Проза

Как страшно и некрасиво умер наш жук! Даже нельзя было и представить себе подобное! Кому могла прийти в голову дикая мысль, что наш жук смертен?! А ведь он был самый старший в семье. Ему было лет сто пятьдесят, не меньше. Он был старше нашей пра-пра-прабабушки. Он всех пережил, и уже давно не было в живых тех, кто бы помнил, как он родился, и вообще, как появился в нашем доме. И никто уже не верил, даже и не думал, что он когда-то умрет, что смерть применима к этому живому и совершенному изваянию природы, чье назначение заключалось лишь в одном: быть. Он был точно бессмертным ровесником солнца, и уж точно самым древним хранителем нашего рода.

И когда одним утром мы увидели, как он распух в кувшине из-под цветов, окрасив воду в какой-то густой черно-зеленый цвет, от которого шел пронзительно-зловонный запах, то нас посетила глубокая тоска. Сделалось как-то скверно изнутри, и мы застыли, глядя понуро на отвратительное зрелище смерти старого насекомого, ставшего уже давно нашим домочадцем. Только сейчас мы осознали, что это был всего лишь жук, обыкновенный черный здоровый жук с небольшими оленьими рогами, толстой коричневатой кожей и черными навыкате глазами, из которых на вас всегда смотрела пустота и бессмысленность животного мира. 

Когда он был жив, он был словно царь природы! Его трон, а иначе нельзя было назвать глубокую ложбину в старом дубовом подоконнике с большим выступом, действительно напоминавшим величественное седалище, так вот его трон был взаправду центром вселенной, откуда властно и надменно восседал этот уж точно хозяин всего нашего рода. Все вокруг знали о нем, и всегда посещали его, почтительно кланяясь и удивляясь его мудрости, заключавшейся в его долгожительстве.

А жук этот действительно был мудрый. Он жил себе, да жил, и совершенно не собирался умирать. Он вступил в какой-то тайный сговор с природой, властелином которой он себя, наверное, уже давно ощущал. У него были для этого основания: он был свидетелем стольких смертей, происшедших в этом доме, что наверное он уже не мог не чувствовать своего преимущества перед людьми.

Он всегда, с неизменным спокойствием, граничащим с преступным равнодушием, смотрел, как рождаются и умирают люди. И стоило прийти к нему в трудный час жизни, то всегда можно было получить от него поддержку и даже утешение. Именно утешение, ибо прямо перед вами абсолютный мудрец, познавший суету жизни и тайну бытия. Глядя на него, душа всегда успокаивалась, веря в то, что этот насекомый бог ведает чем-то таким, что уж точно неизвестно смертным, обладающим душой и разумом.

Да, он всегда был неизменно мудр и равнодушен ко всему происходящему. Только иногда, наверное в минуты каких-то особо сильных, никому не ведомых своих волнений, наш жук шевелил усами, закатывал глаза, открывал свой старческий рот, в котором было непонятно что, и издавал какой-то ни на что ни похожий звук. Звук был такой необычный, если не сказать омерзительный, что на короткое время он парализовывал всякого, кто попадал во власть его непонятного действа. Но это было очень редко, так что мы не могли ни постичь этот звук, ни привыкнуть к нему.

И каждый раз нам казалось, что он заговорит; так убедителен был этот выкрик, нет, скорее призыв, доносившийся откуда-то из самой потаенной глубины непостижимого насекомого мира. И когда жук не заговаривал, то мы всегда вздыхали с облегчением, почему-то не удивляясь абсурдной возможности того, что насекомое может говорить. В глубине души мы знали, и даже со страхом надеялись, что однажды наш жук заговорит. Но тогда это уж точно будет наш конец.

Во всем чувствовалось его преимущество. Он никогда никуда не спешил, никогда не исчезал из виду, был весьма неприхотлив в еде и питье. Воду мы ему регулярно подливали в небольшую выемку, напоминавшую колодец, но вот живность он добывал себе сам, неизменно ловя раз в два или три дня какую-нибудь огромную муху или даже маленькую мышь. Ел он неторопливо, равномерно поглощая застывшие тельца своих несчастных жертв, не оставляя за собой даже малейших волосинок с мушиной лапки. Нам было всегда почему-то неловко присутствовать при этой трапезе, и, не вдаваясь в моральную аргументацию, мы всегда молча удалялись, оставляя наше божество наедине с его яством.

