Жизнь как есть

Сугубо личные заметки. Молотов – Пермь – Москва. И Ракетные войска стратегического назначения

7. Иду в школу.

В установленное время родители отправили меня в школу. Тогда не принято было выбирать школу: какая была по микрорайону, в такую и отправляли. Наш дом относился к микрорайону начальной школы № 85. Школа располагалась на улице Яблочкова там, где нынче располагается дом № 19. Это был такой же засыпной барак, как и соседние. Барак, как барак: с вышорканными деревянными ступенями высокого крыльца, возле которого стояла сваренная из толстого 5-миллиметрового листа колода, наполненная грязной водой для мытья сапог. Колода была не лишняя, поскольку барак стоял среди вытоптанного пустыря, летом пыльного, весной и осенью – покрытого жидкой грязью. Возле крыльца источал миазмы пристроенный к бараку туалет с деревянными очками, посыпанными по краям хлоркой. Суицидальное, по нонешним временам, сооружение.

Но вот содержание этого барака с первого раза вызвало у меня высокий пиетет. И этот пиетет сохраняется по сю пору. Объясняется это – сугубо для меня – необъяснимым уважением ко всему обстоятельному и серьезному; вне зависимости от уровня. Пусть барак, но внутри – крашеные полы и стены, исправные парты и добротное оборудование. Переступив порог, сразу чувствуешь серьезное отношение к организации учебы. И начинаешь осознавать свою ответственность.

И вот, кроме исправных парт, еще и на всех стенах цветные литографские плакаты на глянцевой бумаге: как правильно сидеть за партой, как держать ручку, как правильно писать буквы на линованной бумаге и цифры – на бумаге в клеточку. Ну, и конечно – цветная карта полушарий. А у доски стоят лакированные счеты.

Учебники тогда бесплатно не выдавали. Но и не продавали просто так. В школе выдавали справки родителям, что их чада пойдут с первого сентября в какой-то класс. И в специализированных книжных магазинах родителям продавали учебники соответствующего класса. Что это было за чудо: на лощеной бумаге, с цветными картинками, с четкой печатью, в твердых обложках, с шитым блоком. Купили нам всем «Букварь», «Арифметику» и «Прописи». И это всего через 10 лет после опустошительной войны. Само по себе это впечатляло меня многие годы. Это был камертон моего отношения к образованию.

Первой моей учительницей в школе № 85 была Ольга Демидовна Еловикова. Учила она нас обстоятельно. Мне запомнилась спокойной, доброжелательной, несколько строгой. Я быстро выучился читать. Практически сразу по словам. А вот с чистописанием были сложности. В общем – получалось. Но без особого изящества. Кроме чтения и письма была еще арифметика, физкультура и труд. Ко второму классу я читал уже бегло и с выражением, так что меня даже водили в четвертый класс, показывать, как можно читать. В четвертом классе некоторые ученики читали еще по слогам.

Класс набирался из соседних домов и бараков. Несколько человек были из нашей ограды. Мне запомнились Вова Колчанов, Вова Бусырев, Вова Мызгин, Гена Тиунов и брат с сестрой Вова и Эрна Вуккерт. Тогда только-только сняли ограничения с немцев, которые были выселены на север области из Республики немцев Поволжья, и появление в классе ребят с такой фамилией было не обычным. Впрочем, это никак не сказывалось на отношении к ним. Хотя я не припоминаю, чтобы в классе с ними кто-то тесно дружил.

Арифметике нас учили на счетных палочках. Палочки велели сделать родителям. Мне сделали из пластмассовых прямоугольных пряжек. Купили их штук десять; отец разрезал их ножовкой и зачистил концы напильником. А еще нарезали из цветной бумаги кружков, треугольников и квадратов.

