Жизнь как есть

9. ПАВИАТ

В школе я учился всегда хорошо. Получал грамоты. Был примерного поведения. Меня хвалили учителя. И даже директор школы № 9 – Зинаида Сергеевна Лурье. И когда по окончании восьмого класса я заявил, что не буду переходить в девятый класс, именно Зинаида Сергеевна, всплеснув руками, запричитала и стала уговаривать меня не покидать школу. Она желала мне самого хорошего и считала, что я гублю свою «блестящую научную карьеру». Знала бы она, что через четыре года я – по ее мнению – окончательно упаду в пучину греха, вступив в военную службу.

Ну, таки, вот: решил я поступать в техникум по двум причинам.

Первая причина – это мое трепетное отношение к инженерной работе. И конкретно – к двигателестроению. А двигатели – это друг семьи Сергей Яковлевич Вахошкин. И рассказы отца о фундаментальном обучении в авиационном техникуме. И Дворец культуры (величественную оду Дворцу смотри выше), который был дворцом именно авиамоторного завода. И стоял Дворец посреди самого пафосного в городе микрорайона – Сталинского поселка. Да чего там говорить – куда еще идти?

И вторая причина – сугубо корыстная. Дело в том, что с начала 60-х годов в образовании в результате очередной реформы было введено 11-летнее обучение. Но продержалось оно недолго. Не прижилось. И в 1964 году было объявлено, что мы будем, как и раньше, заканчивать 10 классов. Это значит, что в 1966 году будет двойной выпуск. А следовательно – двойной конкурс в институты. А я – как вы уже заметили – человек совершенно не рисковый. Да и дико не уверенный в себе. Даже похвалы Зинаиды Сергеевны по моему адресу меня нисколько в своих силах не укрепили. Так что я решил не рисковать. И оттянуть срок своего поступления в политех на пару лет.

Вот из таких соображений я твердо и решил поступать в техникум. В какой техникум – вопроса даже не было. Конечно же – в Пермский машиностроительный техникум Министерства авиационной промышленности (так к тому времени стал называться знаменитый Пермский АВИАционный Техникум – ПАВИАТ).

Авиационный техникум (несмотря на изменения в названии, его все в городе называли именно так) к середине 60-х был в авторитете. Поступить в него было не легче, чем в институт. В техникуме было 4 отделения:

- моторостроительное, готовило техников-конструкторов авиационных (мы  так думали) двигателей;

- приборостроительное, готовило техников по эксплуатации электронных приборов;

- технологическое, готовило техников-технологов по обработке металлов резанием;

- литейное, готовило техников-технологов по черному и цветному литью.

На каждое отделение набирали по две учебные группы.

Самое крутое – конечно же! –  моторостроительное. Уже тогда все знали, что стипендия там – аж 37 рублей, тогда как на остальных отделениях – всего по 20 рублей в месяц. Это было даже на пару рублей больше, чем в институтах. Ну, и естественно, конкурс на это отделение был больше.

Сдавать надо было три экзамена:

- изложение;

- математику письменно;

- математику устно.

Экзамены были на полном серьезе.

Изложение затруднений не вызвало. Я, было, уж и губу раскатал на «отлично», но результат меня быстро вернул на землю – только «хорошо». Потом я видел результат: спорная ситуация с расстановкой знаков препинания. В одном месте. Но спорить тогда было не принято. Нечего умничать. Я это только в качестве иллюстрации к уровню требований. Особенно, когда видишь нынче уровень диктантов (!?), например, в академию художеств. Какие могут быть «диктанты» в ВУЗ?! А ведь – берут после диктантов! В то время диктанты заканчивались уже в начальной школе.

Четверка за изложение меня из колеи не выбила, и я достаточно спокойно направился на письменный экзамен по математике. Для решения предлагались 5 примеров и задача, в которой надо было составить уравнения с двумя неизвестными. Примеры и задачи охватывали все разделы математики, изучаемые в восьмом классе.

Примеры я решил достаточно быстро и уверенно. А вот с задачкой я встал в ступор. Уравнения составил без проблем, провел необходимые подстановки и преобразования. Но в какой-то момент уперся в одно уравнение с двумя неизвестными. И запаниковал. Это много лет спустя, в училище, проходя компьютерные психологические тесты, я с удивлением обнаружил у себя психологическое свойство, именуемое мудреным словом «застреваемость». Когда специалисты группы профотбора разъяснили мне, что это значит, я сразу вспомнил этот случай на вступительном экзамене в техникум. В общем – не смог я решить эту пресловутую задачку. Так и сдал листки. Сдавши, спросил – на какой результат могу рассчитывать. Преподаватель снисходительно сказал, что – в случае безошибочного решения всех примеров – не более трояка.

