Проза

Эпизод второй

Длинные тени деревьев. Утро в парке

Вокруг стояла жуткая темень. Он передвигался по ночному проспекту, разбиваясь на тысячи отражений в сверкающих витринах модных салонов, магазинов, отелей, кафе, баров, ресторанов. Он видел себя в них, хотя его в них не было. Как это было глупо! Городские витрины передразнивали его, коверкали отражение лица, выкручивали ему руки и ноги. Точно так же они издевались над всеми, кто проходил мимо, над всеми, кто попадал в их липкие сети. Они были всесильны — эти витрины, мигающие ночными огнями вывески, они диктовали свои правила поведения. Они решали, кому и как жить в этом городе, чем заниматься, к чему стремиться, с кем заводить знакомства, кого игнорировать.

На него тоже распространялись эти правила игры большого города. Но он никогда не хотел выстраивать дружеские отношения с соблазнительно мигающими вывесками, и они все время пытались ему отомстить, не признавая за ним права на иную жизнь, не связанную с гаджетами, мобильными приложениями, развлечениями, ненужными услугами и навязчивой рекламой. Иначе ему бы сейчас не пришлось напряженно думать над тем, где бы чего-нибудь перекусить и отоспаться так, чтобы никто не заметил. Пожалуй, больше всего ему хотелось именно этого — спрятаться в каком-нибудь укромном уголке и пролежать, свернувшись калачиком, всю ночь. В его ногах гудела нестерпимая боль, которая отдавалась в костяшках при каждом шаге. Он забрел в первую попавшуюся подворотню, бухнулся на скамейку и стал разминать лодыжки, чтобы хоть как-то снять усталость в ногах.

Он прошел длинный, но совершенно бесполезный путь — путь без цели. И он нисколько не смущался своей жизни без потолка. В ней была своя философия, хотя ничего героического в ней, конечно же, не было. Как не было ничего героического в жизни тех, кто проносился по ночной дороге в роскошных автомобилях, на глянцевой поверхности которых блестели неоновые витрины. Находясь внутри машин, эти люди совершенно ничего не замечали вокруг, кроме дорожных знаков. Им казалось, что перед ними стоят четкие цели и задачи — купить последнюю модель смартфона, переехать в престижный район, накопить на банковском счете такую-то сумму денег, чтобы удовлетворить все потребности и ни в чем не нуждаться. Они думали, что они сами ставили перед собой эти цели и сами их достигали. Они стремились быть успешными, и кое-что, действительно, успевали. Только их путь с такими понятными целями нисколько не воодушевлял его, не содержал ничего такого, что позволяло бы увидеть что-то еще, помимо светофоров, дорожных знаков, телефонных номеров и банковских карт.

Отдохнув немного на скамейке, он двинулся дальше, разглядывая уличные фонари и деревья, которые ночью казались выше обычного. Их толстые стволы росли из бездонных прямоугольных дыр в асфальте, гнутые ветви терялись в темнеющих небесах, сливаясь там с губастыми, малиново-красными облаками, которые целовались, переплетая волнистые языки.

Длинные тени деревьев расползались в разные стороны, пробегая по тротуару. Они взбирались на стены домов, на серые карнизы, единообразную лепнину и балкончики, на которые никто никогда не выходил. Заколдованный лес из теней оплетал весь засыпающий мегаполис, поднимаясь на угловатые крыши, вырезая лоскутками остатки неба.

Его тень скользила по тем же стенам, по тем же карнизам. Она кралась за ним, то сгибаясь к земле, то выпрямляясь, то противоестественно отклоняясь назад в каком-то саркастическом припадке. Он ощущал, что кроме деревьев, которые двигались за его спиной, по пустынной улице за ним следовал кто-то еще. За ним кто-то как будто наблюдал из темноты. Чьи-то глаза бороздили ему затылок. Возможно, это были существа, обитавшие среди мрачных теней, или некий дух, отлетевший в сторону, чтобы присматривать за ним, подобно режиссеру на съемочной площадке, который уже знает сюжет и зорко следит за тем, чтобы действующее лицо не отступало от сценария.

Отчего этот дух так пристально всматривался в него, если весь сюжет его жизни был просчитан по минутам и секундам? Был ли он свободнее его? И была ли она — свобода…  Может, в этот самый момент, шагая по ночному городу без каких-либо перспектив на будущее, без работы и крыши над головой, он был намного свободнее того всесильного духа, который втайне завидовал ему и вспоминал самого себя — ту свободу, которой у него давно не было, которую он променял на жизнь среди городских теней.

