Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Челябинский журналист Влад Вериго редактирует местный вариант
газеты «Жизнь», а в свободное от работы время занимается художественным
творчеством. Я очень давно знаю Влада, слежу за его творчеством,
кажется мне, что Вериго растет, развивается очень интересно. Его
фантастических «Лонгфобов» я тоже знаю достаточно давно, читал
их, можно сказать, в рукописи :-). Мне очень симпатична эта простая
и точная выдумка Влада — про микробов, пожирающих время. Нужно
отметить, что текст свой Вериго написал как отклик на темы Стивена
Кинга, думаю, читатель и сам это увидет.

А вот теперь Влад прислал новую версию своего давнишнего
текста, как принято говорить, исправленную и дополненную. С чем
я вас и поздравляю.

Если микроба, недавно открытого учеными, увеличить в 20 миллионов
раз, его можно будет заметить невооруженным глазом, потому что
длина его хваталок будет равна 1 см, а ширина кусалок — 2 см.
Чему будет равна длина хваталок и ширина кусалок, если этого микроба
увеличить еще в 74 раза, и что станет с невооруженными учеными,
встретившими этого микроба на узкой дорожке?

Из задачника Григория Остера

Часть первая. Лонгфобированный

Тайный гений и его метафоры

— Твой диагноз — лонгфобы! — безапелляционно заключил Николай
Яковлевич Тухлый, старший санитар городского морга.

— А может быть, лангусты, которых я не ел ни разу в жизни?

— Нет, лонгфобы. Это маленькие мерзкие твари. В «трубу» я видел
целые колонии лонгфобов на мозговом срезе одного утопленника.
Они цвета красной болезни и старости. Они очень медлительны в
нашем понимании этого слова, но ими поражены 95 процентов всех
голов в мире. Лонгфобы прямо-таки «впиваются» в человеческий мозг...

— Хорошо-хорошо,— я взмахнул руками, словно брал аккорды на невидимом
пианино.— Если ты действительно считаешь, что я поражен лонгфобами,
о, мой доморощеный гений, не мог бы ты обойтись без метафор. И
объясни, наконец, деловым современным языком, кто такие эти лонгфобы?

— Не называй меня доморощеным гением! — обижено вскричал Николай
Яковлевич.— Все свои знания я почерпнул из практики — в этом морге.
10 лет я первым, в своей комнатушке с доисторическим микроскопом,
изучал все то, что отрезают у покойников и отправляют на исследования
врачам. Вот уже 5 лет, как я открыл существование лонгфобов. Жуткими
ночами, когда в морге только стенные часы нарушают тишину, я отыскиваю
в «трубу» этих злодеев на мозговых тканях их собственных жертв.
Представь, человек выходит с утра из своего подъезда, и вдруг
оказывается, что к его ногам бросает свои волны Тихий океан. Тоже,
скажешь, метафора?! Нет. Просто человек заблудился в хронологическом
лесу. Его сознание словно удлинилось и воспринимает действительность
без всякой последовательности.

— То, что я называю «эффектом “выстрелившего” затылка»?

— Я не считаю правильным называть ЭТО «эффектом “выстрелившего”
затылка». Я говорю о путнике, который заблудился в хронологическом
лесу. Мозг, пораженный лонгфобами, то «включается», то «выключается».
Потому что лонгфобы — это МИКРОБЫ, ПОЖИРАЮЩИЕ ВРЕМЯ!

Первые симптомы

В тот понедельник, несколько месяцев назад, я пришел на службу
раньше всех. Технички в коридорах еще мыли пол. В соседней пятиэтажке
голая длинноногая Алла готовила завтрак своему мужу — ее окно
расположено как раз напротив нашего. Внезапно зазвонили сразу
же три параллельных телефона.

— Алло,— мерзкая гражданка из какой-то общественной организации
заверещала в мое ухо.— Мне нужен Всеволод Всесуев, автор статьи
«Солдат нужно «стругать» с детства».

В прошлом номере (за день до звонка) действительно был опубликован
этот материал. Я писал о том, что молодежь нужно с розовых ногтей
воспитывать в духе патриотизма, а не хватать со студенческой скамьи
и обряжать в хаки.

— Я вас слушаю,— произнес я.

— Что же вы написали, Всеволод?

— А что я написал?

— Как, вы не знаете?!

— Не знаю. Я никогда не читаю свои материалы.

На другом конце провода словно оборвалось дыхание.

— Почему вы так со мной разговариваете? — после перерыва вновь
заверещала гражданка.

— А с кем я разговариваю?

— С Лидией Сергеевной из...

И тут голову мою, словно игла, пронзила острая боль.

...На Лидочке был открытый купальник. Я подарил ей оранжевого
крокодила, которого можно было использовать как подушку.

