один экзальтированный молодой человек, его ещё бабы в Дону утопили потом, но это уже в следующем двадцатом году).

 

Хлоя сидела с ногами в любимом кресле, заплаканная и закутанная в старую, но тёплую шаль из какой-то редкой козы. Она не знала ни про последние деньги, отданные одному придурку на дороге – только чтобы он отвязался. Не знала про Маджи-наркокурьера и добрых понимающих полицейских. Не знала, и слава Богу, что не знала, из чего состоит текущее земное существование их семьи, её мужа и дочери. Но была она клубок обнажённых нервов и драгоценное существо, которое не надо ни обманывать, ни огорчать, и тогда оно будет жить певчей весёлой птицей под горячими лучами мужской любви, в крепком устроенном миру, где все были счастливы баловать Хлою и где она раскрывалась цветком, редким на нашей почве.

 

Маджи, обожжённая кругом горячей печкой, согрелась наконец. Она не сводила глаз с родителей, испытывая при этом смешанные чувства. «С одной стороны, папа и мама были людьми прекрасными, с другой – ужасными. Они не должны были оставаться такими, какими они были всю её жизнь. Они должны меняться и научиться понимать и чувствовать, как она. А они ничего не понимают и ничего не чувствуют. Это доводит до полнейшего бешенства, просто трясёт от одного их вида. Ну, невозможно ведь быть такими тупыми – все эти их кретинские разговоры, и о чём они вообще говорят, и о чём её спрашивают – это что вообще такое? Их представления о жизни – они хоть что-то способны воспринимать по-человечески? Это кошмар. Это катастрофа. Полная безнадёга и облом по полной программе. А бывает, что вообще – психи. Они ещё чего доброго куклу ей какую-нибудь на Рождество подарят. Её тогда стошнит просто, просто стошнит. Вот бабушка – крутая. У бабушки БМВ  - кабриолет, и крыша убирается. Бабушка даёт ей ключи! Это улёт. А этот рождественский ужин - есть и не хочется вовсе, и ничего она не выкидывала на помойку, что ей сказали, то она и сделала».

 

Так думала Мадженда, сердце её колотилось столь шумно, что заложило уши. С пересохшими губами и горящими щеками она сверкала адамантами васильковых глаз и ждала с раздражением и стыдом, какую очередную чушь сейчас будет выдавать её несуразный папаша.

 

Лёня же, одетый Дедом Морозом, взмахнул рукой в меховой варежке и громко заговорил:

 

 

 

На этом месте Лёня крепко стукнул посохом в пол. Лампочка на верхушке посоха зажглась зелёным светом. Раздался стук в дверь. Лёня отёр пот с лица и пошёл открывать.

 

За дверью была ночь, в которой пугливые тени оставляли жалкие следы своих страхов. На пороге стояла давешняя клейкая лента для мух. Теперь это клейкое лицо было полно какой-то недопечённой мысли. Человек молчал.

 

Леонид тоже помолчал немного, нахмурился, вздохнул, попытался как-то разъяриться для ссоры, но в голове был только шум прибоя, и совершенно никакой агрессии.

 

- Денег нет,  - честно сказал Лёня, - если что надо из садового инвентаря – вон там в сарае возьмите. Он поднял на лоб очки с красным носом из папье-маше, но так, наверное, ещё смешней получилось.

 

- Я тут проезжал, - начала клейкая лента, - машину увидел, узнал вашу. Короче, чёрт меня попутал. Он протянул Лёне руку и разжал кулак. В кулаке была вспотевшая пятитысячная бумажка.

 

- Лёня взял её молча. Посмотрел на незнакомца. Какая-то мука бороздила его клейко-ленточное лицо: вот скулы откуда-то высвободились, дуги над опущенными глазами, губы легли над небритым подбородком. Вздохнул Лёня, ещё посмотрел недолго вслед ему, уходящему нечищеной заснеженной дорожкой к калитке. Дверь захлопнул, вернулся в дом. В столовой все ждали его.

 

Лёня с устремленным к потолку красным носом на лбу постоял, глядя на лица домашних. Потом подошел к иконе в углу и внимательно посмотрел. Огонь лампады качнулся от кружения воздуха. Богоматерь нянчила младенца. Всё, как будто, в порядке, все – как обычно. Но – непонятно.

 

- Вот, - сказал Лёня, выходя на середину комнаты к роялю, - мне пять тысяч рублей дали, верней, вернули. Возможно, надо было ещё спросить какой-то еды, но я не сообразил.

 

Все молчали.

 

- Я бы съездил в магазин, но не знаю, одиннадцать часов, всё закрыто ведь в деревне. Как вы думаете, Беатриса Бернардовна? Куда можно съездить?

 

- Никуда. Сидите дома, Леонид. Утро вечера мудреней.

 

Лёня бросил взгляд на Беатрису Бернардовну. – Добрая какая-то, не к добру это!