Писать начали учить в тетрадях в косую линейку. На каждую букву была разлинована ячейка. А по высоте строка делилась пополам, да еще были горизонтальные линии между строками, чтобы на одном уровне выводить горизонтальные полки буквы «б» или петли букв «в» или «д». А еще – для высоты заглавных буков. Вначале по этим косым ячейкам мы учились писать палочки, крючочки, кругляшки. Это все – карандашом. И уж потом – буквы целиком. Но это уже чернилами. Перья были одного номера, если не ошибаюсь - № 11; со звездочкой. Эти перья при движении вниз – с «нажимом» – выводили толстую линию, а при движении вверх – тонкую («волосную»). Но царапали эти перья нещадно. Вот откуда в тетрадях появлялись кляксы и брызги, которые показывают в мультиках про школу.

На физкультуре в первых классах мы изучали только вольные упражнения. Ну, примерно такие, как утверждены в комплексах вольных упражнений №1 и №2 на 16 счетов согласно «Наставлению по физической подготовке в СА и ВМФ». Только тогда, в 1956 году, мы этого еще не знали. А еще мы играли в мяч на пыльном школьном дворе осенью или весной. Или шли зимой кататься на санках в овраг к речке Данилихе. Куда некоторые и попадали, «не справившись с управлением». А Данилиха и тогда ни в какие морозы не застывала.

На труде нас учили самым практичным вещам: как вдеть нитку в иголку, завязать узелок; как пришить пуговицу и наложить заплатку; а чуть попозже – как самому сшить подворотничок на школьную форму и как правильно подшить его. А еще мы учились делать из бумаги коробки, закладки, фонарики на елку, лепить из пластилина и вышивать гладью.

В школу мы все ходили, разумеется, в форме. Девочки – в коричневых платьях и черных фартуках; пацаны – в гимнастерках, подпоясанных черными ремнями, и брюках цвета «маренго» (это цвет милицейской формы до последней реформы). Фасон был для всех одинаковым, а материал предлагался разным, в зависимости от достатка родителей. Самая дешевая форма – фланелевая; подороже – полушерстяная; ну, и самая понтовая – чисто шерстяная. Мне родители купили, конечно, шерстяную, хотя по тем временам они были не шибко состоятельными. Цену в рублях уже не помню, но она была государственно дотируемой, для всех семей – доступной и совершенно не напряжной. Это помню точно. Это относилось и к ценам на все школьные аксессуары. Отправка детей в школу вообще ни для кого не рассматривалась расходной.

Воспоминания о первых годах учебы самые добрые.

В 1958 году я пошел в новую школу. Не то, чтобы я куда-то перешел. Просто на нашей Крохалевке построили новую школу – № 60. И весь наш класс, вместе с учителем, перевели туда. Эта школа и нынче смотрится солидно. А представьте, как она возвышалась над окрестными бараками по улице Лодыгина, частными домами на Вижайской и чистым полем на месте двухэтажных домов рядом с нынешней детской поликлиникой.

Город Молотов. Школа № 60. 1958 год

Коридоры школы были ещё с пустыми стенами, выкрашенными, как водится, синей масляной краской, которые мы начали обвешивать календарями погоды и своими стенгазетами. В классах стояли олдскульные парты Эрисмана (те самые – тяжелые, с коричневыми скамейками, черными столешницами и откидными крышками), которые мы видели ещё на хрестоматийной картине Богданова-Бельского. За сотню лет не нашлось технического решения, чем это сооружение можно было бы заменить. Да и надо ли было? Парта была устойчивая, антропометрически удобная – правильная.

Хотя со времени окончания войны прошло уже больше десяти лет, отзвуки её ощущались во всем. Русский язык преподавал однорукий фронтовик, общевоенную подготовку и физкультуру – отставной строевой офицер в сапогах и синих бриджах. Порядки в школе – суровые, дисциплина – железная, авторитет учителей – непререкаемый. Самые безбашенные хулиганы, которые гоняли нас на переменах и после школы, становились агнцами невинными, когда любой (любой, Карл!) учитель не то что вопрос задавал, а просто взгляд на них останавливал. А если учитель только ронял: «Отца вызову в школу…», то самый отъявленный хулиган впадал в ступор. И никакая личная харизма никакого учителя – не при делах. Просто так было устроено тогдашнее общество. Учитель тогда был вовсе не работником, «оказывающим образовательную услугу». Одним в ряду других профессий и видов занятий. Учитель был – Представитель Государства. Которому (Государству) было не всё равно, как и чему обучаются дети в школе.