— А были другие крокодилы? — спросила Лидочка.— Почему ты выбрал
именно оранжевого?

— Так не банально,— ответил я...

На этом мое воспоминание прервалось.

— Так-так,— произнес Пекашин. В любое помещение он входил, как
в общественный транспорт: напористо, быстро. Я все еще сжимал
в руке телефонную трубку, Лидия Сергеевна так и не дождалась моего
ответа. А сколько прошло времени? Я посмотрел на часы — 20 минут!

— Привет Аллочка,— Пекашин некоторое время похабно таращился в
окно, а потом сел отгадывать субботний кроссворд, напевая себе
под нос:

— Человек отгадывает кроссворды, значит все у него хорошо...

Я вышел в коридор. Головокружение не проходило, начало легко поташнивать,
словно с похмелья. «Так люди сходят с ума»,— подумал я.

— Очень-очень интересно,— произнес Николай Яковлевич, когда я
прервался.— Особенно интересно воспоминание десятилетней давности.
Ты ведь знаешь, что произошло с Лидочкой?

— Она погибла... м-м-м... год назад.

— А воспоминание было как живое?

— Как живое? Больше! Я ощущал влажный ветер с реки, я запомнил,
какие люди были на пляже в моем видении. А главное — с чего бы
это мне вспоминать?! Я уже совсем забыл про оранжевого крокодила,
и не сказать, что эта сценка тогда произвела на меня особое впечатление.
Обычное купание с девушкой.

— Это-то и интересно,— вмешался Тухлый.— Неожиданная головная
боль, совершенно тусклое в плане переживаний прошлое событие,
которое ты снова так отчетливо «пережил» — все сходится! Расскажи
скорее, что же с тобой было дальше.

Эффект «выстрелившего» затылка

До вечера того злополучного понедельника я ходил, как в воду опущенный.
Череп трещал, а затылок... Я долго искал наиболее точное определение
этому состоянию. Все, чем бы я ни занимался: обедал в столовой,
выезжал на репортаж — все словно проходило сквозь призму поиска
этого определения. Можешь ли ты представить мысль, превращенную
в амебу? Она то сжимается, то расползается, то почкуется на бессчетное
количество других «амеб».

И только поздней ночью, когда я смотрел на луну из окна своей
маленькой квартирки, я сделал некое филологическое «ноу-хау».
«Эффект “выстрелившего” затылка» — самая лучшая характеристика
моему новому душевному состоянию.

«Не обратиться ли мне к невропатологу? Или — к психиатру? Или
лучше — к психологу?» — подумал я. Но тут же отказался от этой
идеи: лучший в мире психолог похоронил свой талант в морге...

— Не в мой ли камушек этот огород? — осведомился Николай Яковлевич.

— Может быть, я что-нибудь и нагородил, но сделал это в шутку.
Не хочешь ли уже прокомментировать мой рассказ?

— Пока нет.

— Тогда я могу продолжать?

— Да.

...«Эффект “выстрелившего” затылка» — это показалась мне наиболее
верной формулировкой, потому что я действительно во время приступов
ощущаю своим «задним» сознанием пустоту, вмещающую вечность. «Проваливаясь»
в эту бездну, я подчас пропускаю вещи, происходящие со мной наяву.

Однажды утром я чистил зубы и с ужасом увидел перед собой сковородку
с яичницей. Оказалось, что я уже сижу за кухонным столом и завтракаю.
От неожиданности таких метаморфоз я даже подскочил и сломя голову
побежал в ванную. Зубная щетка стояла в своем стаканчике на полке,
полотенце на крючке было влажным. Значит, я все-таки умывался.
Но куда выпал отрезок времени, который занимала эта процедура,
не представляю.

— Ты становишься опасным для общества,— пошутила Настенька, когда
я, из последних сил заставляя свое сознание течь в нормальном
русле, рассказал ей о своих наблюдениях.

— М-да, лучше пожаловаться теще, чем любимой женщине,— заметил
Тухлый, а я продолжал.

D. Seliger, «Madness»

...Второй день на службе я был самой рассеянностью и даже подумал,
не переехать ли мне на улицу Бассейнную. Три раза я поднимался
на лифте и все три раза оказывался на последнем этаже — «отключался»
и нажимал не на ту кнопку. Приходилось спускаться несколько пролетов
пешком. В четвертый раз, уже под вечер, я зашел в лифт на первом
этаже, наконец-то, в здравом уме. Как обычно, отсчитал четвертую
снизу кнопку и хотел уже вдавить ее в панель, но решил, что традиции
нужно чтить, и уехал на последний этаж.

