Проза

 

     

 

 

Мне вчера снилась наша старая квартира. Впервые. Хотя мы не так давно покинули ее, но увидеть во сне свое прежнее жилище было как-то неловко и вообще, не нужно. Переехав, мы сразу о нем забыли, вычеркнув из памяти что-то крайне неприятное. И вот старая квартира вдруг привиделась, привиделась в каком-то матово-пыльном свете, словно лицо покойника перед выносом. Во сне все было подернуто дымкой, и поэтому очертания квартиры были неясны. Я вроде бы не ходил, а летал по комнатам, едва прикасаясь к ветхой оболочке старых вещей, вспоминая гнетущую тьму прожитых лет. Вообще сквозила тусклость; как будто серый осенний день затянулся на целую вечность. Было неприятно и страшно. Потом весь день не покидало удушливое ощущение горя; то ли случившегося, то ли грядущего. 

Какая-то странная она эта наша прошлая квартира. Как в ней вообще можно было жить!? А ведь в ней мы провели много-много лет. И вот теперь она там одна, с другими людьми, новыми чужими хозяевами. Они в ней уверенно расположились, как будто жили там с младых лет. Ничего они в ней не поймут, не поймут никогда, как бессмысленно и тягостно в ней протекает время, какое вообще это бремя – время в его пустой необходимости.  

 Старая квартира располагалась в очень неприветливом, хотя и не старом районе. Он как-то быстро сошел с лица; новый квартал превратился в унылую и скучную пустынь с унылыми и скучными обитателями. Вечные похороны, какие-то старые грязные люди, странные крики по ночам. И непролазная грязь, грязь везде – по всем земным просторам.

Чего точно не было в старой квартире – так это радости. И, несмотря на то, что порой она была залита солнечным светом, это был какой-то черный цвет золота, совершенно неживой, а как бы застывший в своей чудовищной пустоте.

И соседи были сплошь тусклыми и невзрачными лицами. Они всегда медленно и как-то особенно тяжело передвигались по пустым коридорам; их шаги всегда отдавали неприятным эхом. И казалось, что когда ты дома и особенно один, они вероломно вторгнутся в твою квартиру и сотворят в ней какое-нибудь страшное бесчинство. Они были словно призраки; многие из них умерли, другие же никак не умирали, и казалось, они будут жить вечно, и что они точно тебя переживут. Избавиться от них можно было лишь одним способом – уехать в новое место. Что мы и сделали.

Помню, все время жила одна старуха; то ли Милка, то ли Валька – точно нельзя было разобрать ее имени. Так вот она все время шныряла по подъезду и по улице, всегда разряженная во все черное. И у нее жили кошки, много кошек, которые путались под ногами, гадили, где попало, и всегда страшно кричали. Особенно по ночам, так что порой было и не понять, то ли кто по покойнику стонет, то ли кошки эти издают нечеловеческие вопли, от которых стынет кровь в жилах. Этой Милке было лет сто, не меньше. И всегда такая шустрая, проворная, в лицо никогда не смотрит, а глаза у нее словно пустые, в них какой-то стеклянный блеск. Всегда было страшно возвращаться домой,  тем более поздним вечером или ночью. Порой готов был всю ночь бродить по улицам города, лишь бы не входить в этот проклятый подъезд, в котором всегда стоял особый приторный запах мертвечины. Он никогда не выветривался; всегда был один и то же запах, год от году.

 

Но вот теперь этот проклятый сон; он словно въявь вернул меня в это мрачное место, заставил реально пережить его тлетворный дух. Я-то думал, что уже  навсегда избавился из этого плена и проклятья. Но нет, сон вернул меня в какую-то достоверно жуткую реальность. Обычно снам я не придаю никакого значения; но в этот раз произошло что-то особенное с моим состоянием духа. Оно подверглось непреходящему унынию, которое просто-напросто мешало существовать.    

Что мне было делать? Я решился на крайние меры. Я решил пойти туда, на это самое место, чтобы своими глазами все увидеть и прочувствовать. Чтобы сбросить с себя колдовские чары сна, действующие так неприятно и угнетающе. Чтобы убедиться, что ничего страшного на самом-то деле нет, что сон есть сон и только. Все время какая-то непонятная мне сила тянула туда; словно я преступник, который должен был вернуться на место своего преступления.

Так я прожил несколько дней, никому не решаясь рассказать о своем сне, который стал, очевидно, причиной моей непреходящей грусти. Ее уже нельзя было скрыть. Она начинала раздражать и пугать близких. Они требовали ответа. Но что я мог им сказать на самом деле? Что я во власти такого нелепого сна? Это было бы смешно и неприятно. Вот поэтому я и решил пойти и проникнуть в самый источник своей тревоги и безотчетной тоски.

