Жизнь как есть

Разговор с ветераном финской и Великой Отечественной войны, старшим лейтенантом медслужбы Зоей Алексеевной Виноградовой

В альманахе «На русских просторах» (№5, 2009 г.) опубликованы воспоминания Нины Ивановны Енишевой, молоденькой медсестры, ленинградки, которую судьба забросила на этот залитый кровью Невский пятачок, где она и воевала, защищая несгибаемый и непокорившийся Ленинград от немецких фашистов. Воспоминания написаны так искренне и правдиво, что просто мысленно видишь все драматические события тех дней, рядом человека и смерть, горе и небольшие радости в большинстве своём – потрясающее мужество обычных людей, в том числе совсем юных девчонок и мальчишек. Автор не скрывает и факты самострела и случавшиеся порой минуты сумасшествия военных и самые трагические моменты, участницей которых ей приходилось быть. Это не какой-то там «экстрим» телевизионных программ сегодняшнего дня, – это жизнь во всех её проявлениях. И как бы ни были тяжелы эти воспоминания, они оптимистичны: дружба на всю жизнь, любовь, молодость, вера в жизнь и победу, победу даже ценой собственной жизни. Когда я передавала авторские экземпляры альманаха Нине Ивановне, оказалось, что её военная подруга Зоя Алексеевна Виноградова живёт в Санкт-Петербурге, и даже в свои более чем 80 лет участвует во встречах с ветеранами, проводит встречи со школьниками не только Петербурга, но и Ленинградской области в тех населённых пунктах, в освобождении которых она участвовала – в Рождествено, в Гатчине.

Набираю номер телефона, представляюсь, прошу о встрече, чтобы подарить журнал, открывающийся фотографией двух юных «принцесс Невского пятачка» в солдатских шинелях. Краткий ответ: «Всё поняла, приезжайте, только предупредите накануне, чтобы я успела пирог испечь». Ещё и традиционное русское гостеприимство – обязательный пирог для гостей. Я-то давно уже ничего не пеку, – некогда. Это раньше мама баловала нас и гостей русскими пирогами. И вот, наконец, вхожу в крошечную однокомнатную хрущёвку на Пискарёвском проспекте. Передо мной стоит пожилая, но не потерявшая стройности женщина с рыжеватыми волосами.

– Проходите, сейчас будем обедать и чай пить.

– Спасибо, Зоя Алексеевна, я ненадолго. Давайте лучше поговорим.

– Нет. Когда я уходила на войну, мама сказала мне: «Если принесёшь в подоле, не возвращайся. И запомни: гостя сначала нужно накормить, а потом уже все дела и разговоры. И никогда не сдаваться». По этим наказам я и живу всю жизнь.

– Да, наши мамы хлебнули немало горя. Тут и голод, и эвакуация, у некоторых – блокада, война, погибшие мужья, отцы, дети… И при этом потрясающая самоотдача, несгибаемая воля к жизни, и безмерная любовь к своим детям. Одна цель – выжить, воспитать их и, как поётся в песне «Взрослые дочери», мечта о том, чтобы им жилось лучше, чем их матерям. Но вернёмся к началу. Расскажите о себе. Нина Ивановна в воспоминаниях пишет, что она была жизнерадостная, весёлая, любила потанцевать, да и поспать иногда – на работу опаздывала. До войны, конечно. А Вы?

– А я? Я была озорная, бесстрашная. Детство было трудным, как у всех, наверное.. Родилась в 1921 году в Тихвине. Мой отец – Виноградов Алексей Васильевич родом из Череповца, из крестьянской семьи, работал кондуктором товарных поездов. Мама – Александра Никитична не работала. У неё было пятеро детей, я была третьей. Отец сам построил дом, был у нас огород 12 соток, коровы, поросёнок, куры. Так что с детства помогали маме. Жилось, конечно, бедно, даже тетради не покупали, а сами делали из обёрточной бумаги. Но кое-как училась. Сёстры окончили техникум и уехали по распределению. Я осталась старшей. Летом ходила в совхоз на заработки, грядки пололи. А полоть-то приходилось и осоку. От неё все руки были в порезах. Мама иногда мне их лечила: сварит картошку, натолчёт, там руки подержишь минут 30, вроде бы становится легче

– Ну, а как, заработки? Удавалось заработать?

– Удавалось, удавалось. За 1 км прополки платили 1 рубль. Этого хватало на кружку молока и кусок хлеба. Но и это было подспорье. Мама заболела воспалением лёгких, а отец запил с горя. Всё хозяйство на мне с младшими ребятами. На уроки опаздывала. Учительница строго спросит, почему опоздала? Понятно почему – корову доила. А потом корову пришлось продать. Но в 1936 году кое-как закончила 7 классов, нужно было уезжать «на свои лепёшки».