— Один человек,— снова вмешался в мое повествование Николай Яковлевич.—
Описывал мне подобное свое состояние поэтически: время то гонит
коней, и события мелькают перед глазами, как кадры, то пересаживается
на горб черепахи, и тогда минуты превращаются в часы размышлений.

— Значит, у этого человека такая же... м-м... болезнь, как и у
меня? Ты познакомишь меня с ним?!

— Познакомлю,— сухо ответил Тухлый.— Но сначала расскажи мне,
что еще случилось с тобой в этой связи.

Приступы продолжаются

…Со дня первого приступа прошла неделя, и вдруг меня снова решила
разыскать Лидия Сергеевна. На этот раз она ввалилась в наш корреспондентский
отдел собственной персоной.

— Здравствуйте. Мне нужен Всеволод Всесуев.

— Он на задании,— ответил я. Пекашин из-за этой наглости даже
оторвался от окна напротив.

— Ну, мне очень срочно...

— Поговорите с его заместителем. Это Сергей Пекашин, наш корреспондент,—
представил я своего напарника.

— А я хочу с вами,— престарелая дама уместилась в кресле передо
мной.

...Нога в армейском сапоге пролетела в миллиметре от моего носа.
То же самое произошло и с сержантским кулаком. Уворачиваясь, я
ударился затылком о стену, оказался на полу и пополз под кроватями.
Сержант, прыгая поверху, догнал меня у моей тумбочки в углу. Удар,
и его кулак хрустнул о деревянную крышку тумбочки. В разные стороны
полетели лидочкины письма, которые она посылала мне из другого
города. Эти надушенные конвертики я прятал от друзей в своей тумбочке,
под крышкой, которая, к моему счастью, легко снималась с пазов.

Сержант дико заорал, попробовал броситься на меня еще раз, но
был контратакован деревянной крышкой по голове. В третий раз я
опустил эту крышку ребром ему на спину.

...Глаза мои словно раскрылись, хотя я и не закрывал их до ЭТОГО.
Прямо передо мной в сорока метрах голая женская фигурка с большой
грудью мыла окно. Удаляясь по коридору, Лидия Сергеевна голосила
что-то о безнравственности и моем начальстве. Пекашин стоял посреди
отдела с графином в руке и оторопело смотрел на меня.

— Ну, ты даешь,— произнес он.

Что мне оставалось делать? Я развернул субботний номер газеты
и начал фальшиво напевать:

— Если человек отгадывает кроссворды, значит все у него хорошо...

— М-да,— протянул Николай Яковлевич.— Безусловно, все твои «живые»
воспоминания «всплывают» не просто так... Где происходили эти
события с сержантом?

— Пять лет назад в военном лагере после 11-ого класса. Этому сержанту,
назначенному командовать нашим отделением, не понравилось, что
я пою в строю не ту песню. И он решил «поучить» меня.

— Хорошо. Я не спросил, как часто бывают у тебя эти приступы?

— Иногда — 3-4 дня подряд, иногда — раз в неделю.

— Как и у того человека,— произнес Тухлый и сразу же скорчил мину,
словно пожалел о своих словах.

— У того самого человека, с которым ты обещал меня познакомить?
— спросил я.

Николай Яковлевич заговорил не сразу.

Тот самый человек

— Да, это тот самый человек. Несколько месяцев назад Генка, санитар
из «психушки», рассказал мне про одного сумасшедшего, с которым
было нечто подобное, что и у тебя. Тогда я уже знал, что это за
болезнь, и заинтересовался сумасшедшим. На вид он был вполне здоров,
только синяки под глазами от бессонницы и неимоверная рассеянность.
Приступы «временной реорганизации» продолжались у него уже не
один год. Болезнь была запущена, «живые» воспоминания, как мы
их назвали, были чаще и продолжительнее, чем у тебя. Даже нельзя
было с уверенностью сказать, где жил этот человек: в действительности,
или в своих воспоминаниях.

— Ты обязательно должен познакомить меня с ним!

— Пошли,— Тухлый повел меня в морозильное отделение, выдвинул
одну из секций и указал на синего утопленника.— Вчера его выловили
из реки. Это могло быть и самоубийством. Но могло быть и несчастным
случаем: во время приступа человек зашел слишком далеко...

Мы молчали несколько минут. Молчали над трупом, молчали, разливая
чай в подсобке. Наконец, Николай Яковлевич принял умный вид и
произнес:

— Сомнений быть не может. Твой диагноз — лонгфобы! МИКРОБЫ, ПОЖИРАЮЩИЕ
ВРЕМЯ!

— В каком смысле?