И вот тут я упал духом. Конкурс-то был нешуточный. И безобидная, казалось бы, четверка по изложению нависла дамокловым мечом. Но я решил пройти эту via dolorosa до конца. И пошел на устный экзамен по математике.

Билет мне попался вполне решабельный. Да и вообще я был по математике подготовлен основательно. Пробелов практически не было. На устном экзамене надо было доказывать какую-нибудь теорему, рассказывать про построение графиков, объяснять свойства каких-то функций. В общем – я разошелся. Говорить пространно я уже был научен.

Это был последний экзамен. Экзаменатор – фамилия его была Тарасов (имя-отчество я, к стыду своему, забыл) – уже видел в экзаменационном листе мои предыдущие оценки. Выслушав меня, задав провокационные уточняющие вопросы и удовлетворенно кивнув, он заглянул в экзаменационный лист и, не скрывая удивления, спросил, как я при таком «блестящем» (по его оценке) знании математики умудрился схватить тройку. Я недоуменно пожал плечами. Тогда он показал мне на мои записи и спросил, а не судьба сделать подстановку? Тут меня осенило, и я на глазах экзаменатора за пару секунд выполнил все действия и получил требуемый результат.

До сих пор я с признательностью вспоминаю этого преподавателя. Он, естественно, уже не имел права исправлять выставленную оценку за письменный экзамен. Но он сказал мне, что восхищен уровнем моей подготовки, выставил мне оценку «отлично» и – в нарушение всех инструкций – начертал на экзаменационном листе, что он настоятельно рекомендует принять этого абитуриента при любом раскладе с набранными баллами.

Так я оказался в заведении, определившем во многом мое миропонимание и профессиональную ориентацию.

К слову, я в той жизни не раз встречал таких преподавателей (шире – руководителей), которые самым высоким образом относились к своему предназначению. Они осознавали предоставленное им право принимать решения не как удовлетворение своих личных амбиций, а как свою ОБЯЗАННОСТЬ выбрать среди учеников (подчиненных) самых подготовленных. И поддержать их. Оценкой, поощрением, выдвижением на ответственную должность. Безо всякой личной выгоды. Только так и осуществляется воспроизводство самого главного – порядочной жизни. С грустью приходится признать, что не все были такими. И других почему-то становилось со временем всё больше. Что и сказалось, в конце концов, на всей нашей жизни.

Начало учебы у меня тоже не обошлось без приключения.

Где-то, помнится, в середине августа в вестибюле техникума вывесили списки принятых. Шел я туда, дрожа как осиновый лист. Паника была нешуточная. Но когда увидал свою фамилию в списке группы М-11 – «от радости в зобу дыханье сперло» ©. Я, нашел первое попавшееся объявление со словами «1-го сентября», позабыл про все остальное и помчался домой.

В объявлении было написано, что учащиеся первого курса моторостроительного отделения должны в 14.00 собраться в спортзале. И всё. Дома меня стали спрашивать про расписание, отец пытался, было, подсказать, где какие аудитории. Но я в упоении стал готовиться в «спортзал». Решил, что там будет организационное собрание.

Первого сентября я подтянулся в техникум к указанному времени, и тут меня стали «терзать смутные сомнения» ©: не было заметно организационной сутолоки. Коридоры пусты, обстановка деловитая. Висит расписание и там ясно написано, что в группе М-11 с утра идут какие-то занятия по каким-то «парам» в какой-то аудитории. Я прошел в эту аудиторию, как раз прозвенел звонок, преподаватель (это была литература) вышла из аудитории, но детвора из дверей не повалила. Это был (как я потом узнал) маленький перерыв между часами в паре.

Я просочился в аудиторию. Народ по большей части располагался около своих парт, беседовали осторожно (все-таки – первый день) между собой. Я нашел только одно свободное место за последней партой. Там располагался здоровый белокурый парень. Испросив его согласия, я пристроился радом с ним. Познакомились – Юра Мухин.

По возвращении домой я получил выволочку от отца с присовокуплением всех известных ему уничижительных характеристик по поводу моей «ответственности», «организованности», «сообразительности» etc.

