Жизнь как есть

Колхозы крепко связались в моем сознании с академической жизнью, но был меж них один, куда посылали не от университета, а от района. В пестром этом колхозе — а это было в пору меж волка и собаки: мехмата и филфака — я познакомился с представителями самых разных профессий: с прозектором, балериной, художником и даже самим настоящим вохровцем, который мочился по ночам в ведро с питьевой водой, но был прощаем в силу преклонного своего возраста. Меня он был старше в добрые три раза.

В этой непривычной для меня социальной пестроте я прибился к старшему машинисту сцены Очурову. Это был совершенно театральный человек не из Тургенева, а прямиком из Островского. И голос, и речь, и жесты — все было откуда-то из глубин сцены, которую этот машинист вращал. Удалось ему повернуть и ту сцену, на которой мы с ним вначале столь неблагополучно выступили.

Этим утром мы работали в паре. Сценой было поле с нескончаемыми рядами свеклы и сопутствующего ей сорняка. Завязкой к драме послужило предложение Очурова. Он будет немилосердно скашивать и свеклу, и сорняк, а я буду идти следом и втыкать свеклу в землю. Машинист был старше меня на десять лет, величественен и велеречив, и я согласился. Да и что было мне делать? Высокий Очуров уже шагал впереди, каждым взмахом тяпки уравнивая сорняк и культуру перед лицом неотвратимой гибели.

Новое действующее лицо в виде учетчицы Ларисы появилось довольно скоро. Вредительство Очурова в сочетании с нашим «городским» бэкграундом вызвало бурю. Именно слово «городские», возможно, единственное из цензурных, чаще всего повторялось в ее крике.    

И тут машинист принял гениальное решение, принял его так естественно, как будто только и ждал этого момента. Дождавшись паузы, он горько и громко произнес:

- Городские?

И через несколько секунд:

- Городские…. А нам c Жорой негры прохода не дают.

И я, и самая Лариса были заинтригованы.

- Городские?! Идем на танцы, а там — негры к девкам не подпускают. Вот тебе и городские.

- Негры? А как же девки? - заинтересовано спросила Лариса.

- С неграми! - воскликнул Очуров, поднимая руку к знойному, как в Африке, небу.

- С неграми! -  возмутилась Лариса.

- С неграми, а мы чем хуже? Погляди на нас! Чем мы хуже?

Осклабилась Лариса. И очень скоро стала нашим другом. К прополке она нас разумно не допустила, найдя нам другое применение: закусывать с ней и, что называется «скалить зубы».

Я никогда не был расистом, думаю, не был им никогда и благородный Очуров. Сейчас я объясняю себе появление негритянской темы ассоциацией с работами на плантации. Но как ловко воспользовался Очуров своей ассоциацией. Ни балерине, ни прозектору, ни художнику, ни вохровцу это не пришло бы в голову. 

Где ты сейчас, старший машинист сцены?