— В самом прямом,— Тухлый раскрыл свои научные тетради.— Дело
в том, что люди не живут ни в настоящем, ни тем более в будущем
времени — только в прошедшем. Пока информация от органов чувств
поступает в головной мозг, проходит некоторое, пусть незначительное,
время, доля секунды. Поэтому сознание как бы отстает от действительности,
то есть существует в прошлом. А мною открытые лонгфобы как раз
и пожирают мозговые клетки, отвечающие за сохранение памяти. Своими
маленькими «кусалками» они проникают в хранилища информации, будь
то прошлой, полученной много лет назад, будь то «настоящей», полученной
долю секунды назад, и превращают ее в ничто, в экскременты. Что
ты делал те 20 минут, пока вспоминал о Лидочке, ты не узнаешь,
не вспомнишь уже никогда. Вероятно, это были автоматические или
случайные действия. О самом же купании с Лидочкой ты помнишь только
благодаря тому, что второй раз «пережил» это. Старой информации
уже не существует. Так же, как не существует старой информации
и о событии с сержантом.

— Ты говоришь о прошлом, а что же с нашим «светлым будущем»?

— Будущее не в счет. Как ты не понимаешь, тебе надо немедленно
лечиться. Дорог каждый час, «болезнь прогрессирует», как сказал
один поэт, и, возможно, только из-за твоего бесшабашного склада
ума ты еще жив. Я долго искал способ спасения человеческого мозга
от лонгфобов. Никакие медицинские препараты на них не действуют.
Но я знаю, как можно УБИТЬ этих тварей!

— Ты хочешь, чтобы у меня в голове валялись «маленькие мерзкие»
трупы?!

— Перестань шутить!

— Но лонгфобы — это болезнь поколения: ты же сам говорил, что
ими поражены 95 процентов голов в мире. Как же можно излечить
болезнь поколения отдельно взятого индивидуума?!

— Как раз, Севашка, все «болезни поколений» и лечатся у отдельно
взятых индивидуумов.

Сила мысли

— У тебя есть какая-нибудь магнитофонная запись? — спросил Тухлый,
помещая меня на секционный стол.

— Да, наша плодотворная беседа.

— Отлично. Давай кассету и надень мои наушники. Слушая запись,
постарайся проникнуться общей мыслью моего открытия. Не останавливай
внимания на каждой фразе, тем более на своих дурацких шуточках,
а думай в целом о МИКРОБАХ, ПОЖИРАЮЩИХ ВРЕМЯ.

Николай Яковлевич включил бестеневую хирургическую лампу и продолжал:

— Этих тварей я назвал лонгфобами после того, как нашел средство
против них. Лонгфобы дословно с латинского обозначают «боящиеся
длины». Их можно уничтожить только длинной, сильной мыслью. Закрой
глаза и постарайся сосредоточиться на этом. Мелочные бытовые идейки
— легкий хлеб для лонгфобов, зато под тяжестью тотальной ИДЕИЩИ
они задыхаются. Не бойся, ни крови, ни хруста костей, ни головной
боли в этой операции не будет. Просто не «выпускай» из сознания
ни на миг общую ИДЕЮ, и чем дольше ты протянешь, тем вернее изничтожишь
этих тварей.

...Я проснулся через час. Тухлого в секционном помещении не было.
Магнитофонная запись окончилась, и в ушах гудел глухой нудный
мотор. Я поднялся со стола, мутным взором провел по белым кафельным
стенам и крикнул старшего санитара из подсобки.

— Ну, как дела у больного? — спросил Николай Яковлевич.

— Большое спасибо, доктор, за ремонт моей головы. Я вспомнил,
что мне надо купить хлеба к ужину,— пошутил я. Череп мой трещал,
как старый радиодинамик, но, казалось, все в нем было разложено
по полочкам.

Тухлый позвал меня в свою «лабораторию» и усадил за микроскоп.

— Смотри,— сказал он.— Полчаса назад я взял у тебя кровь на анализ.
Она уже понесла в своих струях трупы лонгфобов из мозга.

Николай Яковлевич силой наклонил мою голову к окуляру «трубы»,
но ТО, что я там увидел, не хочу даже описывать.

Часть вторая. Вихри лонгфобов веют над нами

The Club Of Longfob’s

«Добрый вечер! С вами снова неунывающий Всеволод Всесуев и его
передача «На гребне волны». Кто стоит у руля власти; кто управляет
экономикой (и не только ее светлой стороной); новости из кулуаров
правоохранительных органов — все это в...».

Через две стенки было слышно, как на кухне Настенька жарила блины
и пронзительно вскрикивала, когда обжигала пальцы.

— К черту все,— выругался я и отбросил в сторону сценарий. Крики
на кухне так раздражали меня, что я готов был пойти, отобрать
у нее сковородку и жарить сам.

Но не пошел.

В дверь позвонили, и на пороге я обнаружил большую белую открытку
с полушариями головного мозга на одной стороне.