Впечатление от его пафосных филиппиков складывалось, будто я «нагло хохоча, осквернил священный алтарь» ©. Ну, то, что я лоханулся, было понятно сразу. Но я, правда, до сих пор не возьму в толк, какие устои общества и государства я поколебал тогда, чтобы меня надо было возить … об тейбл? Ну, да ладно! Я был в техникуме!

Учебный процесс поразил меня до глубины души. Главным образом – иным отношением, нежели в школе. Это было не нудное навязывание чего-то там «важного» и «общественно значимого», которое непонятно где и непонятно как должно было «понадобиться». Это был серьезный труд. Со стороны всех участников процесса. В школе уже тогда господствовал «всеобуч»: была поставлена задача всех дотянуть до выпускного класса. В техникум же пришли добровольно. Не вообще «учиться», а за конкретной профессией.

Эта серьезность проявлялась во всем.

Занятия были организованы по ВУЗовски: по парам. Это я потом понял,  когда сам стал на преподавательскую кафедру, что за один урок никакого связного тезиса обсудить невозможно.

И на самих занятиях – никакого школярства: только изложение материала. Отчетность – только в конце семестра на зачетах и экзаменах.

Обилие лабораторий и мастерских. В классах – масса наглядных пособий. Да не каких-нибудь макетов, а реальные резцы, фрезы, зубчатые колеса, станки. Я уж не говорю за спецклассы нашего моторостроительного отделения. Там стояли настоящие РАКЕТНЫЕ ДВИГАТЕЛИ! Как мы потом узнали – 8д51, с первой советской управляемой баллистической ракеты – 8А11, копии немецкой А4, более известной по её пропагандистскому названию V-2 (Vergeltungswaffe).

Только теперь мы поняли, за что на этом отделении платили такую стипендию: за секретность. Нам всем оформили ДОПУСК по форме № 2. Спецклассы были оборудованы в отдельном пристрое. Проход туда был только по пропускам. И на входе эти пропуска проверяла не вахтерша-пенсионерка, а мадам из ВОХР – военизированной охраны. В синей гимнастерке и с наганом в затертой кобуре.

Да и в учебном процессе по всем учебным дисциплинам была какая-то основательность и серьезность. Мне нравилось все. И еще нравилось, что всякой биологии, химии, ботаники, астрономии (всего того, что в школе мне было мало интересно) – не было совсем. Русского языка не было. Литература – в существенно сокращенном варианте. Сочинений про «типичных представителей» писать почти не пришлось.

Зато математика – это шедевр! Нам её преподавал Владимир Константинович Кибардин. Он работал в техникуме с 30-х годов, учил ещё моего отца и уже в те годы был легендой. Он рассказывал о математических законах занимательно, как детектив. Он давал нам массу мнемонических правил, так что мы практически все запоминали наизусть массу приемов вычисления тригонометрических функций, многочленов, логарифмов… А пользование логарифмической линейкой! Это компьютер докомпьютерной эпохи. С помощью этого гениального прибора была создана вся мировая авиация и ракетно-космическая техника. А с компьютерами она только непринципиально улучшалась. И надежность этого устройства! Оно не «виснет», не подвержено электромагнитному импульсу, отсутствию зарядки или сети. Его можно не просто ронять, а кидать! И нас ВСЕХ научил пользоваться им Владимир Константинович. На всю жизнь. И все это с доброй, немного ехидной улыбкой. Влияние этого человека на мое профессиональное самоощущение невозможно переоценить. Я всю жизнь стремился лишь отдаленно быть похожим на него в профессии. И тайно лелею надежду, что чуть-чуть, таки, удалось приблизиться к его мастерству.

Да и многих других преподавателей вспоминаем добрым словом. Разные они были: и экзотические оригиналы, и достаточно нудные педанты, и скромные труженики. Но не было верхоглядов и «халявщиков». И каждый передал нам что-то полезное. До сих пор я именно из техникумовских занятий помню (и понимаю!) законы теплопередачи, принципы действия электродвигателей, в особенности двигателей трехфазного тока, процессы преобразования сплавов «железо-углерод» и основы термообработки сталей, составные элементы типовых деталей машин и, самое главное, – их назначение (именно оттуда я твердо помню разницу между фаской и галтелью, что такое бурт, заплечики, проточка, шейка, отбортовка; как можно, а как ни в коем случае нельзя соединять листовые детали, да много еще чего…).