– Как лепёшки? Вкусными оказались?

– Поехала я в Волхов на трёхмесячные курсы ясельных медсестёр – заведующих яслями. Училась я отлично, стипендию получала 25 рублей. Из неё 5 рублей маме посылала на чай. Окончила, послали меня на работу в посёлок Цвелево. Я принарядилась, шить –то научилась раньше. А по этому случаю из полотенчатого ситца сшила себе костюм: синюю юбку с разрезом на боку. Туфли брезентовые мы тогда натирали зубным порошком. С портфелем в руках вышла на станции, нашла деревянный домик. На окнах марлевые занавески, в кухне и в комнатке – рои мух, на кроватках лоскутные одеяла, на них ползают ребятишки. Встретила меня старушка. Как оказалось, она одна там работала, за всех, и за кухарку, и за няню и за заведующую, которую недавно посадили за растрату. А мне-то всего 15 лет. «Нет, – думаю, – надо отсюда бежать». Я и убежала. Ехать 30 км, а следующего поезда до Тихвина долго ждать. Пошла пешком, перехожу мост, а на речке парни голые купались. Один из них сделал вид, что побежал за мной. Я так рванула, мчалась дальше по рельсам без оглядки. У семафора товарняк притормозил. Машинист кричит: «Ты чья?». Он отца знал, крикнул, чтобы я бежала к последнему вагону. Там кондуктор помог забраться. А везли они уголь. Приехала домой чучело чучелом. Такими вот оказались лепёшки.

– Что же было дальше? В то время было строго, – вам ведь стипендию платили, так что вы должны были отрабатывать учёбу. Я видела университетский диплом своего отца, там даже специальный штамп стоял, что он получал стипендию, и поэтому должен был сколько-то лет возмещать государству затраты.

– Дальше? Мама ахнула, я заплакала. А отец грозно так: «Опять на мою шею сядешь?». Я отца не любила за то, что он обижал мою маму. Направление я разорвала, думала, что горздрав меня не найдёт. В школу в 8-ой класс идти опоздала.Что делать? Случайно увидела объявление, что в Сясьстрое идёт набор в двухгодичную школу медсестёр. Мама дала 5 рублей на дорогу, я туда и уехала. Поступила. В общежитии в комнате нас было десять, но жили дружно. А директором был врач-хирург Милов, большой души человек. Мы его очень любили, звали доктор Милов. Проучилась почти год, и вдруг меня вызывают к директору; в кабинете вместе с ним сидит молодой мужчина. Доктор Милов спрашивает: «Скажи, Зоя, ты раньше где-нибудь училась?». Я покраснела и всё рассказала, как на духу. Директор говорит этому мужчине: «Вы видите, это же ещё ребёнок. Девочка очень способная, пусть учится». Меня и оставили учиться. Вот была радость-то!

– Да, нашёл-таки вас горздрав, долго искал, но нашёл. Могли всю жизнь вам испортить, а доктор Милов вас спас.

– Окончила я второй курс с отличием, наградили меня книгами и бесплатной путёвкой в дом отдыха в Вырице. А доктор Милов мне напутствие сказал: «Учись, Зоя, ты должна стать врачом». Начала я работать в Изваре, недалеко от Волосово. Но наступил 1939 год.

– 1939 год, начало финской войны. Нина Ивановна Енишева в воспоминаниях написала, что для вас война началась с финской. На Халхин-Гол вас не посылали. А на финскую тоже попали, как говорится, добровольцем, чуть ли не тайком пробрались. Правда это?

– Что было, то было. Сначала вызвали в военкомат, направили на сборы в Сестрорецк, выдали военную форму и стали учить на операционных сестёр. Там я подружилась с двумя девочками, однолетками – с Зоей Галашиной и Верой Младенцевой. Так с ними и не расставались.

Тут узнали, что формируют эшелоны для отправки на фронт. А нас в списке нет. Мы решили, что всё равно уедем, сядем в любую свободную машину. Дежурили по очереди, чтобы не пропустить. Пришёл день отправки, к вечеру стали грузить машины. Мы втроём потихоньку забрались в машину с аптечным оборудованием и там затаились. Главное, через границу перебраться, а там уже не высадят. Едем. Вдруг эшелон остановился – проверка. Бежит комиссар, всех спрашивает: «Лишних нет?». Дошёл до нашей машины. Мы встали и так жалобно: «Товарищ комиссар! Мы хотим на фронт. Пожалуйста, не высаживайте нас. Будем хорошо работать». Он постоял, помолчал и согласился: «Ну, ладно, девочки, возьму вас». Вот так мы добровольно и попали на финскую войну.