«Уважаемый Всеволод Александрович,— прочитал я.— Как почетный
член The Club of Longfob’s, Вы приглашаетесь на заседание клуба,
которое состоится 20 ноября сего года, в 18.00. С уважением президент
The Club of Longfob’s».

— Что такое? — спросила Настенька, заглядывая мне через плечо.—
Ты уже стал почетным членом?

— Я и не знал об этом...

— А что это за клуб?

— Я и понятия не имею... Честно.

— На заседание я пойду вместе с тобой,— делово
заявила она.

Николай Яковлевич встретил меня в гробовом молчании — в морге.
Мало того — услышав мое приветствие, он тотчас же отвернулся и
продолжил уборку в своей «лаборатории».

— Между прочим, пустое место уже сказал тебе «здрасти»,— произнес
я.

— Ты читал это?! — вместо ответа Тухлый указал мне на стопку газет
и журналов.

Первые полосы изданий пестрели сумасшедшими выкриками о лонгфобах.
Причем, россказни периодики даже меня поразили своей новизной.
Профессор анатомии, открывший, как указывала газета «Челябинский
негр», существование лонгфобов, давал интервью о природе этих
микробов. Журнал «Все Хип-хоп» удивлял читателей рассказом четырехлетнего
Кирилла. Малыш якобы видел в темной комнате огромных горбатых
лонгфобов, которые носили колпаки и протягивали к нему свои костлявые
лапы. Рекламная листовка «Безделье» изощрилась объявлениями о
продаже колонии лонгфобов с мозгового среза Владимира Ильича,
а также о продаже шлемов и касок, гарантирующих защиту от всех
существующих микробов. Словом, сатана спустился на землю в образе
лонгфобов. Или журналисты все перепутали.

— Причем здесь я? — словно ничего не понимая, спросил ваш покорный
слуга.— Я отдам тебе 30 тысяч, которые получил за публикацию «Лонгфобированного».
Думаешь, мне самому не надоела вся эта шумиха?!

— Иуда,— в гневе вскричал Николай Яковлевич.— Брал ли я с тебя
деньги, когда лечил от лонгфобов? Ни рубля! А ты за 30 тысяч продал
меня этим фарисеям, этим лгунам, которые ради бессмысленной, глупой
сенсации переврали МОЕ открытие! Иуда! Ты продал своего спасителя!

В порыве негодования Тухлый взмахнул руками и опрокинул на себя
десятка два толстых томов с книжной полки. Оказавшись вместе с
ними на полу, он мгновенно успокоился.

— Я получил очень странное приглашение от какого-то The Club of
Longfob’s,— произнес я.

— Я тоже,— ответил Николай Яковлевич, расставляя книги на прежних
местах.— Я предполагал, что, в конце концов, все люди посчитают
себя лонгфобнутыми и организуют клуб.

— «Лонгфобнутыми»? Насколько я понял, речь идет не о лонгфобнутых,
а о лонгфобитах,— поправил его я.

— Какая разница,— огрызнулся Тухлый.— Longfob’s можно перевести
и как «лонгфобнутые», и как «лонгфобиты», и как «лонгфобствующие»,
и еще двести миллионов разных всяк, то есть всяких раз. Соль не
в этом. ПО-НАСТОЯЩЕМУ страдающих от лонгфобов в этом клубе — единицы,
а 80 процентов составляют пьяницы, лодыри, наркоманы, «мозгосотрясенцы»
и коммунисты...

— Что ты имеешь против коммунистов? — поинтересовался я.

Тухлый думал ровно минуту.

— А тебе разве они нравятся? — ответил он вопросом на вопрос.

— Я не это хотел спросить, Николай Яковлевич. Пойдешь ли ты на
заседание?

Тухлый снова задумался.

— Да,— наконец ответил он.— Там есть люди, которые нуждаются в
моей помощи.

— Всего лишь 20 процентов?

— Плевать. Пусть будет даже два процента из пятидесяти человек,
я должен идти. Потому что только я полностью осознаю всю опасность,
которую таят в себе лонгфобы. Пока некий профессор будет жевать
свои слюни по поводу бесполового размножения лонгфобов, пока дети
будут представлять их ужасными гоблинами, прячущимися по темным
углам, только я один смогу защитить настоящих ЛОНГФОБИРОВАННЫХ.
Помнишь того утопленника, которого я тебе показывал? Ради него
я должен предостеречь других от ошибок и самоубийств, а, может
быть, и от ПРЕСТУПЛЕНИЙ...

— Вероятно, ты выдумал для себя новую идеищу, чтобы излечиться
от лонгфобов? — с издевкой поинтересовался я.

— Можешь называть это как угодно,— отпарировал Николай Яковлевич.—
Супер-идея — мое единственное оружие, томагавк, который я откопал
в своем сознании, чтобы выйти на тропу войны с МИКРОБАМИ, ПОЖИРАЮЩИМИ
ВРЕМЯ!