Иногда ночью от него исходило какое-то очень странное сияние. Это был не всегда, только несколько раз в году, поэтому нельзя было точно установить, с чем было связано это сияние, сопровождавшееся всегда поистине неземным благоуханием. Этот аромат был так нежен и тонок, что стоило кому-нибудь неловко дыхнуть, как он тут же улетучиваясь, оставляя за собой жгучую тоску по раю. Моя бабушка высказала предположение, что это происходит накануне чьей-то смерти, но, списав эту идею на ее болезненную старушечью мнительность, никто не верил всерьез в такую версию.

А сияние, исходившее от нашего жука, действительно было необычным. В такие ночи мы все выходили на кухню, поддавшись волшебному очарованию, снисходившему на нас в эти минуты бессмертия. Сияние, усиленное благовонием, исходящим странным образом от этого неприглядного насекомого, уносило нас на небеса, и мы тоже, как и наш жук, наверное, в эти минуты становились насекомыми и въявь ощущали свое природное бессмертие.

Но это райское наслаждение длилось всегда недолго. Неожиданно сияние пропадало. И мы оказывались во власти чьего-то недоброго взора, как будто укорявшего нас за то незаслуженное счастье, которое нам выдалось все же испытать.

На праздники жук неизменно приносил нам подарки. Ну так взрослые говорили, и пока мы были детьми, мы всегда верили в волшебную доброту этого старого существа. Эти подарки всегда были необычны, они приносили радость и обещание чего-то большего. В чем была необычность этих подарков, мы бы конечно не смогли сказать, но в них точно было что-то необычное: это ведь были подарки от самого жука!  

Только раз жук исчез на два дня. Мы обыскались, в каких только странных местах не блуждали наши руки и глаза, чтобы найти потерянное сокровище!? Мы такого насмотрелись, заглядывая в отдаленные уголки нашего жилища, куда никогда не проникала рука хозяйки! Но судьба нас долго не искушала, и жук сам вернулся откуда-то на третий день с еще более важным и гордым видом. Естественно, он ничего нам не сказал о цели  своего отсутствия, но мы поняли, что это было связанно с чем-то очень и очень для него важным.

Порой нам казалось, что наш жук молится. Ну, действительно, представьте себе коленопреклонную фигуру, со скрещенными на груди руками, с опущенною головою, и  бормочущею что-то внутрь себя. Именно таким мы и видели иногда своего жука в голубовато-дымчатом лунном свете. Тогда нам становилось жутко; мы не могли выдержать даже мысли об этом. Однако фигура жука точно напоминала богомола, и в этом не было никаких сомнений.

Но мы не хотели делать из нашего жука священного насекомого, как это бывало у разных древних народов. Мы хотели иметь приятеля, просто хорошего собеседника, с которым всегда можно многозначительно помолчать о самом главном.

И вот нашего жука не стало. По всей видимости, он умер совсем нелепой смертью. Явно преждевременно, не дожив наверное и до середины своей скорее всего бесконечной жизни, не случись с ним такое. Что его потянуло к этому кувшину, взобравшись на который он неуклюже перевернулся через край и утонул самым обычным и пошлым образом? И почему подобное никогда не случалось с ним раньше?

Но все же, какая-то неожиданная радость, граничащая с легким злорадством, охватила нас при виде этого глупого мертвого жука. Где ж его мудрость, где ж его сила? Мы вдруг подумали, а что было бы, если бы он нас пережил? Если бы уже наши дети и внуки, похоронив нас, все так же забавлялись с этим чудесным жуком? Разве можно было бы такое допустить, чтобы он остался еще и после нас, да и вообще после всего мира?! Мы с ужасом представили, что наш жук был бы единственным живым существом, последним существом, оставшимся на земле, после того как все умрут. Если бы он не утонул, тогда он бы точно остался жить вечно, разрастаясь и разрастаясь во времени и заполоняя собой все пространство, пока весь мир не стал бы одним большим чудовищным жуком! Он сам бы стал тогда свидетелем какой-то совершенно непонятной, странной и чужой ситуации.

Как все-таки хорошо, что есть смерть, и наш жук умер!