Народ вокруг школы в засыпных бараках проживал не шибко грамотный и не отличавшийся изысканными нравами. И каждый дворовый сорванец знал, что любой отец, вернувшись из школы после разговора с учителем (тем самым – Представителем Государства), хорошо, если не изувечит. И в этом тоже был – как ни покажется на первый взгляд удивительным – отзвук войны. Дело в том, что во время войны неграмотных направляли, как правило, в пехоту. А в пехоте средняя продолжительность жизни – две атаки. А тех, кто имел хотя бы 7 классов, направляли чаще в артиллерию, в автобат, механиком в авиацию. Там просто был гораздо больший шанс выжить. Поэтому эти грубые и неграмотные мужики и вдалбливали своим чадам: «Учись, …ь!»

Было и ещё одно, весьма дисциплинирующее, обстоятельство. В 40-х обязательным было только начальное образование – с 1-го по 4-й класс. Обучение с 5-го по 7-й класс было, как бы, основным, рекомендованным. А старшие классы – с 8-го по 10-й – были вообще платными. Но поступление в институты и университеты было возможно только с полным средним образованием – после 10-го класса. Говоря проще – государство брало на себя обязательство дать всем безусловно только начальное образование. А для остальных, которые могли бы претендовать на более квалифицированную работу, государство предоставляло только возможность. Без гарантий. В старших классах требование к переводу из класса в класс были достаточно серьезными. С переводными экзаменами. А куда девались те, кто эти экзамены не выдерживали? А они оставлялись «на второй год». Для углубленного изучения недостаточно освоенного учебного материала. А те, кто не смогли после трех лет в одном классе освоить программу обучения (хоть по скудости ума, хоть по нерадению) из школы исключались. Вот эта-то возможность исключения, с последующей «стимулирующей» реакцией отцов, недовольных безграмотностью своих нерадивых чад, и делала столь смирными поборников «свободы от знаний».

Витало в школе и тревожное предощущение возможной войны будущей. Город Пермь был отнесен с точки зрения предполагаемой атаки «вероятного противника» к городам первой категории. Общественные здания строились тогда в таких городах с мероприятиями по защите от оружия массового поражения. В подвале школы были при строительстве оборудованы толстостенные выгородки, оснащенные стальными дверями с клинкетными запорами. Из этих выгородок была устроена потерна с выходом во двор, вне зоны возможного обрушения здания школы. Этот подвал предполагался для использования в качестве бомбоубежища. А пока в нем располагались раздевалки.

Это уже сейчас, задним числом всё так тревожно воспринимается. А вообще-то – это была обычная школа. Мы носились по её широким коридорам на переменах, зубрили математику по Киселеву, учили физику по Перышкину, вникали в тонкости орфографии и синтаксиса русского языка по Бархударову и Крючкову и поражались подвигам Геракла в книге «Мифы Древней Греции», взятой в школьной библиотеке.

В четвертом классе нас приняли, как водится, в пионеры. На праздники нас загоняли (иначе не скажешь) в самодеятельность. И однажды школьный хор даже принял участие в финальном районном концерте смотра художественной самодеятельности в Доме культуры строителей (на улице Куйбышева, где нынче торгово-развлекательный центр «Триада»). Рядом со школой находилась Станция юных натуралистов. Не помню уж, с чего вдруг, но с полгода я посещал и её. Там были большие теплицы, и работники станции учили нас сажать рассаду, полоть грядки, перекапывать их. А по весне пионервожатые таскали нас собирать металлолом по окрестным дворам.

И я вообще не помню хоть каких-то разговоров о нехватке учебников, методических пособий или учителей. Тем более не помню поборов с родителей «на ремонт класса». Все предметы преподавались тщательно, даже такие экзотические как пение, рисование и труд в прекрасно оборудованных школьных мастерских. А еще нас водили в Театр кукол, а несколько позднее в Театр оперы и балета (тогда ещё в старом здании и имени никого), Драматический театр, на лектории в Галерею, Дом политпросвещения о жанрах музыкального искусства… В общем – это была Школа!