«Эх, не слышали его слова журналисты,— с горечью подумал я.— Они
бы быстро подарили своим читателям образ неутомимого, неустрашимого
старшего санитара морга, который, вооружившись единственно своей
идеей, выискивает по темным углам и закоулкам города кровожадных
лонгфобов. И отправляет их в ад! Жаль, не слышали его слова журналисты...».

Тусовка The Club of Longfob’s не поддается никакой критике, как
пародия на современное общество.

— У них принято не разговаривать и не замечать друг друга? — полушепотом
спросила у меня Настенька.

D. Seliger, «Door and Eyes»

— Это не касается нас,— ответил я и улыбнулся. Мы сели за длинный,
единственный во всем зале, стол рядом с полной дамой, изображающей
из себя легкую меланхолию. Дама случайно повернулась к нам, и
я к ужасу своему узнал Лидию Сергеевну. Я поздоровался, но она
не ответила: то ли обиделась на мое поведение в редакции, то ли
так требовал этикет клуба лонгфобитов.

— Признаться, я думал, что здесь будет хуже,— произнес Тухлый.—
Всякие помпезности, тирады, музыка...

Лонгфобиты же, наоборот, предпочитали тишину и размышления наедине.
За правило у них считается как бы ненароком потерять свою сумочку,
или ходить с незавязанными шнурками, или — в пиджаках, застегнутых
не на те пуговицы. Более скромные просто глубокомысленно рассматривали
репродукции Марка Шагала на стенах или читали книги вверх ногами.

— Боже, как все можно было переврать! — возмущенно прошептала
Настенька.

— Так всегда бывает с Великими открытиями,— гордо ответил Николай
Яковлевич.

Перед своим носом я внезапно увидел чужую ладошку — это Пекашин,
стоя к нам спиной, протянул руку, чтобы поздороваться.

— Привет,— сказал я.— Неужели и у тебя в голове завелись жучки?

Вопрос остался открытым, потому что в это время во главу стола
сел маленький лысый человечек, который назвался президентом The
Club of Longfob’s, и все умолкли.

— Судари и сударыни,— громогласно произнес он.— Мы начинаем...
м-м-м... восьмое торжественное заседание нашего «зе-клабов-лонфобс».
Я с удовольствием представляю наших спонсоров: концерн «Мукойл»,
чьи хлебобулочные изделия не нуждаются в рекламе, и торгово-промышленную
палату «Русский дом». (Раздались слабые аплодисменты.) А на сцену
приглашается наш замечательный поэт, журналист и просто человек
высочайшей эрудиции Олег Павлович Цветник.

— Сегодня к нам пришло много новичков,— смущаясь, начал Цветник,
сутулый долговязый старичок.— Поэтому я позволю себе напомнить
причину, по которой был организован наш клуб. Считалось, что через
гематоэнцефалический барьер, защищающий наш мозг от микробов-вирусоносителей,
проникают только алкоголь, сифилис и энцефалическая форма СПИДа.
Но оказалось, что барьер этот преодолевают еще и четвертые «интервенты»
— лонгфобы, существование которых было открыто не далее, как полгода
назад. Микробы этой категории оказывают пагубное влияние на молекулы
РНК, являющиеся носителями памяти. Исходя из этого, ТО, что раньше
называлось фиксационной амнезией, рассеянным вниманием и другими
«воздушными» терминами, сейчас получило вполне биологическое объяснение.

— А что говорят ученые об ИДЕИЩЕ, с помощью которой можно нейтрализовать
действие лонгфобов? — выкрикнула с места Лидия Сергеевна.

— Минуточку,— Цветник поправил на носу очки.— Восстановить молекулы
РНК, пораженные вирусом лонгфобов, можно напряжением памяти, но
кроме этого существует еще и МОНОИДЕИЩА. Моноидеища, которая в
силах подпитывать и направлять интеллектуальную деятельность человека
на поиск доказательства своей правоты. Только она способна излечить
от лонгфоб-вируса. Наш клуб и есть та самая МОНОИДЕИЩА! А усилия
лонгфобитов направлены на излечение человечества от этой напасти!

— Скорее вы добьетесь обратного результата,— проворчал сквозь
зубы Тухлый.— Терпеть не люблю всякие клубы! Все эти старушки,
лысые общественники, полоумные девицы...

— Браво! Браво! — закричал президент The Club of Longfob’s по
окончании речи Цветника.— А сейчас, после полугодового отмалчивания,
изъявил желание выступить перед нами тот самый старший санитар
городского морга Николай Яковлевич Тухлый, который и открыл существование
лонгфобов. Просим героя!