 

Он водрузил нос на место. – На чём я остановился?

 

- На «едет-едет тарантас», - подсказала Хлоя.

 

- Но почему тарантас? - поинтересовалась Беатриса Бернардовна, -он же на колёсах. Это же не возок, не сани, не розвальни. Ведь перед этим ясно было сказано про «острый полоз»!

 

 «Вот оно, начинается», - понял Лёня. – Беатриса Бернардовна, в этой старинной рождественской колядке имеется в виду, что колёсные экипажи часто на зиму переставляли на полозья.

 

- Положим, что это так. Но отчего «всходне кресы»? Почему вдруг по-польски? ДлячЕго пан зачЕва мовИч по-полску? И как дед мороз едет к нам с севера, но почему-то через Львов? Ладно, Грязовец! Но потом опять Смоленск и в результате попадает на Истру? Леонид, как вы можете мне это объяснить? А потом это белорусское «мастацва»? Это что должно означать?

 

- Беатриса Бернардовна,  в работе академика Всеволода Фёдоровича Миллера высказано то соображение, что  мы имеем дело с переработкой западно-славянской поэмы, на что указывает ряд топонимов. Что касается «мастацтва» - Всеволод Фёдорович указывает на изначальную широту этого понятия. Это особое новое восприятие, художественное осознание действительности. То есть, новый взгляд на вещи сводится к такой метафоре, что жизнь уподобляется игольному ушку, а смерть – кончику иглы. Реальность такова, что точёная игла смерти искрами выжигает дотла звёздное небо, а жизнь – как горящая спичка на ветру.

 

Сидящая в кресле Беатриса Бернардовна вытянула занемевшие ноги, почиркала неработающей зажигалкой, отложила в сторону мундштук с незажжённой папиросой, взмахнула кистью руки в тонкой перчатке:

 

- Леонид, читайте дальше!

 

Лёня налил холодной воды из графина, выпил, поправил бороду, взял в руки посох и стал читать:

 

 

 

 

На этой мажорной ноте Лёня хватанул посохом по паркету аж два раза. Посох послушно переключился на волшебный фиолетовый свет. В дверь постучали. Опять? Лёне стало жарко в шубе. Валенки скользили по вощёному полу. Он пошёл открывать.

 

На пороге стоял не столь давно посетивший Лёню капитан полиции, ещё двое в форме виднелись позади него. У Лёни от голода ли или потому что давление скакнуло – но видимая картинка перед его глазами заколыхалась и поехала куда-то вверх и вбок. Он усилием вернул её на место.

 

- Чем обязан? – то ли выговорил он, то ли так просто губами пошевелил.

 

- Приветствую, Леонид Маркович, празднуете? – капитан браво отдал честь, – просим прощения за беспокойство, тут такое дело. Мы тут удачно год закончили, в общем и наградные у нас и премии, в приказе мы по министерству как передовые. Мы с товарищами посоветовались, решили поздравить вас, желаем твёрдо держаться правопорядка, здоровья чтоб и семье вашей. Капитан всунул в Лёнину руку не далее, как сегодня полученные от него деньги, и затопал сапогами с крыльца.

 

Лёня снял шапку и подставил лицо редким снежинкам. Спины с погонами на плечах остановились в саду на дорожке и стали о чём-то совещаться. Потом капитан вернулся к Лёне. Лёня надел шапку. С крыши сорвалась проснувшаяся ворона.

 

- Леонид Маркович, опять извиняемся, тут просчитались мы маленько, - капитан забрал из холодных Лёниных пальцев деньги, которые тот так и держал не выпуская, отсчитал половину, половину сунул в карман, половину вложил снова в Лёнины окаменевшие пальцы. – Идите домой, простудитесь.

 

- Лёня посмотрел вслед уходящему. Потом на молодой месяц в небе. Полицейские ругались в саду. Потом голоса их стихли на время. Капитан вернулся. Лёня ждал его с протянутыми деньгами.

 

- Нет, вы не так меня поняли! Мы ещё тут посовещались, дочка у вас хорошая, маме-папе помогает, в общем, не надо нам этого, человеком надо быть, как наш президент сказал! Вот зачем нам родина образование дала? То-то! Как без образования сегодня? Учиться надо! У вас зарплата небольшая, в общем, держите ещё, вот всё, что вы давали, только вот сто долларов я возьму, потому что к вам ехали, тоже ребятам на бензин надо! Так что поздравляем ещё раз, как сказал патриарх – и рассквозятся враги ево! Капитан в третий раз повернулся, чтобы уйти.

 

- А кокаин? – неожиданно для себя спросил Лёня.

 

- Да, верно, - капитан не удивился вопросу, - тут ведь что получилось! Вернуть не сможем, это точно. У нас приказ вышел недавно: вещества возврату не подлежат. Почему такой приказ, ей-Богу не знаю, они там наверху тоже такое, я вам скажу, творят, порой диву даёшься! Но если вам так надо, я могу поспрашивать ..