– О финской войне в последнее время стали писать побольше, раньше так и называлась «неизвестная война». Мой дядя Лестев Дмитрий Александрович после Халхин-Гола участвовал в финской войне, был награждён орденом Ленина, вторым, первый орден Красного Знамени получил за Халхин-Гол. Тяжёлая была война. "Выигрывает войну не тот, кто сильнее ударит, а тот, кто дольше выдержит её тяготы», – так сказал Вяйнэ Войномаа, финский общественный и государственный деятель, как говорят, с самым большим депутатским стажем из всех известных политиков и дипломатов Европы. Наш народ это ощутил в полной мере, везде и в тылу, и особенно на фронте. Если уж мужчинам было тяжело, то как же вам, восемнадцатилетним девчушкам? Куда вас привезли, где для вас началась война??

– Прикомандировали нас во 2-ую хирургическую группу усиления. Работали в местах наибольшего скопления раненых. Иногда не спали по трое суток. А на хуторах ещё посылали и в патруль. Вдвоём, расстояние 1 км, идём друг другу навстречу. Сейчас вспоминаю, думаю, как мы не боялись. Ну, с винтовкой, но идёшь-то одна, ночью. Да любой финн мог выстрелить и убить. А тогда даже мысли такие не приходили в голову. Потом перевели нас в госпиталь в Териоках (теперь Зеленогорск): Зою Галашкину – в терпапию, Веру Младенцеву–в эвакоотделение, а меня – в операционную. Одна операционная сестра со стерильного стола подавала инструменты сразу трём хирургам. Много было и раненых, и обмороженных, в том числе и эстонцев. Были, конечно, и дни затишья. Наша «святая троица», как нас называли, отдыхала так: то на лыжах покатаемся по Финскому заливу, то по подвалам опустевших домов походим потихоньку. Финнов не было, дома пустовали, а в подвалах и погребах кое-где оставалось варенье из черники. Вот его-то мы и искали, чтобы полакомиться, «мародёрствовали», так сказать. Комиссару, конечно, донесли. Он узнал и отругал нас: «Дома заминированы, даже детские игрушки! Весь берег залива заминирован!». А мы ему: «Товарищ комиссар! Так мы же ходим с лыжными палками, сначала ей потрогаем, если не взорвалось, то идём дальше».

– Зоя Алексеевна! А если бы взорвалось? Как бы вы пошли дальше?

– Даже мысли не было. 18 лет! Разрешил комиссар нам бегать на лыжах только по дорогам. А вот хирурги – начальник госпиталя Фраткин, доктор Збарж, стоматолог, –любили нас за безотказность в работе. Збарж научил меня делать шины из алюминиевой проволоки для челюстно-лицевых раненых. Мы не унывали, пели любимую песню: «Три танкиста, три весёлых друга…», а мне ещё и боевой листок поручили выпускать.

– Вы всю финскую прошли? Демобилизовались? Или сразу из огня да в полымя?

– Когда бои кончились, нас перевезли в Шувалово, во дворец на берегу озера. Принесли газеты. Листаем. Находим свои фамилии в списке награждённых медалью «За боевые заслуги». Тогда это было большой редкостью! Дали льготы – бесплатный проезд в транспорте, за медаль доплачивали 5 рублей. В 1940 году меня демобилизовали, и я вернулась на свою прежнюю работу. Тут снова вызывают в военкомат, тщательно проверили все документы, и… посылают меня в Москву в Кремль медаль получать.

– Неужели всем в Кремле вручали?

– Не знаю, всем ли, но нам вручал лично Михаил Иванович Калинин в Зеркальном зале Кремля. А в чём ехать? Я сшила себе чёрный суконный костюм, сестра дала «лаковые лодочки», они на размер больше, скользила я в них по паркету, боялась упасть. Сидим, ждём, когда и из какой двери появится Калинин. Смотрю, кто-то из военных встанет, подойдёт к стенке, нажмёт что-то, возвращается с пирожком или напитком. Ко мне подошёл лётчик, спросил, не хочу ли я пирожок. Я сказала, что хочу, он мне его принёс, а я так и не решилась встать, боялась пропустить, когда появится Калинин и из какой двери. Но так и не уследила. Президиум занял свои места, сначала вручали ордена, потом медали. Вызвали меня, все зааплодировали, Калинин левой рукой вручил коробочку, а правой прикрепил медаль. Поздравил. Я покраснела и выпалила: «Служу Советскому Союзу!». Потом вместе сфотографировались.

