Проза

   Можно ли взвесить сознание, приложить к нему логарифмическую линейку, определить его силу и динамику? Разве что, почувствовать его качество, насколько чётко оно отражает. А может отражение состоит из пикселей мозга, из пазлов-нейронов? Ведь  части картины сознания, при даже не сильно большом увеличении в памяти, быстро теряют свою определённость.  

    Фиксация происходящего очень приблизительна, неуловима – ни для рассудка, ни для сознания. Или у нас две памяти? Одна расхожая, другая хронологически детальная – сотни тысяч толстых фотоальбомов? И в первой мы всего лишь отжимаем суть происходившего, делаем вино своей жизни, а жмых отбрасываем в тёмный архив? 

    Мы кто – пьяницы себя, своей судьбы, разливаемой по бутылкам? Выходит, чтобы обрести свободу, почувствовать действительного себя, надо сойти с ума, стать алкоголиком своей души? Неужели, чтобы прожить по-настоящему и не пожалеть о том, что было, надо не выходить из пьяного угара своей индивидуальности? Но винный погреб потихоньку оскудевает, на дне бутылок остаётся лишь склероз. 

    А кто винодел, кому всё это надо? Кто посмеивается в тёмном углу и хлопает себя по коленке, если она у него есть? Неужели это надо мозгу, неужто бумага жаждет, чтобы её запачкали чернилами? А может это надо маленькой клетке, миллиардам  профанов в кинотеатре нашего тела? 

     Кто светский зритель, оценивающий сюжет по достоинству? Зеркало?  Ни всё ли равно сознанию, что отражать? Душа? Так она сама подопытный кролик! Кто смотрит этот сон, в котором мы живём?

     Кому нужны наши смыслы? Неужели высшему Разуму, неужто Он глупее нас? И если мы – игрушки, то не дитя ли Он сам? А если Он – дитя, то где их взял? Выдумал? Использовал свою фантазию? Мы – вариативные герои Его сна, версии Его Величности?

    Он что, взрослеет во сне? И чем дольше Он спит, тем быстрее растёт? Чем больше взлётов и падений, тем становятся глубже и сильнее Его чувства? Чем больше иллюзий и развенчаний, тем Он становится разумнее? Похоже, наша ближайшая и нынешняя история – Его пубертатный период. 

    Тогда не удивителен весь этот ураган эмоций и кошмар конфликтов. Он вздрагивает, а у нас войны, бредит – и разгораются революции? Ворочается, а у нас бушуют стихии, кричит во сне – и пророки слышат Его? Иногда встаёт во сне – и цунами накрывает континенты? 

    Лунатствуя, Он пытается нащупать Себя, но глубокий сон вновь парализует Его, и тогда у нас – ледниковый период? Теперь же, у Него учащённый пульс – машины не поспевают за нашими устремлениями. Его глаза мечутся под веками – и протуберанцы посылают нам солнечный ветер. Хватают судороги – и мы слепнем в своих желаниях. 

   Страсти накаляются, умы разогрелись до кипения, мы попали в адский котёл духовно-полового созревания. Мысли потеряли самостоятельность, они – уже пёстрые сумбурные откровения, тонны противоречащей инфы, фантастика смысла и рассуждение чувств. Мозг спланировал последний террористический акт собственной логике. Её тупиковое ковыряние в бесконечности неизвестных взорвётся квантами образов, фейерверком прозрений.  

    Может, тогда стихнет шум, и ужас ослабит хватку? И вспотевший Сновидец с облегчением вздохнёт, приоткрыв свои глаза? Или, хотя бы, настанет период между сном и лёгкой дрёмой, и дитя, наконец-то, уберёт с лица затёкшую руку? Выровняется пульс и спадёт жар, а мы, тем временем, виновато улыбнёмся друг другу, удивляясь, где был наш разум?

   Неужели мы – версии души Сновидца, а, впрочем, что это меняет? При всём нашем различии, мы похожи в главном, мы – рассыпанные роли одного актёра, и как бы Он ни кривлялся, в глубине души мы одинаковы.  Глядя на пьяницу, валяющегося в луже, мы, всё-таки, его понимаем, и ужас происхождения от обезьяны уходит на второй план. Как тут ни станешь Достоевским или Булгаковым, и ни увидишь человечность даже в собаке?

   Люди, как люди, зависть и ложь их испортила. Сновидец пробует себя во всём, Он ищет оттенки своей Личности, и как Его частям не завидовать другим возможностям? Как Ему не обманывать самого себя, ради уединения в одной из ролей? Семья и народ – лишь спасательные круги в бездне предпринятого одиночества. 

   Они – лишь напоминание, что Личность, на самом деле, одна. Она едина, какой бы множественной ни казалась, но Она и одинока, сколько бы в себя ни вмещала. Как и насколько бы Она себя ни делила, Её сознание одинаково для всех. Везде Она встречает только себя, сталкиваясь со своими желаниями, преодолевая собственную волю, Она изменяет мир, которым и является, Её сон преображается вместе с ней. 

   Сновидец, через героев своего сна, пытается понять себя, почувствовать, насколько всеобъемлюща Его душа, выстраивает иерархию своих побуждений. Он увлечён раскладом мозаичного полотна, мистикой красивых композиций. Он, словно алхимик, золотит и серебрит зубы Уробороса, дабы они схватывали сами себя в собственном отражении. Он строит дворец из разноцветных зеркал, отражающий архитектора, гостя и хозяина в одном Лице.