 

- Обойдёмся как-нибудь. Не стоит беспокоиться. Осторожно, ступеньки скользкие . . .

 

«Вроде как ушли. Калитку закрыли. Машина отъехала. Не возвращается. Минута прошла, две. Не возвращается. Раз-два-три-четыре-пять. Не возвращается. Не слышно ничего. Пойду домой. Дверь запру. Возьму у Беатрисы её ремингтон. Или манлихер. Если вернутся – пристрелю».

 

Лёня вернулся в дом, в столовую. Хлоя спала в кресле. Под кремовым абажуром торшера Беатриса Бернардовна читала французский роман. Маджи сидела на полу у остывающей печки и ездила длинным пальцем по экрану смартфона. От тишины звенело в ушах. На часах была половина двенадцатого.

 

- Мне ещё денег дали, - устало проговорил Лёня. Он бросил деньги на стол, снял надоевшую шубу, бросил её в угол на козетку, содрал глупую шапку, щекотную бороду, с опаской посмотрел на прислонённый к стене посох. Потом снял очки с красным носом и повесил их на украшавшие стену лосиные рога. После этого стал внимательно осматривать потолок – нет ли ангелов?

 

- Ладно, милый, давай, заканчивай уже  - десять минут до Рождества, - проснулась Хлоя. Беатриса Бернардовна сдвинула очки на кончик носа и смотрела на Лёню с подозрением. Вопросов она больше пока не задавала. Маджи вытянулась на полу и закинула руки за голову (встань, простудишься!).

 

Лёня вернулся на своё место у рояля, взял посох, взвесил его на руке, кинул взгляд в тёмное окно, нахмурился. – На чём я теперь остановился?

 

- Ты сказал: «Кущи и пещерный склеп».

 

- Да. Итак:

 

 

Тут Лёня остановился и поднял посох, замер с ним, постоял так какое-то бесконечно-короткое время и грянул об пол: раз! два! три! Ёлка, гори!!!

 

Лампа на посохе вспыхнула красным. Часы начали бить двенадцать. За окном вдруг засияли огни, взорвался фейерверк. Откуда-то взялась музыка, В двери начали стучать.

 

Лёня пожал плечами и в третий раз пошёл открывать.

 

Там было необыкновенно людно. Какой-то человек в костюме Арлекина и карнавальной маске говорил Лёне, что это такой необыкновенный случай, везение необыкновенное – они нашли в контейнере для мусора все Хлоины пакеты, а там все так было красиво упаковано, и были открытки с поздравлениями, и фотография дома и адрес написан, и стихи смешные, в общем они решили всё это привезти, вот только еле успели, но ничего, сейчас они всё принесут и всё устроят в лучшем виде, потому что смысл Рождества в рождении новых смыслов и переосмысливании того, что было недодумано ранее, но на голодный желудок не стоит слишком углубляться, ведь, ха-ха, некоторые, как видно, решили тут поститься в праздник, но мы тут быстро всё сейчас разрулим, и прошу к столу!

 

Лёня продрался по коридору мимо снующих людей назад в столовую.

Беатриса Бернардовна раскладывала по тарелкам салаты, заливное, солёные грибы и маринованные помидоры. Хлоя носила вокруг стола блюдо с пирожками. Маджи подозрительно ловко открывала вино, коньяк, водку и ещё какие-то бутылки с чем-то зелёным, розовым и синим.

 

Лёня сел за стол. Все те люди, что только что всё это принесли – они исчезли. Маджи налила папе Шамболь-Мюзиньи, как он любил. Хлоя  стояла позади стула и массировала мужу шею. Беатриса Бернардовна орудовала над его тарелкой серебряной лопаточкой для салатов. Её крылья один раз задели Лёню по щеке, но спрятались сразу – он и не заметил.

 

- А где же, где шкатулка?  - вспомнил Лёня вдруг.

 

Так вот же она перед тобой, - засмеялась Хлоя.

 

И вправду – черная лаковая китайская шкатулка с медными уголками, подвесным замочком и нефритовой вставкой на крышке стояла на столе.

 

- Беатриса Бернардовна, это вам! Открывайте!

 

Из шкатулки выпорхнула золотая птичка, чирикая, она пронеслась по комнате, уселась на лосиные рога рядом с очками и красным носом из папье-маше, и запела-зачирикала «Болеро» Равеля:

 

С Рождеством ля-ля-ля-ля-ля-ля, с Рождеством!

С Рождеством ля-ля-ля-ля-ля-ля, с Рождеством!

 

Лёня опрокинул в пересохшее горло бокал бургундского и рассеяно снял с рукава невесть откуда взявшееся пёрышко. Он спрятал его в карман.

 

За окном начиналась январская метель.

Вот такая канитель!

Канитель и мишура!

 

Ура!

 

 

                             Малаховка, 24 декабря 2019 года