Было бы, разумеется, большим преувеличением утверждать, будто школьники, все как один, рвались в театры, музеи и библиотеки. Скорее – наоборот. Большинство – просто терпели с выражением оскомины. Но важно было, что каждый имел возможность прикоснуться к чему-то полезному и прекрасному. А то бы ведь большинство даже не представляло, что это всё в жизни существует. И каждый смог сделать свой выбор. Осознанно.

Во время учебы в школе № 60 родители отдали меня учиться музыке. Это тогда был модный тренд в интеллигентской среде. Но, почему-то, не в музыкальную школу. Скорее всего, это было влияние еврейских друзей. Поелику отдали меня в учение старинному другу семьи Аркадию Исааковичу Блюмкину. Он тогда играл первую скрипку в оркестре Драматического театра. От этого и инструмент выбрали, и учителя. И я стал ездить на квартиру к Аркадию Исааковичу. Жил он тогда в частном доме на улице 1-я Красноармейская. Весной и осенью это было не шибко обременительно. Но зимой эта дорога становилась нетривиальной. Холодно, блин! Почти всегда ноги были на грани обморожения. Это мы на своей Крохалевке бегали зимой в валенках или в теплых суконных ботинках с осоюзкой. А в «город»-то ездить надо было в кожаных ботинках. А они были, уж какие были – безо всякой теплой подкладки. И ещё – насмешки одноклассников. Среди них скрипичный тренд не вызывал пиетета.

В 1961 году наконец-то нам дали отдельную квартиру, и мы переехали на Комсомольский проспект, на перекресток с улицей Коммунистической. Где живем и поныне. Дату переезда запомнить было просто. На следующий день после переезда, когда родители мыли окна и распаковывали коробки с вещами, я с братом Димой вышел осмотреть окрестности. В соседнем доме располагался магазин электротоваров «Электросбыт». В магазине работала радиотрансляционная точка. В качестве демонстрации работоспособности товаров. И вот мы слышим непередаваемый голос Левитана: «Внимание, говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Через несколько минут будет передано важное сообщение!» Все покупатели напряглись и замерли. Голос Левитана был знаком каждому в нашей стране. И все ещё живо помнили, что именно этим голосом и именно с этими интонациями они слушали сообщения о бомбежках советских городов. Но в этот раз его интонации были особенными. Было понятно, что сообщение будет, таки, действительно экстраординарным. И вот через несколько минут: «Человек в Космосе!!!». Шок и трепет!..

Передо мной встал вопрос, в какую школу переходить. Соседские пацаны учились и в школе № 2 (она и посейчас там), и в восьмилетней школе № 28 (нынче там районный центр детского творчества), и в восьмилетней школе № 82 (сейчас там Уральский филиал Российской академии живописи, ваяния и зодчества), и в школе № 17. Все школы – по микрорайону. Но все карты спутал Аркадий Исаакович Блюмкин. Он к тому времени оставил творчество в театре и устроился музыкальным руководителем в школу № 9. Он создал там школьный эстрадный оркестр и предложил устроить меня в эту школу, хотя это было вообще в другом районе.

Город Пермь. Школа № 9. 1961 год.

Так я оказался в престижной тогда школе № 9 имени Пушкина. Ничего особенно «престижного» в той школе не было. Но и худого ничего мне не припоминается. Были, правда, и некоторые особенности касательно соучеников. В прежней школе, на окраине, все ребята были примерно одного социального статуса: дети рабочих и мелкой интеллигенции – рядовых инженеров, учителей, врачей (ключевое слово – рядовых). Школа же № 9 была из «центральных». Тут, наряду с учениками из окрестных неблагоустроенных домов с улиц Пушкина, Ямской, Краснова, Красноармейской, в одном классе оказалась местная «золотая молодежь»: сын какого-то большого начальника НИИ, профессорские дети, дочка оператора с местного телевидения, дочка старшего (!) продавца мясного магазина… Эти ученики задавали совсем иные стереотипы поведения. Это только у них я увидел этакий снобизм по отношению к получению знаний, немотивированную дерзость по отношению к учителям.