Из множества учебных дисциплин особенно вспоминается черчение. Оно было организовано исключительно обстоятельно. Для овладения черчением группа была разделена на две подгруппы. Каждая подгруппа получила свой класс. В классе для каждого учащегося было отдельное рабочее место с чертежной доской и кульманом. Это сразу создавало ощущение серьезности предмета. Каждую подгруппу вел отдельный преподаватель. В нашей группе преподавателями были Леопольд Оттович Триллер и Климов (имени-отчества, к сожалению, не помню). Оба преподавателя были исключительно квалифицированными. Они нас учили не просто черчению, а по факту – конструированию деталей машин. Именно на черчении мы узнали о применении посадок, назначении допусков, начальные сведения о технологии изготовления типовых элементов деталей машин, о маркировке сталей…

Секрет высокого уровня владения черчением заключался в методике обучения. Во-первых, учебных часов было предусмотрено много. Во-вторых, программа обучения была обстоятельная. В-третьих, сам подход преподавателей был специфический. Они не прощали ни одной, даже малейшей ошибки. С первого раза чертежи не сдавал никто. Если правок было много и их не удавалось исправить с первого раза, то чертеж заставляли переделывать целиком. Это я про Климова. У Леопольда Оттовича было еще жестче. Человек он был ехидный и по-немецки непреклонный. Все правки он делал мягким жирным красным карандашом. Удалить их было невозможно никакими средствами. Так что переделывать чертеж целиком приходилось после любой ошибки. Ну, глядишь, – к исходу второго года и карандаш в руке становился тверже, и глаз точнее.

Это проявилось и впоследствии многажды. Так в военном училище, где программа черчения была раз в пять проще и меньше, мне было совсем не интересно. На первом же занятии я подошел к завкафедрой черчения и попросил дать мне итоговое задание. И Лиана Николаевна Семкова, узнав, что я выпускник авиатехникума, без вопросов, чисто для проформы, дала какое-то задание и, глянув на лист, не задумываясь, поставила «отлично».

Отдельно надо сказать о практическом обучении. В программе техникума было предусмотрено множество практик: слесарная, станочная, монтажная. Там нас обстоятельно обучали как рубить зубилом, как опиливать напильниками, как применять шабер, шарошку, сверло, зенкер, развертку; как работать на токарном, фрезерном, сверлильном станках, как варить электродом и газовой горелкой; как вырубить прокладку, как нарезать резьбу, как затянуть фланец, ниппель; как подмотать паклю на сгон или кран-бокс, как сделать скрутку на проводах, как подсоединить лампу, плитку, электродвигатель, как установить выключатель. Для этого были все условия: и грамотные инструкторы, и богато оснащенные мастерские. Вообще всё, что я умею по хозяйству – это от техникума.

Все это пригодилось, когда мы пришли на самую главную практику – заводскую. Она была предусмотрена на третьем курсе. Я попал на практику в цех № 51, на участок разборки (в «чернорубашечники»). Поначалу я огорчился: на всех участках цеха было картинно чисто, рабочие ходили в белых халатах. А на участке разборки – масло, копоть на двигателях, которые привозили с испытаний для разборки. В общем – не айс. И только поработав немного, понял, как мне повезло. В смысле образования. Дело в том, что другие участки были организованы по агрегатному принципу: на одном участке собирали камеру сгорания, на другом – компрессор, на третьем двигатель в целом, но из крупных блоков, собранных на других участках. Поэтому работники всех участков имели подробное представление только об отдельных частях двигателя либо о порядке соединения крупных блоков и креплении наружных трубок. Зато на участке разборки двигатель раскидывался целиком и полностью – до последнего винтика. Буквально. А особый интерес был на разборке аварийных двигателей. Их привозили на завод для ремонта в случае аварии или просто остановки двигателя в полете. Разборка аварийных двигателей происходила в присутствии комиссии, которая осматривала каждую снятую деталь и тут же по обнаруженным повреждениям пыталась определить причину аварии. Поэтому к моменту окончания практики я единственный из всей группы знал газотурбинный двигатель полностью. И точно помнил порядок его сборки еще лет десять. А устройство всех его частей – до сих пор.

Да, чего я сразу к окончанию учебы, к практике. До неё было еще далеко.

Вообще, техникум воспринимается до сих пор, как самое приятное время. Было просто интересно. Всё интересно. Про черчение я уже рассказывал. Но были и другие предметы.

Классным руководителем была недавно вернувшаяся с учебы из Ленинграда Нина Александровна Глазырина. Вела она у нас обществоведение. И всячески пыталась проявить «общественную» активность. Нынче бы сказали – креативность. Мы были несправедливы к ней. Сколько же нервов мы ей попортили. Не со зла. А просто потому, что мы не хотели проявлять «активность». Мы просто балдели от молодости. Мы спорили с ней. Мы не приходили всей группой на её уроки. Мы закрывались всей группой в классе на стул, а когда она пыталась войти, молчали по полчаса, слушая, как она рвала дверь из коридора, как ходила к коменданту. Каждый раз после наших выходок она рыдала. А через 40 лет на встрече выпускников она призналась, что такой интересной группы у неё не было никогда за все время её педагогической работы.

Отдельно надо упомянуть преподавательский состав собственно моторостроительного отделения. Большинство учебных дисциплин читали преподаватели, находившееся в ведении учебного отдела. Не знаю, как уж они там были организованы. Скорее всего, в предметно-методические комиссии. Эти преподаватели вели свои предметы на всех специальностях. Это математика, физика, технология металлов, станки и инструмент, детали машин, допуски и посадки, электротехника, организация производства, физкультура. Но были преподаватели, которые находились в составе отделения. Они вели специальные дисциплины только для нашей специальности. Они и держались обособленно, да и укомплектованы были исключительно военными пенсионерами. В основном, из ВМАТУ – военно-морского авиационного технического училища. Они в отделении завели военную дисциплину и вообще военный подход к делу.

Начальником отделения был подполковник Анатолий Иванович Ежов. Читал он нам теорию ракетных двигателей. Пунктуальный до нудности, толковый и невозмутимый человек. Еще он был большой любитель играть на гитаре. По-настоящему: по нотам, всеми пальцами, с переборами и басовой партией. Он всегда участвовал лично в смотрах художественной самодеятельности с сольными номерами. Заместителем у него был подполковник Эйдельштейн. Термодинамику читал подполковник Ошемков. Конструкцию двигателей – майор Зайков. Эксплуатацию и испытания двигателей – подполковник Зимин. Монтажную практику вел капитан-лейтенант Маркелов. Это был заядлый футболист. И он с азартом гонял вместе с нами в футбол во дворе техникума в перерывах между занятиями.

В общем, этот ВУЗовский характер организации учебного процесса в техникуме оказался для нас очень полезным. Может, поэтому мне совсем не трудно было втягиваться впоследствии в учебный процесс военного училища. Все было привычно.

С техникумом связаны первые осмысления себя как самостоятельной личности. Техникум – это не только учеба. Взрослая жизнь начала проглядываться весьма явственно!

Началось с первых дней. В 60-е «оттепель» проникала во все сферы. В школе это проявлялось в развитии «демократизации», выборности, разоблачении «культа личности», вниманию к развитию «свободной активной гармоничной личности советского человека». Но в техникуме на третий день учебы нам показали ценность всех этих дЭмократических извивов. Вошел в аудиторию начальник отделения Анатолий Иванович Ежов, оглядел нас строгим командирским взором и назначил старосту и его помощника. Он не стал «растекаться мысью по древу» ©: ему чем-то поглянулись два пацана с последней парты, и он указал перстом: ты будешь старостой (это оказался Юра Мухин), а ты – помощником старосты (это оказался я).

В наши обязанности входило подавать начальнику отделения записки о посещаемости (это помимо того, что преподаватели вели учет посещаемости занятий в журналах), назначать дежурных, контролировать уборку спецаудиторий, закрепленных за группами, доводить до группы указания руководства, организовывать всяческие мероприятия, которые планировало это самое руководство. В общем, должность незавидная. Скрашивалось это лишь тем, что группа у нас подобралась замечательная, и соученики с пониманием относились к этой нашей епитимьи.

Я не случайно употребил прилагательное «замечательная группа». Отношения складывались доброжелательные: никто не «заедался», не пакостил; в учебе помогали друг другу, на переменах весело рассказывали о своей жизни. После занятий часто ходили вместе в кино; чаще всего – в «Художественный» или «Октябрь». Практически – каждую неделю. Тогда обычно фильмы шли по неделе, а с понедельника начинали показывать новый фильм.