– Фотография сохранилась?

– Нет, к сожалению. Не знала я, что можно заказать фотографию. А Зоя Галашина заказала, так и стоит рядом с Калининым. А в 1941 я снова пошла учиться в техникум с трёхгодичным обучением, – после него можно было поступать в мединстит, десятилетки-то у меня не было. Но фашисты не дали доучиться. 26 июня меня вызвали в военкомат и направили в 166 полк – охрана особо важных предприятий в Ленинграде. Здесь я и познакомилась с Ниной Дмитриевой (в замужестве Енишевой), и стали мы неразлучными подругами, до сих пор дружим.

– Нина Ивановна в воспоминаниях написала: «Зоя стала мне доказывать, что напрасно мы сидим в этом полку, на каких-то непонятных объектах, так можно прозевать всю войну, нам хотелось побывать в настоящем бою», то есть вам принадлежала эта идея проситься на передовую?

– Да, мы неоднократно ходили в штаб нашей 20-й дивизии НКВД, чтобы нас направили на самый передовой край. Наверное, так надоели начальнику штаба, майору Толкачёву, что сказал: «Ладно, девчонки, скоро я вас переведу в такую часть, где будет жарко». Вот и послал нас в самое пекло – в 8-ой стрелковый полк: Нину в полковую часть, а меня – в 1-ый стрелковый батальон 20-ой сандружины НКВД. В моём подчинении были один санинструктор, четыре санитара-носильщика, и в каждой роте тоже. Учила их оказывать первую помощь, вытаскивать раненых и на плащ-палатке, и на себе, накладывать шины при переломах на любом подсобном материале, хоть на винтовке. И отправили нас на Невский пятачок. Нужно было переправиться на правый берег. Сплошной поток огня. Многие так и не дошли до цели, остались на этом берегу, некоторые утонули в Неве. Я должна была переправляться с пулемётчиками. Солдаты, молодые мальчишки никак не могли втащить пулемёт «максим» в лодку. Он зацепился за борт, и ни туда и ни сюда. Страшно было, но никто вида не подавал, а я только бога молила, чтобы скорее добраться до правого берега. Доплыли. Весь берег в воронках, а вода в Неве – красная от крови.

– Зоя Алексеевна, а вы помните первый бой, в котором пришлось участвовать? Ведь Невский пятачок– это легенда в обороне Ленинграда, а по словам Нины Ивановны вы –живая легенда этого пятачка: «С Зоей Виноградовой на «пятачке» мы ни разу не встретились. Она была в 1-ом батальоне, на самой горке, а я со своими санитарами недалеко от котлована, где скапливалось больше всего раненых. Раненые солдаты говорили, что у них девчонка в заячьей шапке (она тогда носила такую, конечно, не по форме) встаёт первая из траншеи, когда начинается атака, а за нею уже встаёт батальон. Такая слава шла о ней по всему побережью». Действительно, вставали первой? И в первом бою тоже?

– Первый бой не забудешь никогда. Перед боем комбат собрал всех командиров рот и начальников служб, в том числе и меня, поставил задачу – взять Арбузово, – рассказал, кто, где и как должен действовать. Мне сказал: «Если хоть один раненый останется на поле боя, ты знаешь, что бывает за невыполнение приказа. Конечно, я знала и про трибунал, и про штрафную роту и даже про расстрелы. Наступило утро. Зелёная ракета, – это значит приготовиться, занять исходные позиции. Подошёл ко мне комиссар, спрашивает: «Страшно?». Я ответила, что страшно. Он тогда отстегнул фляжку: «Глотни». Глотнула. Я до этого водку никогда не пила, но ничего не почувствовала. Тут взвилась красная ракета. Командир крикнул: «За Родину! За Сталина!» И громкое «ура»! Пошли цепями, и я тоже вместе. Повалились раненые и убитые, и началось светопреставление, земля дрожит, дым такой, что в трёх метрах ничего не видно, всё ухает, рвётся. Мы бегом, перевязываем, оттаскиваем тяжелораненых в укрытие: кого на себе, кого на плащ-палатке? Легко раненым говорим, как добраться в укрытие на берегу. Руки у меня были по локоть в крови, но паники не было, всё переживали в себе. Вынесла раненого комбата, его тотчас же заменил другой офицер. И так до темноты, атака за атакой. Арбузово не взяли. Остатки батальона остановились недалеко от немецких траншей. Там оказался раненый, мне с санитарами пришлось его выносить. В траншее нашла раненого санинструктора, он стонал под трупом бойца, вынесла и его. Недосчиталась и своих санитаров. А раненых из укрытия нужно переправить на тот берег. Лодки стояли на Неве, дырявые. Немцы заметили переправу, начали стрелять по ней. А я стою и говорю себе: «Бей, сатана, всё равно не уйду», стою, смотрю в бинокль, как лодка доплывает. Потом вторая атака. Всё повторилось.

– Из воспоминаний Енишевой, я помню, что вы были ранены на передовой под Арбузово. Как это было? Расскажите, если не тяжело вспоминать.

– Первое ноября. Батальоном командовал уже командир роты Калинин. Подошла к нему, попросила помощников. Он мне: «Нет у меня лишних бойцов, Зоя. Сама справишься». Вот и справлялась. Перевязываю раненого в голову бойца, а сзади разорвался снаряд, раненого убило, а меня тяжело ранило в грудь, живот и руку. Потеряла сознание. В сумерках кто-то наступил мне на руку, от боли пришла в себя, Застонала: «Пить». Надо мной склонились четыре моряка. Один говорит: «Тебе нельзя пить», снегом провёл по губам. Другой говорит: «Перевяжи её, она вся в крови. Куда тебя отнести?». Я говорю: «Под мост». Там была наша полковая санчасть. Там меня перевязали, и на носилках в лодке переправили на другой берег. А тут обстрел. Лодка никак не может причалить к берегу, ткнётся и обратно. А уже снежок выпал. Я и говорю: «Ребята, так вот уже земля, чёрная», встала и шагнула за борт, да и с головой в Неву. Меня вытащили, по-русски обматерили и, мокрую, отвели в землянку к понтонщикам. Говорят: переодевайся в сухое. А я им: «Как же! Так я и буду вперед вами раздеваться». Подошла грузовая машина, выгрузили снаряды, посадили меня в машину и отвезли в госпиталь 2222, в больнице Мечникова. Очнулась я уже там.

– И вот там-то вы и стали «принцессой». Я это у Нины Ивановны прочитала в воспоминаниях.

– Нет, это было после второго ранения, а пока я лежала в блокадном госпитале. Истощённые сотрудники госпиталя еле ползали. Нам давали баланду с парой бобов и один сухарь в день. Раны не заживали, я с каждым днём становилась всё слабее. И тогда я решила сбежать в свою дивизию. Штаб её находился на ул. Герцена 67. Заячья шапка лежала у меня под подушкой. Нужно было идти в другой корпус на рентген. Я и говорю сестре: «Вы идите с историей болезни, а я потихоньку сама дойду». Она поверила и ушла, а я нашла в заборе дырку и пошла, в чём была. Долго-долго шла, попала под обстрел, посижу, отдохну и снова иду. Дошла. Начальник штаба, майор Толкачёв, как увидел меня, так и ахнул: «Виноградова! Ты жива!», вызвал начальника сан. дивизиона, им был тогда майор Скрипник. Тот: «Виноградова! Ты жива? А мы твоей матери похоронку послали. Нам твои документы принесли. Значит, долго будешь жить, теперь мы из тебя артиллериста сделаем!». А я их прошу сообщить в госпиталь, что я не дезертировала. Всё они уладили, меня переодели, принесли котелок пшённой каши. Такой она вкусной оказалась, я сразу всю её съела. И на душе потеплело – у своих.

– А я вот подумала о вашей матери, каково это ей было получить похоронку. Когда вы «воскресли» – это, конечно, радость, непередаваемая, счастье. А перед этим?

– Что поделаешь? Война! У меня ведь и младший брат Борис погиб под Белой церковью. Был пулемётчиком, 2-ой номер. Несмотря на близорукость, рвался на фронт, на передовую, из десятого класса пошёл добровольцем. Мама в слёзы, а он: «Зойка воюет, а я что? В тылу должен быть?». Такая вот судьба. Мы же росли в другое время. Нашими идеалами были Чапаев, Анка-пулемётчица, Павка Корчагин. Нынешняя молодёжь их и не знает, наверное.

– Да, конечно. Сейчас в России идеология эгоцентризма в обществе потребления. Вот если бы сейчас, не дай бог, пришлось снова пройти через такие испытания, даже не представишь, что было бы. И так, в ушах звенит от наших лже-патриотов псевдодемократического толка, либерастов и иже с ними, что и Ленинград нужно было сдать Гитлеру, и Жуков – никудышный командир, только числом брал, а не умением, вот уже и Власова чуть ли не канонизируют. Так что ваши воспоминания тем ценнее и тем нужнее, что это правда жизни, тяжёлая, невыносимо трудная, жестокая, но правда, искренняя правда очевидца и участника событий. Но вернёмся к тому времени. Стала Зоя Виноградова артиллеристом?