Именно в этой престижной центральной школе я столкнулся с гадостью детской жизни. Только тут у меня стали отбирать двадцать копеек, которые мне давали на пирожок с чаем. Только здесь стали рвать тетрадки, чтобы принуждать решать за наглого двоечника задачки. Только здесь могли просто дать по морде. Не то, чтобы шибко сильно. Но ни за что. Для самоутверждения. Я бы погрешил против истины, если бы стал выстраивать какие-то схемы противопоставления центральных и окраинных городских школ. Дело было в другом. Ко времени моего перехода в школу № 9 обстановка в советской системе просвещения изменилась. Тут надо бы пояснить.

В начале 60-х ввели «всеобуч»: обязательное полное среднее образование. И ведь как красиво это выглядело: «воспитание образованной гармонично развитой личности», «освобождение от унижающего человеческое достоинство недоверия и от психологического давления ежегодных экзаменов», «научно-техническая революция»… И всё – с радостной улыбкой!

А что значит – «обязательное»? Это значит, что само явление – «второгодник» – кануло в небытие. Доучить до 10-го класса школа стала обязана ВСЕХ. Именно ОБЯЗАНА. И именно школа. И первыми это изменение обстоятельств уяснили как раз те, кто не любил особо напрягать свои извилины точными науками. И перестали напрягаться. Демонстративно. Ну, а коль скоро государство поставило задачу обучать всех, а «все» обучаться не хотят, то вполне естественно постепенно начало меняться целеполагание. С учителей начали спрашивать не уровень знаний, а безусловные всеобщие положительные оценки. И высокий средний балл. И вот тогда-то положение учителя и стало меняться: из Представителя Государства в положение служащего, которому приходится ходить кругами вокруг нерадивых учеников. Это пока было, скорее, некоторое предчувствие изменений. Разумеется, тогда и в кошмарном сне никто и предположить бы не решился, что можно будет увидеть, как ученики глумятся над учителями и, тем более, избивают их. Это я о тех видео, которые нынче гуляют на просторах интернета.

Очень быстро изменение целеполагания стало проявляться и в том, что стало «не хватать» средств на ремонт и оснащение школ, и бумага для учебников стала не глянцевой, и картинки в учебниках стали не цветными. Да и не только в школе. «Гуманизм» всё чаще и повсеместно, скорее по умолчанию, стал пониматься как снятие жесткой ответственности за уровень и качество. Именно в эти годы в городах, вместо пафосных домов сталинского ампира – с лепниной и эркерами – стали в массовом порядке появляться «хрущевки» - с потолками 2,5 метра, кривоватыми стенами и незакрывающимися дверями… На наших глазах широкая открытая улыбка оттепели стала – пока постепенно – кривиться в сардоническую усмешку. В общем – tempora mutantur et nos mutamur in illis…

Тем не менее, школа, в принципе, была хорошей. Учили там интересно. Кто хотел – те продолжали учиться. Нашлись там и приятели. Вова и Юра. Я сиживал с обоими за одной партой. Вова поддерживал меня в столкновениях с наглевшими обалдуями. С Юрой мы играли в крестики-нолики. Это мы тогда так думали. Позже мы узнали, что, собственно, крестики-нолики играются на поле 4 х 4 клетки. А мы играли без ограничения поля. Сколько тетрадки хватит. Это оказалась китайская игра «го». Только вместо камней мы играли на тетрадных листах в клеточку. Играли мы только вдвоем. Остальные проигрывали нам без вариантов. А еще мы с Юрой приятельствовали с Мишей. Юра и Миша жили в самом престижном тогда доме Перми – в Доме ученых. Родители у них были с учеными степенями. В том доме я впервые увидел паркетные полы, высокие потолки, магнитофон; услышал слова «высшие производные», «реферат», «диссертация» и прочую заумь.

Так получилось, что все мои школьные приятели не затерялись в нашем городе. Вова стал генеральным директором крупного пермского завода, почетным гражданином города Перми. Юра стал доктором наук, профессором классического университета. Миша – главным художником Пермского книжного издательства.

В общем – всё прямо, как в известной советской песне: