Жизнь как есть

 

 

 

 

Художники праздновали что-то там свое и надрались, как сапожники. Хотя наблюдения над мастерами кисти должно было бы трансформировать пословицу в "набрались, как художники". И нас писателей пригласили на свою попойку. Я там сцепился языком с Югаткиным. Этого художника у нас на Алтае мало знают. Он вечно в запое, хотя пьяным его видят редко – даже на нынешнем празднике жизни он скорее отмечает присоединение к тостам, чем реальными лыками поддерживает их.

 

Ибо запой его творческий: он вечно что-то там рисует, большей частью пейзажи. В художественных дрязгах участвует мало, поэтому хотя лицо его и мелькает в творческих кулуарах, знакомых у него не очень чтобы очень. Но человеком он оказался интересным, и, покинув попойку, я отправился к нему в гости. Живет он на углу Малахова и Павлика (Павловский тракт), в недавно отстроенном небоскребе (12! этажей), большие глазницы которого гапют на всех барнаульцев. Эти глазницы – как раз окна мастерских художников, одна из которых и принадлежит Югаткину.

 

Разговор зашел об импрессионистах и пост- и прочей, все еще не вышедшей из моды и вызывающей споры, братвы. Югаткин улыбнулся и подробно на полотнах Сезанна и Манэ показал, как они цветом формируют пространство.

 

– Прямая перспектива существует только в нашем воображении. Реально же мы видим лишь цветовые пятна. И именно цветовыми пятнами передается расстояние и форма предметов.

 

Мы как зачарованные смотрели на эти картины.

 

– Откуда они у вас?

 

– Да из нашего музея. Они там лежали в подвале несколько лет. Пока Снитко, наш замечательный директор, не взмолилась: "Да возьми ты их, Алексей Александрович, ради бога себе. А то ведь пропадут". Но: это не подлинники, а копии. Но сделанные не абы кем, а оседлавшими Барнаул в начале века Курзиным, Шуляпиным, Никулиным – замечательными художниками. Они были поклонниками тогда новомодных течений и ездили учиться не в Италию, а в Париж, и привезли с собой оттуда массу копий картин, рисунков, гравюр.

 

Мы разочарованно выдохнули:

 

– Копии!

 

А зря. Мне кажется, вся эта погоня за подлинниками массы искусствоведов, которые пытаются всеми доступными при современной технике средствами отличить настоящие полотна от копий и подделок – все это существует во имя жадности наворовавших денег миллионеров. Покупая за большие деньги картину, они хотят быть ее уникальными обладателями. А то, что подлинники подчас уступают копиям, а реплики великих мастеров уступают созданным ими же самими – это медицинский факт. Возьмите, пресловутых "Грачей прилетели". Художник ради заработка столько их нарисовал, что многие из этих подлинников, которым обладает, наверное, любой русский провинциальный музей – это жалкая мазня, повторение той знаменитой картины, которая хранится в Третьяковке.

 

– Тем более, что часто и подлинник-то не подлинный, – подтвердил мою мысль Югаткин. – Рубенс, Тинторетто, Веласкес – каждый из них организовал в свое время целую мастерскую. Они намечали сюжет, разрабатывали технику, а уже ученики по заданным лекалам "создавали картину".

 

Не будь этой глупой возни с подлинниками, шедевры могли бы быть в каждом крупном городе, в каждом музее.

 

– Вы правы, – согласился Югаткин. – Именно так многие меценаты, тот же король Карл I, поставили производство шедевров на поток. Поручал художникам ездить по европейским дворам и копировать знаменитые картины. А все картины Ван Дейка придворные художники скопировали по нескольку раз, причем под присмотром самого Ван Дейка. Знаменитый вандейковский портрет Карла I погиб при пожаре, а ныне известный по Дрезденской галерее – это как раз одна из таких копий. Так что: пусть говорят, что хотят – мои Сезанн, Матисс, Мане кисти особенно Курзина и Никитина – это самые настоящие подлинники.