 

Для визита была выбрана почему-то среда. Ничем не приметный день в самой середине недели. Никто и ничего не должен был заподозрить. Я делал спокойный и равнодушный вид, стараясь уговорить самого себя в том, что нет ничего необычного и тем более страшного. И что-то все же меня сдерживало, какой-то внутренний голос настойчиво твердил: «Не ходи, не ходи!» Но я не мог полностью прислушаться к нему, поскольку совершенно другое, непонятно мне чувство безудержно влекло меня в это злополучное место.

Когда я подошел уже на достаточно близкое расстояние к старой квартире, меня охватило неприятное чувство страха. Я это объяснил общим состоянием, вызванным противоречивыми ощущениями, связанными отчасти с ностальгией, отчасти с нежеланием увидеть прежних соседей, да и вообще не понятно с чем. «Зачем я вообще иду» - неотступно сквозило в моей голове. Но было поздно, я уже перешагнул роковую черту и вступил в неизбежное.

Как только я приблизился к дому, так сразу заметил женщину в черном, прошмыгнувшую в наш подъезд. Кого же я еще мог встретить!? Наивно было думать, что я увижу здесь что-то приятное. И все же неумолимая сила волокла меня все дальше и дальше, пока я сам уже не провалился в черную бездну подъезда. Странно, но привычного запаха мертвечины не было. Огляделся, легкая неуверенность промчалась в сознании: точно ли это был мой бывший подъезд? Да точно, он самый: вот она выбоина в ступеньке, годами не тронутая починкой; вот странная надпись в пролетке между вторым и третьим этажом: «Zepha ru ru», а вот и наша дверь, по-прежнему обитая потрескавшимся кожзамовским материалом.

Дверь была слегка приоткрыта. Я замер, глубоко вздохнул и быстро вошел, выдохнув порцию страха и сомнения.

 

Когда я очутился в своей прежней квартире, то сразу понял, что с ней что-то произошло. Что именно, я не мог понять; вроде бы ничего не менялось, никакого ремонта, такие же пустынные и необжитые пространства, какие мы оставили после себя. Новые хозяева еще всерьез не принимались за обустройство, все сохранило печать недавнего переезда. Да где они, эти новые хозяева? Вот и забытый мешок лежит, слегка накренившись к стене, в таком же положении, как его и оставили. Я точно вспомнил, что мы его забыли. И он нетронутый все лежит здесь, как будто ожидая моего прихода. В прихожей сумрачно, из глубины дальней комнаты доносится слабый свет. Появилась чья-то фигура.   

Я испугался, как бы меня не застали здесь врасплох. Это выглядело бы совсем уж плохо. Но дверь-то была открыта… 

 

Как скверно, как скверно жить на свете… Какой лед, какая тьма. Вот бы выбраться отсюда. Да Милка не пускает, сидит как упырь на шее и давит, и давит. Так больно. Нет, это чистое виденье, никакой Милки нет. А дома не знают где я, что со мной. Телефон отобрали. И никому ведь в голову не придет явиться сюда, проверить. А я один, в этой сумрачной мгле. Я вдруг понял, что квартира пуста, что в ней никого нет, что, скорее всего, новые хозяева так и не въехали в нее. Или сразу же ее покинули. 

 

Наверное, жить осталось очень мало. Жаль. Можно было бы еще. Увы, такая нелепая смерть в старой квартире. Наверное, я умру от бессилья, от осознания невозможности что-то сделать. А что можно сделать?

Темное покрывало, в которое меня обернули, оказалось ни чем иным, как саваном. Но саван-то белый, почему этот черный…? 

Отдельные звуки доносятся с улицы; окна неплотно закрыты. Все время монотонно капает вода из крана. Кажется, что кто-то ходит рядом. Но нет, это пульс в висках стучит, не прекращаясь.

Наконец ко мне подошли. Я не видел лица, поскольку был в недвижном положении, весь спеленатый, а подошли сбоку. Я только заметил край одежды, красной одежды. Чьи-то холодные руки медленно ощупали мое лицо и остановились у глаз, как бы собираясь закрыть их. Но человеческого присутствия я не испытал.

 

Когда я вернулся домой, то понял, что никто не заметил моего отсутствия. Оказалось, что я отсутствовал не более двух-трех часов. Но где я был, что со мной произошло? Я не мог ничего припомнить. Такой провал в памяти я не мог себе простить; я ведь точно знал, что где-то был, что-то видел. И то, что я видел, имело значение. Но все бесследно и скорее всего навсегда улетучилось из моего сознания. Я стал мучиться, и мои мученья длились несколько дней, пока я не нашел спасительного решения: вернуться на старую квартиру.

Для визита была выбрана почему-то среда…