Ну, в техникуме мы не только ходили по киношкам. Мы начинали социализироваться. Мы все вступили в профсоюз. Ну, как «вступили»… Нас туда просто записали, выдали профсоюзные билеты и стали собирать взносы. Взносы были символические – копеек по 20. Но все-таки. Не помню, правда, какие блага мы получили от этого. Впрочем, реальным «благом» от профсоюза можно считать нашу техникумовскую столовку: она дотировалась из профсоюзных денег. Посему цены в ней были весьма щадящими. Суп с запахом мяса или рыбы стоил копеек 9-11; винегрет – 5 копеек; котлета – 15 копеек; картофельное пюре с красным (непонятно из чего) соусом – 4 копейки; шницель (немыслимая роскошь, та же котлета, только побольше) – 19 копеек; чай с сахаром (это такая бурая, слегка сладковатая жидкость) – 3 копейки; кусок хлеба – 1 копейка. В общем – на 30 копеек можно было взять полный обед. Для сравнения: в кафе «Спутник» один только рубленый бифштекс с яйцом стоил немыслимые 45 копеек. Такие символические цены в нашей столовке были ощутимой выгодой. Поэтому каждую большую перемену весь техникум с грохотом, топотом и прыжками через чугунные литые перила главной лестницы (нынешний паркур отдыхает) летел в подвал, где помещалась столовая. И вот тут проявлялась «товарищеская взаимопомощь»: к одному человеку, стоящему непосредственно у раздачи, втискивалось человек по 10 из его учебной группы («я занимал!!!»), к неописуемому негодованию стоящих позади. В общем, обстановка соответствовала гонкам Индикар: победитель получает всё; призовые места отсутствуют по определению: не занявшие первого места могут идти в буфет и попытаться купить стакан чаю с пирожком; времени большой перемены всё равно не хватит на достижение раздачи в столовой. Но ни к каким эксцессам это не приводило. Каждый надеялся в следующий раз оказаться первым и пустить перед собой всю свою группу.

В группе начинали складываться какие-то компании по интересам и личной склонности. У меня была личная склонность к соседу по парте – Юре Мухину. Но Юра держался в группе несколько особняком. Он был с КамГЭСа и ездил в техникум каждый день на электричке. С ним ездила своя компания соседей. И он воспринимал «своими» в первую очередь их. А они учились в других группах и на других отделениях. Понятно, что их общение было для него важнее.

А еще симпатия была к Коле Антипову и Вове Рудакову. Иногда мы ходили куда-то вместе. Но это было редко. Они приятельствовали между собой, но ко мне особого интереса не проявляли. Их больше привлекали наши девчонки. Девиц в нашей группе было шестеро: Аня Баранова, Лена Боровкова, Дина Комиссарова, Люся Шардакова, Вера Старкова и Валя Чунарева. Они пользовались всеобщим вниманием и покровительством. В учебе они особо не выделялись, но и своим привилегированным положением не пользовались. Старались. Ну, и оказывали особое внимание наиболее видным пацанам. Самым эффектным был, конечно – Вова Рудаков.

Вова выделялся среди нас социальным статусом. Вообще, народ в группе был, что называется, «из простых». Родители городских ребят – это преподаватели (как у меня), рабочие, заводские бригадиры, работники торговли; ну, инженеры или врачи. Несколько человек были из деревень и жили в общежитии. А у Вовы отец был командиром полка, полковником. Жили они в отдельной трехкомнатной квартире, на занятия Вова ходил в дорогом костюме и пальто с шалевым воротником, сшитом из сукна парадной шинели. В общем – «мажор». Он и вел себя как «белая кость». Рассказывал интересные истории про жизнь в Германии, где служил отец. Поэтому неудивительно, что в компании с ним всегда было весело, интересно. На праздники эти компании начали и по кафешкам запохаживать. Я по сравнению с ним был, разумеется, «неконкурентоспособен». Но – было здорово!

                    ***

В конце концов, этот замечательный промежуток нашей жизни подошел к своему логическому завершению. В феврале 1968 года мы защитили дипломные проекты и получили свои назначения. Почти все попали на авиамоторный Завод имени Я.М. Свердлова (бывший завод № 19) и агрегатный Завод имени М.И. Калинина (бывший завод № 33бис). Строго по специальности. Но поработать по специальности большинству из нас довелось совсем недолго. В мае почти все пацаны поуходили в армию (об этом – немного позднее). Остались одни девчонки. Они и оказались самыми верными своей профессии. И проработали по техникумовской специальности всю свою профессиональную жизнь. Некоторые – в одном цехе по 50 (пятьдесят, Карл!) лет.

А о нашем выпуске не случайно лестно отзывались все преподаватели. Добрые отношения сохранились у нас на всю жизнь. Каждые пять лет мы собирались на наши встречи. Сначала – по группам, а вот уже лет тридцать – совместно обе группы нашего выпуска.

Почти все до самого конца – инженеры и техники.

Но время берет своё. И «нас давно не хватает в шеренгах по восемь…» ©

Фото из личного архива автора.