Ночная мгла медленно струилась под ногами. Он вышел из дворовой арки, оставив за спиной грязные лампы в железных намордниках, висевшие над каждым подъездом. Там, во дворах, скрывалось мрачное закулисье города — мусорные баки, валявшиеся на земле окурки, шприцы, презервативы. Да, он хорошо знал, каким был этот город на самом деле. Восторженная и радостная жизнь бурлила только в деловых кварталах, на площадях и центральных улицах. И было в этой радости что-то истерическое. Каждый житель старался выглядеть остроумным, общительным, продвинутым. Не оттого, что ему было действительно весело, не оттого, что ему были интересны другие люди, а потому, что так требовали неписаные правила «успеха», и чтобы им соответствовать, половина города сидела на антидепрессантах.

Только по вечерам горожане становились более или менее настоящими и могли себе позволить безучастное выражение на лице, ни о чем не думая. Им хотелось поскорее добраться до своих небольших комнаток в приватизированных квартирах или до изысканно обставленных апартаментов с домашними кинотеатрами, высокими лестницами, галереями, просторными спальнями, саунами и душевыми кабинками. Чтобы на следующий день опять выпить горсть таблеток, улыбаться, кивать, разговаривать по телефону, обрабатывать потоки информации, покупать и продавать ненужные вещи. Он все это знал и видел тысячи раз. Именно так жили миллиарды людей во всем мире.

На светофорах ночного города мигали оранжевые огни. Респектабельные иномарки и редкие велосипедисты проезжали по разделительным линиям и стрелкам дороги. Поднявшись из подземного перехода на мостовую, он оступился у рекламного щитка, на котором затрещали жалюзи, заменившие одну картинку — другой, которая с таким же энтузиазмом заманивала покупателей. В ногах снова почувствовалась ломота. Но он решил не останавливаться, пока не дойдет до ближайшего парка. Преодолев еще пару кварталов, он вышел на дорожку за Оперным театром. Купил в будке с хот-догами стаканчик чаю, посидел у фонтана, где небрежно обнимались влюбленные, и звучала турецкая музыка. Потом привычно побрел выбирать местечко для обустройства лежанки. На сегодня никаких других вариантов ночлега у него не было.

Он развалился прямо на газоне среди аккуратно подстриженных кустов акации, с удовольствием вытянул ноги и облегченно вздохнул, прислонившись спиной к шершавому стволу яблони. Он был абсолютно счастлив на этой мягкой траве, от которой веяло прохладной сыростью, предвкушая отдых перед началом нового дня. Каким он будет, следующий день? Будет таким же теплым, как этот, или начнется с проливного дождя? Как изменит его жизнь? Поймет ли он что-то такое, о чем еще никто никогда… А впрочем, какая разница? Взглянув на краешек неба над городскими крышами, где маячили звезды, он уже стал готовиться ко сну, как вдруг услыхал поблизости бренчание гитары и чьи-то голоса.

Чтобы никого не испугать неожиданным появлением, он осторожно поднялся, обошел кусты и остановился у скамейки, на которой сидели две девушки и четверо парней с акустической гитарой, игравшей приятным тембром. Они напевали что-то из «Наутилуса», вразнобой и не очень похоже на оригинал, но душевно. Как выяснилось, двое парней были кадетами из пожарного училища, остальные были студентами  политеха.

Студент забренчал на гитаре, напевая песню. В ночной темноте невозможно было разглядеть лиц. Во всем парке раздавались только их голоса. Это было так необычайно! Словно их тела, в самом деле, куда-то исчезли, и остались только голоса, которые говорили между собой, о чем-то пели, даже не зная с кем говорят и кому поют. Так они просидели в парке до трех часов ночи, пока девушки не стали жаловаться, что им холодно. Расходились они неохотно, понимая, что больше никогда не получится встретиться вот так запросто, как старые друзья, так и не увидев, не узнав лиц друг друга.

Евгений вернулся к своей лежанке под деревом, достал из сумки ветровку, закутался в нее и задремал. Он был благодарен этим парням и девчонкам за импровизацию ночного концерта. В плену сновидений ему вспоминалась его прежняя жизнь, словно это была жизнь давно исчезнувшего, совершенно незнакомого ему человека. В том сне рядом с ним были все те, кого он любил. Все родные и близкие, даже далекие-предалекие друзья детства, университетские товарищи и юные девушки, которых так забавляло разбивать ему сердце, пока оно еще могло разбиваться.  

***

Он проснулся от первых лучей утреннего солнца, которое пробивалось сквозь листву деревьев. Тонкий слой тумана все еще стелился над травой. На соседней яблоне громко чирикал воробей. Если перевести его слова с птичьего языка, то они, вероятно, могли означать примерно следующее:

— Доброе утро всем! День будет хорошим! Доброе утро всем! День будет хорошим!

Воробью было невдомек, что его никто не слушает и не понимает. Он продолжал чирикать свое сообщение с важным видом знатока погоды и атмосферных явлений. Евгений почесал голову, сбросил ветровку и потянулся, разведя руки над головой. Он выгреб из кармана мелочь и пересчитал деньги на ладошке. Всего насчиталось 38 рублей 50 копеек. По крайней мере, этого должно хватить на очередной хот-дог и стакан чая. Он забрался на бордюр возле Оперного театра, рядом с каменным львом, который смотрел куда-то через дорогу, и тоже посмотрел туда, увидав на другой стороне улицы стены родного университета.

Вроде бы, не так давно он сам был студентом. Не так давно он был для чего-то нужен, ходил в сей храм науки каждый божий день. Как же ему хотелось снова там очутиться! Поучиться там еще хотя бы один денек. За один день, конечно, он бы не поумнел, но все-таки такой шанс у него мог появиться. Теперь, правда, в университете его никто не ждал. Теперь, когда он стал обыкновенным бродягой, когда ничем не отличался от того бомжары в рваной куртке, который опустошал неподалеку мусорный бак. Теперь его никто не хотел знать. Никто. Разве только университетские колонны, которые гордо держали фронтон, могли бы, наверное, его узнать. Но ему было стыдно к ним подходить.

Как поздно он осознал, что его короткая студенческая жизнь уже не вернется. Он прожил ее до конца, и к своему удивлению обнаружил, что следом за ней наступила жизнь-совсем-другая. Он словно умер и воскрес в другой исторической эпохе. К сожалению, осознание того, что после одной прожитой жизни неизбежно наступает другая, приходит всегда слишком поздно — лишь тогда, когда прежняя жизнь безвозвратно кончилась, а новая еще не успела начаться.

И вот он снова сидел возле университета, снова смотрел на эти колонны, как скучающий демон, погруженный в мысли о несбыточном, или, скорее, как деклассированный элемент глобальной системы, в которой для него не нашлось никакого места. В этой жизни у него не было ничего, хотя у него было свободное время — так много свободного времени, что его некуда было девать. Еще у него было много неба над головой и так много солнца! Ни у кого в этом городе не было столько солнца! Здесь проживали жизнь в автомобильных пробках, в бетонных застенках перед экранами мониторов. Все это называлось «построением нового свободного и успешного общества», в котором все равны, в котором нет людей с разным цветом кожи, в котором не существует гендерной разницы, в котором все регламентировано и безразлично. В этом новом обществе само человеческое сознание подменялось моделями поведения и установками, уничтожающими всякую личность. Как раз один из таких новых людей в дорогом костюме приблизился к нему, держа в руке солидный деловой кейс.

Женька потер шею. Он всеми фибрами ощущал, что иностранец над ним потешается. Вряд ли он хотел поделиться деньгами, он всего лишь проводил очередное исследование по изучению «туземного населения» для какого-нибудь банка или иностранного фонда. Наверное, он все утро будет сидеть у себя в офисе и хохотать, пересказывая слова Евгения на английском языке как некий очередной анекдот про непостижимую страну русских.

Так он закончил свой экзистенциальный разговор с иностранцем, поднял сумку и пошел прочь. О чем еще они могли говорить? О чем еще мог рассказать иностранец, который в такую рань уже думал о деньгах, для которого человек был интересен только в качестве носителя денежных знаков, как будто спасение и справедливость можно было купить на фондовой бирже по выгодному курсу?

Каким же все-таки преступным был весь этот так называемый мировой порядок — все это так называемое мировое сообщество! Одни побирались от голода, питаясь объедками, другие побирались от богатства, питаясь человеческой кровью, развязывая военные конфликты, революции, распространяя разврат, эпидемии, уничтожая любовь и духовность. И чем многочисленнее становились обезличенные человеческие толпы в «успешных» городах и странах, тем мельче становилось человечество. Чем больше говорили о правах и ценности человеческой жизни, тем незначительнее становилась сама жизнь. Изо дня в день неслась бессмысленная болтовня пастырей, журналистов, политологов, лауреатов немыслимых Нобелевских премий мира. Но вся эта пустословная болтовня ни к чему не приводила. Не потому ли, что если бы все это прекратилось, то не было бы и никаких Нобелевских премий? Что будет, если каждый начнет задумываться… Если каждый что-то осознает, узрит корень царящего в мире беззакония? Хотя бы каждый второй или хотя бы один из десяти.

Он подошел к будке гриля и решил вместо хот-дога взять слойку с черным кофе. Перекусив за круглым столиком, он направился вдоль по проспекту, как обычно, не задумываясь над маршрутом. На утреннем холсте неба пролетали ровные, словно вырезанные по одному шаблону облака, подкрашенные оранжевыми полосками. По чистым тротуарам гулял знакомый ветерок. Безупречно гладкие стены домов с рядами окон, как на полотнах де Кирико, уводили взгляд прямо к горизонту. Городские улицы элегантно расстегивали разрезы ночных теней, снимали убранства вечерних платьев и вышагивали из них в солярий жаркого лета.

Надвинув на голову наушники, он нажал кнопку плеера и отправился слоняться по городу — у него оставался еще один день никем не контролируемой свободы. «All Apologies»: The Nirvana, «Unplugged in New-York».