– Сижу в штабе, Толкачёв вызвал двух офицеров, сказал им: «Вам по пути, отведёте эту девушку в Сертолово, – там формируется артиллерийский полк». До Финляндского вокзала дошли пешком, сели в вагон «кукушки», это паровозик такой ходил до Парголово. Немного проехали, остановились. Машинист просит: «Товарищи! Помогите, кто может, дрова нужно заготовить, иначе дальше ехать не сможем». Постояли, пока принесли дров, поехали. А от Парголово до Сертолово шли пешком. Я ослабела, говорю ребятам, чтоб оставили меня. Они пристрожили меня. Потянули за руки. Кое как дошли до Сертолово, до красной казармы. Там была санитарная часть. Шагнула я через порог и упала.

– Об этом эпизоде я знаю, читала у Нины Ивановны. Просто мороз по коже. «В Сертолово, зимой 1942 года, я сидела в своей санчасти, и что-то читала. Темнело рано, но у меня под рукой всегда была хорошая лампа-коптилка – ребята обо мне побеспокоились. Вдруг кто-то отворил дверь и упал прямо на пороге. Подбежав, я увидела, что это моя подруга Зоя Виноградова. Она была без сознания, рука на привязи, сама без гимнастёрки, в одном мужском нижнем белье, поверх которого, через одну руку, накинута шинель. Мне показалось, что она умирала: дыхания почти не было, и пульс не прощупывался. Я закричала истошным голосом, прибежал дежурный, сразу послали за врачом в соседний полк. Но, пока бегали за врачом, она пришла в сознание и пыталась поднять голову. Прибежал врач, сделал ей укол камфары и ещё что-то, хотел уже делать искусственное дыхание, но она открыла глаза и попыталась встать. Мы убедили её, что она вне опасности, и когда она окончательно пришла в себя, то, наконец-то, узнала меня. Когда мы с доктором сняли с неё повязки, то я так просто остолбенела. Осколок прошел ей выше сердца и вылетел под лопаткой, где зияла огромная рана, а в ней шевелились белые черви. Такого я ещё никогда не видела, и мне самой стало не по себе. В эту рану мы вылили целый флакон перекиси водорода и засыпали стрептоцидом. Доктор поставил её на довольствие в свой полк и ежедневно приходил её осматривать. От госпитализации она категорически отказалась.

К весне Зоя окрепла, рана затянулась, но поскольку ей не сделали рентген, то, как потом выяснилось, часть осколков осталась у неё в легких. Так они и до сих пор сидят там и приносят ей постоянные боли и частые пневмонии». Следы войны! До сих пор вы живёте с осколками. Моему отцу в пятидесятых годах удаляли осколки из ноги, а в лёгких так и остался до конца дней. Чего только не пережило ваше поколение! Просто страшно представить. А эта рана с червями!

– Нина мне сказала об этом только после войны. До этого я и не знала. Вот тут мы и встретились с Ниной. Она тоже была направлена в эту часть после ранения и контузии. Жили мы с ней в общежитии. Это была 23 армия, смеялись мы, – невоюющая. Блокада, голод. Бойцы истощённые, многие вообще не поднимались. Дистрофия, кровавые поносы… Они еле ходили, держались за стенки, умирали на нарах. Медицинские работники, тоже истощённые, ходили на приём по жребию. Из лекарств у нас были только йод, бинты и сода. Соду мы вечерами расфасовывали по 0.5 г. и давали всем от всех болезней. В столовой стоял настой хвои, чтобы хоть какие-то витамины поступали. Если же кому-нибудь удавалось достать кусок дуранды, то это была радость. Мы её называли «наполеоном».

Однажды мне пришлось по поручению комиссара – Лепика Владимира Михайловича – отвезти два трупа бойцов в Осиновую рощу. Дали лошадь, истощённую, одни кости торчат. На санях оба трупа и немножко сена. Проехали километр. Лошадь встала. Беру клок сена, иду впереди. За сеном она идёт. Так вот и «проехали» и туда, и обратно: утром вышли, к вечеру дошли до дома. Лошади тоже падали от голода, бойцы кое-что умудрялись от них отрезать и варили похлёбку. Страшное было время, но никогда не было воровства, наоборот, делились последним, даже девиз был такой: сам погибай, а товарища выручай. И юмор помогал выживать. Культработники, бойцы своими силами устраивали концерты, сочиняли частушки. Две запомнила:

                             В санитарной части нашей лечат таким родом:
                             Заболела голова – мажут пятки йодом. 

Или:

                            На стене часы висели, тараканы стрелки съели,
                            Мухи стрелки оборвали, и часы ходить не стали.

Но даже в таких условиях артиллерийский дивизион сформировали, один раз участвовали в бою – у финнов брали высотку. Я была на прямой наводке у орудий. Но потерпевших было мало, всего несколько раненых перевязала.

– Вам, Зоя Алексеевна одного боя было мало. Кипучая натура не позволяла сидеть ну, если не совсем в тылу, то, по крайней мере, в затишье. Нина Ивановна о вашей жизни в Сертолово написала так: «И вот опять Зоя стала убеждать меня, что мы напрасно здесь сидим: «Ты считаешь трупы, а я вообще ничего не делаю». И мы решили пойти в медотдел армии за новым назначением в другие действующие полки.

Нас внимательно выслушали и направили Зою в 11-ую бригаду и опять на «Невский пятачок», а меня в 882-ой противотанковый полк на Синявинские болота. Зоя пробыла на «Невском пятачке» до осени, опять была тяжело ранена и уже без сознания доставлена в Медсанбат. Ей хотели сделать операцию, – ранение было в живот и руки, – но, так как она находилась в шоке, операцию отменили и отправили в госпиталь на Васильевский остров».

– Да, с Невским пятачком мне было не расстаться. В конце 1942 года снова направили меня в пехоту, в 11 стрелковую бригаду, в 4-ый истребительный батальон. Командиром там был Герман Леонид, умный, грамотный командир. А там, в октябре со мной был такой случай у переправы на Невский пятачок. Всю ночь бойцы подтаскивали замаскированные лодки к переправе. А я хожу над траншеями, должна была присутствовать на случай ранения шальной пулей кого-нибудь из бойцов. Вдруг мне навстречу идёт незнакомый офицер, наставил пистолет и рявкнул: «Что ты тут маячишь? Немцев привлекаешь!». А я сгоряча расстегнула шинель и крикнула ему: «Стреляй!». В это время сзади него оказались замполит и начальник штаба, выбили у него пистолет, скрутили ему руки и увели. Оказалось, что он не в своём уме был, нервы не выдержали – тронулся. Перед этим в овраге застрелил солдата. Были и такие случаи, сдавали нервы от перегрузки. Таких отправляли в больницу. А меня в бою опять ранило, очень тяжело: проникающее ранение в грудь, в живот, в плечо – перелом костей и в руку. На плече была такая большая рана – до костей. Я хирургу говорю: «Если руку отнимите, жить не буду». Переправили меня через Неву, довезли до своего медсанбата. Оперировать нельзя – у меня шок. 10 дней лежала в шоковой палате, потом отправили в госпиталь. В перевязочной врач подошёл с большим шприцем с длинной иглой, говорит что в лёгком кровь до второго ребра, оно сжато и не дышит, нужно пункцию сделать – откачать кровь. Я отказалась, а он говорит: «Вы умрёте!», вызвал профессора, рассказал ему о моём отказе, отвезли в палату. Через медсестру передала я записку Клавдии Ивановне, сестре Нины Енишевой, попросила у неё сульфидина. Тогда этот препарат считался панацеей от всех болезней. Привезла она, спрятала я его под подушку и потихоньку принимала, но большими дозами по 3 раза в день. Когда снова сделали рентген, профессор даже удивился, что мне лучше стало. А долечиваться я попросилась в свою медсанчасть. Перед выпиской из госпиталя посмотрела в зеркало, а у меня седина на висках. У меня фотография сохранилась, я слева, а в чалме – это девушка с ранением в голову.

– Это вам было 21 год! Моя мама поседела за одну ночь чуть постарше – в 33 года, – уже после войны, в 46-ом году. Мальчишки нашли где-то неразорвавшуюся мину, брат, самый маленький из них, её взорвал и был тяжело ранен. Мама дежурила у него, не зная, выживет он или нет, и утром вышла из больницы с седой головой. А то, что вы пережили с Ниной Ивановной, сейчас даже просто не представить. Какая сила воли, какой героизм, какая воля к жизни! Вы вот упомянули – Клавдию Ивановну, я бы сказала фею, благодаря которой вы и стали принцессами Невского пятачка. Нина Ивановна в воспоминаниях написала, что врагами были не только фашисты, но и вши, так как не умывались – воды не было, снегом протирали лицо и только. И вдруг раненая девушка на операционном столе лежит…., впрочем, я лучше процитирую Нину Ивановну. «В Медсанбате, куда её ( Зою Виноградову – Т.Л.) привезли после ранения, работал врач Исаак Давыдович Цибульский. (…)Уже после войны он нам рассказывал, что когда в медсанбате Зою раздели и положили на операционный стол, то она в своей чёрной шёлковой комбинации с кружевами походила на принцессу. Моя сестра – Клавдия Ивановна, когда провожала нас на новое место службы, подарила нам с Зоей такие комбинации, уверяя, что на чёрном шелке не будут заводиться вши. Операцию отложили, Зою отправили тогда в госпиталь, а Исаак очень заинтересовался такой бесстрашной «принцессой» и стал часто её навещать». Эти строки впечатляют! Женщина всегда остаётся женщиной, даже на войне, будучи бесстрашным бойцом! И жизнь продолжается.

А любовь?

– Всё было: и дружба, и любовь, и ранения, и смерть. Я выше упомянула о комбате Леониде Германе. При прорыве блокады на Синявинских болотах ранило обоих: и комбата Германа, и начальника штаба Энькова. Привезли Германа в санроту, он ещё был в сознании, увидел меня, говорит: «Если любишь меня, сделай укол, чтобы было не больно». А у меня и шприц выпал из рук, вторая сестричка сделал ему укол. Я к начальнику сандива, прошу разрешить мне его сопровождать в медсанбат. А тот как отрезал: «Нет! Ты нужна здесь». Я заплакала и осталась. Через три дня затишье, зашёл начальник сам ко мне и говорит, что теперь можешь ехать, обстановка полегче, отпускаю на столько дней, сколько потребуется. Поехала, подошла к хирургической палатке, вышел врач Цибульский, спрашиваю: «Как капитан Герман?». Он мне в ответ: «Экзатировал!», то есть умер. Села я на камни, потом ушла к «батьке» – это был командир медсанбата, Палюткин. Он к нам сердечно относился всегда, по отечески. Уткнулась ему в плечо и ревела от бессилья, он меня успокаивал, дал лекарство. Попросила я его и хоз. службы похоронить Германа по-человечески. Сделали гроб, надели новый мундир его, вылила я целый флакон духов «Белая сирень», он их очень любил. Просидела около него всю ночь, так и казалось, что сейчас скажет: «Рыжик, сделай укол». Но не сказал.

– Но и доктор Цибульский, как написала Нина Ивановна, не забыл свою принцессу. После войны вы поженились.

Мы ещё долго разговаривали с Зоей Алексеевной, она рассказывала о своей жизни, о том, что выполнила пожелание доктора Милова и стала врачом, о том, что работала на севере, о том, что ежегодно ездит на встречи ветеранов, что выступает перед школьниками, что её приглашают в Гатчину и Рождественно, когда отмечают даты освобождения этих мест от фашистов. Долго рассматривали фотографии, говорили и о войне, и о блокаде. Она поделилась своими мыслями о блокадниках сегодняшнего дня.

– Сейчас некоторые «блокадники» блокады и в глаза не видели. Вся их заслуга только в том и состоит, что они не были выписаны из домовых книг при эвакуации. Честь и хвала тем, настоящим блокадникам, которые боролись за Победу и для Победы, стояли у станков, делали снаряды для фронта, лечили раненых и больных в госпиталях, отдавали для них донорскую кровь… Но даже с ними есть большая разница у тех воинов, которые, презирая смерть, дрались с фашистами, не спали в траншеях, замерзали в снегу. И я против всякой уравниловки. Как говорится в народе: вол пахал, а муха на рогах сидела. И тоже участница? Это хорошо понимают школьники, на встречах часто спрашивают: «А вы настоящий инвалид войны или приравненный?». Или: «А Вы настоящий участник войны или приравненный?».

– Зоя Алексеевна! Я думаю, что по отношению к таким, как Вы, – эти вопросы неуместны. Вы и Нина Ивановна – настоящие люди, люди с чистой совестью и большой душой. И победили мы в той войне только благодаря таким как вы, преданным патриотам великой страны, которой к сожалению, уже нет. Земной вам поклон, вечная память вашим погибшим товарищам. И дай бог Вам здоровья, чтобы ещё не одну годовщину Победы встретить во всеоружии, в парадной форме, со всеми орденами и медалями и благодарными и восхищёнными взглядами более молодых людей. И ещё не раз придти на Невский пятачок поклониться павшим, но не сдавшимся советским воинам, отстоявшим в невыносимых условиях Ленинград.

Санкт-Петербург, 27 января 2010.