Пока Николай Яковлевич пробирался к президиуму, со всех сторон,
словно осьминоги, к нему тянулись блокноты с ручками — для автографов.
Но Тухлый проигнорировал их. Он вышел на «лобное место», покряхтел
и начал:

«...ни один человек не обманывается настолько, чтобы верить, будто
природа уже теперь покорена... Перед нами стихии, как бы насмехающиеся
над каждым человеческим усилием; земля, которая дрожит, расседается,
хоронит все человеческое и труд человека...»

Николай Яковлевич вытер вспотевший лоб, оглядел притихших членов
The Club of Longfob’s и продолжил:

«...вода, которая в своем разгуле все заливает и затопляет; буря,
которая все сметает; перед нами болезни, в которых мы лишь недавно
опознали нападение других живых существ...»

В глазах слушателей вспыхнули факелы понимания и восхищения. Увидя
это, Тухлый взмахнул руками и закричал:

«...главная задача культуры, ее подлинное обоснование — защита
нас от природы!»

Бурный шквал аплодисментов прервал и не дал ему сказать больше
ни слова.

— Николай Яковлевич, вы такой хороший оратор,— произнесла Настенька,
когда Тухлый вернулся к нам.— Вы сами составили эту речь?

— Нет. Это Фрейд. «Будущее одной иллюзии».

— Фрейд?

— Да. По-моему, я процитировал его слово в слово.

— А причем здесь Фрейд? — спросил я.

— Не знаю,— ответил он.

В это время лонгфобиты лихо запели свой застольный гимн:

Лонгфобы, открытые под нашей коркой
Случайно одним санитаром из морга,
Вселяют надежду, что мы не пропащи
Ни в прошлом, ни в будущем, ни в настоящем.

Теперь-то мы знаем микробов-злодеев,
Которые наши пожрали идеи;
Теперь-то мы знаем, на ком сорвать злобу:
На этих, на этих, на этих лонгфобах!

Припев шедевра окончательно добил меня:

Распахано
Поле,
Рассеяно
Горе.
«Запаханных»
Море,
Рассеянных
Боле.

— Ну, как вам наш клуб? — незаметно к нам подсел сам президент.—
Ощущение МОНОИДЕИЩИ есть?

Мы не успели ответить, потому что президента подозвала к себе
Лидия Сергеевна. Вероятно, для того, чтобы рассказать, какие мы
гадкие люди.

— А у тебя в голове никто не завелся? — с другой стороны ко мне
снова подошел Пекашин.

— В каком смысле?

— Ты спросил: не завелись ли у меня в голове жучки,— а я хочу
спросить: не завелись ли у тебя?

— И над этим ты все это время думал? — рассмеялся я.

— Нехорошо отвечать вопросом на вопрос,— обиделся Пекашин.

После торжественного трехчасового заседания The Club of Longfob’s
мы с Настенькой шли домой понурые и опустошенные. Приятное исключение
составлял Николай Яковлевич. По лицу его было видно, что со своей
задачей-максимум он справился.

— Вы нашли тех, кого искали? — спросила у него Настенька.

— Да,— радостно ответил Тухлый.— Когда я говорил о том, что лонгфобами
поражены 95 процентов всех голов в мире, я имел в виду этих баранов.
На самом деле в лонгфоб-заболевании нет ни единого повода для
насмешек. Ты спрашиваешь, нашел ли я того человека, которого искал?
Да, я нашел этого человека. Вернее, нашел доказательства, что
этот человек нуждается в моей помощи. МОИ ОПАСЕНИЯ ПОДТВЕРДИЛИСЬ.
Теперь вы должны помочь мне спасти его.

— А вы, Николай Яковлевич, правда можете спасти человека? — наивно
спросила Настенька.

Тухлый молчал ровно минуту.

— Ты иногда задаешь такие вопросы,— ответил он наконец.— На которые
человек, умный человек просто не в состоянии ответить.

Пока Настенька разогревала ужин, мы уединились в комнате и сели
напротив друг друга.

— Ты назовешь мне этого человека? — спросил я.

— Назову,— ответил Николай Яковлевич.— Вся разница моего детективного
расследования от обычного заключается в том, что я, по счастью,
обнаружил виновника раньше, чем было совершено преступление. Я
долго шел по следу, прислушивался к твоим рассказам, присматривался
к твоему поведению и сейчас со всей объективностью могу заявить:
опасно лонгфобирована твоя жена.

— Настенька?

— Нет, твоя жена. Я имею в виду женщину, которая делила с тобой
не только постель, но и крышу над головой. Ты помнишь, что я назвал
«лучшей пищей для лонгфобов»? Мелкие идейки. А что более всего
порождает мелкие идейки? Быт. Лично я никогда не женюсь и не заведу
собаку — очень боюсь ответственности... Но есть и другая причина.
То, к чему мужчины не пригодны от природы, а женатые мужчины обязаны
делать, и способствует появлению в их мозгах раздольных угодий,
или угодных раздолий для лонгфобов. Я ошибался, полагая, что вылечил
тебя от этих тварей. Сделать этого я не мог, потому что носитель
лонгфобов был всегда у тебя под боком. А болезнь эта заразная,
как грипп или сифилис.

— Значит ты не возьмешь у меня 30 тысяч за «Лонгфобированного»,—
обрадовался я.

— Опять мелочишься,— разгневался Тухлый.— Думай «в общем», о большом
и нерушимом. Кто-то из вас с Анастасией находится сейчас на грани
преступления, может быть даже УБИЙСТВА, или САМОУБИЙСТВА. Причем,
произойдет оно (если произойдет) под флагом спасения большого
и нерушимого чувства — Любви.

— Глупости,— заявил я.

— Может быть, и глупости,— замахал руками Николай Яковлевич.—
Может быть, я и выразил свои мысли чересчур туманно, но факт остается
фактом. Дикий романтик, вроде тебя, и хранительница домашнего
очага — две вещи, несовместимые и одинаково подвластные злодейству
лонгфобов. Пойми ты, они скоро сожрут в ваших головах «файлы»,
которые еще хранят информацию о том, что вас связывает.

Это уже заставило меня призадуматься. Женщины, и правда, более
нас склонны к мелким мыслишкам: кофточки, сережки, силиконовая
грудь, деньги, уют...— в общем, все то, что они называют «смыслом
жизни» и «большими идеищами». Поэтому вполне возможно, что у Настеньки
и множится в голове колония лонгфобов, которые снова попали ко
мне.

— Значит, ты все это время следил за нами? — спросил я.

— Именно,— ответил Николай Яковлевич.— Подозрения закрались в
мою душу, когда я прочел твоего «Лонгфобированного». Я могу понять
то, что ты объединил два моих восклицания: «Твой диагноз — лонгфобы»
и «МИКРОБЫ, ПОЖИРАЮЩИЕ ВРЕМЯ» — в одну фразу, а то, что было сказано
между этими восклицаниями, вынес в начало рассказа. Это, безусловно,
твоя литературная находка! Но дело в другом. Даже пользуясь магнитофонной
записью, ты не смог верно изложить на бумаге нашу беседу.

Я изобразил на лице удивление, а Тухлый продолжал:

— Откуда взялось твое выражение: «Я вспомнил, что мне нужно купить
хлеб»? Тогда в морге ты не говорил ничего подобного. Выражение
это всплыло в твоей голове потом, когда ты писал рассказ. И появилось
оно не случайно. Дома в твоих мыслях снова был наведен бардак,
все перепуталось. Бытовые проблемы смешались с литературными,
и у тебя из головы выпал эпизод нашего расставания, и на его месте
появился другой. Ты не заметил этого при повторном прочтении и
сейчас будешь утверждать, что это не так, потому что «файл» уже
безвозвратно сожран лонгфобами. Безвозвратно. Доказательство тому
— магнитофонная запись, которую ты наверняка не прослушивал во
второй раз. Вот и все. Невероятно, но факт. И передала тебе лонгфобов
Анастасия.

— Ее нужно убить? — спросил я, покосившись в сторону кухни.

Тухлый вскочил, замахал руками в немом возмущении, но так и не
смог проронить ни звука. Через мгновение он уже сидел рядом со
мной, на краешке дивана, и шептал мне в ухо:

— Вы должны сохранить по отношению друг к другу ту большую ИДЕИЩУ,
ну, сам знаешь, какую... ИДЕИЩУ, ради которой вы согласились идти
на муки брака.

— Пустые слова,— отрезвил его я.— Что ты знаешь о муках брака?
Что ты знаешь о бытовых проблемах? Ты — человек без миски и прописки,
а говоришь об идеище сохранения семьи, создать которую сам боишься,
как скунса.

Николай Яковлевич серьезно обиделся. Он молчал, пока Настенька
накрывала на стол, молчал, пока мы ели, а потом отозвал мою жену
в сторону и долго с ней о чем-то говорил.

Ночью мне приснился кошмар. Вооружившись большими ножницами для
выкроек, на меня напала моя любимая половинка и пыталась вскрыть
мне череп. Безэмоционально ковыряясь в носу, за всем этим наблюдала
Лидия Сергеевна, а президент The Club of Longfob’s c Пекашиным
курили на солнцепеке трубку мира и почитывали сценарий моей передачи
«На гребне волны».

Мне не приснился только Николай Яковлевич, но все присутствующие
говорили, что он пошел искать новое содержимое для моей головы.