Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

ГЛАВЫ 36-37

ГЛАВЫ 38-39. РАСКОПКИ С ТРЕМЯ НЕИЗВЕСТНЫМИ

23.

Утро у профессора Шубейко выдалось удачным. Позвонил Геннадий
Семенов и пообещал помощь в раскопках на Могиле Учителя.

– Насчет денег можете рассчитывать на меня, – сказал он. – И ребят
пришлю кое-каких, молодых, талантливых. Так что, Вениамин
Петрович, чем уж богаты… Я слышал, Стриж и Астафьевы тоже к вам
собираются.

– Много от них толку: певец да бизнесмены! А тебе за помощь спасибо.
Глядишь, всем миром доработаем Могилу, а затем начнем
реставрацию.

– Я представляю. У меня есть один специалист по реконструкции
курганов, у него, конечно, степняки, но это не играет особой роли.

– Конечно-конечно, присылай своего специалиста. Это не тот, который
Темира реставрировал?

– Он самый. Вам будет интересно сотрудничать с ним.

– Только ведь ты понимаешь: бюджет у нас не ахти.

– Нет проблем, Вениамин Петрович. Свои люди – сочтемся. А вообще под
реконструкцию не мешало бы грант какой выиграть. Такие вещи
так и делаются. Это Кесене удалось отстроить при Советской
власти, а теперь без грантов и шагу не ступишь. Так что могу
порекомендовать один адрес…

– Будь добр. В коммерции ты – голова, перепрыгнул своего учителя.

– Ну, уж так и перепрыгнула? Вы, Вениамин Петрович, сами не лыком
шиты, чай. Мы-то все ваши ученики. А то, что сейчас не у дел
оказались, не ваша вина. Да и переменчиво все: сегодня вас
отстранили, а завтра, глядишь, снова вернут. Попросят занять
ответственный пост…

– Нет. Стар я уже. Вот доделаю Могилу и на покой. Очень уж мне
хочется, чтобы остался после меня этот памятник, а потом… хоть
трава не расти!

– Ой, так уж и «трава не расти»! Мы что-нибудь новое придумаем вместе.

Телефонным разговором профессор Шубейко остался доволен. Он даже
трубку не хотел класть, хотя в ней уже слышались короткие
гудки. Всеобщая поддержка вдохновляла Вениамина Петровича. Именно
так, всем миром, можно горы свернуть. Таким же макаром
удалось отстоять Протогород и создать заповедник. Теперь очередь
за Могилой Учителя, она принесет не меньшую славу
профессору Шубейко, чем вся Страна городов. Хотя дело, в общем-то, и
не в славе…

Вениамин Петрович не знал, какие еще две встречи ждут его впереди.

В 8.00 к дому Шубейко подъехал на рабочем «УАЗике» новый водитель
Булла. После завтрака Вениамин Петрович вышел и плюхнулся к
нему на заднее сиденье. Узбек попросился на работу в
заповедник буквально два дня назад, до этого все считали, что он
уехал к себе то ли в Узбекистан, то ли в Казахстан. Но Булла
вернулся в заповедник и предложил свою «дешевую рабочую силу».
Памятуя об октябрьском разговоре с президентом, профессор
Шубейко не смог отказать и посадил «одного из Ашвинов» за
баранку своей машины. В первый день Булла зарекомендовал себя с
лучшей стороны. Единственное, он постоянно отмалчивался и не
поддерживал с Вениамином Петровичем никаких разговоров.

– Приставленный, что ли? – думал профессор.

Но обещание, данное президенту, есть обещание, и Вениамин Петрович
готов был смириться с молчуном.

24.

Работа в поле только начиналась, когда радом с раскопками на дороге
профессор Шубейко заметил несчастного Федю Кукушкина.

– Вот так денек, – подумал Вениамин Петрович. – Этому-то что здесь нужно?

Кукушкин робко стоял в стороне, опасаясь подойти, словно ждал,
подзовут ли его или начнут забрасывать камнями. Весь его вид
выражал полную покорность и смирение, Федя напоминал побитую
собаку, которая снова просится к хозяину.

Вениамин Петрович сидел на краю раскопа, долго и пристально
рассматривал Кукушкина. Отвлеклись от работы и студенты-историки.
Мало кто из них знал о Федоре, но слишком уж была ощутимой
напряженная энергетика, возникшая между этим человеком и
профессором.

– Ну, подойди, – позвал Вениамин Петрович. – Чего хочешь?

– Назад в экспедицию, – с собой у Кукушкина были рюкзак и саперная лопатка.

– Эко дело! А что будешь делать?

– Копать. Рыть землю носом. Вы ж меня знаете, я умею…

Профессор Шубейко недовольно хмыкнул:

– И опять начнутся эти «огненные столы» и летающие тарелки?

– Не начнутся, клянусь. Вы ж меня знаете!

– Знаю… Только, Федя, не нужно мне больше этих выкрутасов. Лучше бы
уж девок портил, чем эти «огненные столы»… Чего молчишь-то?

Кукушкин не нашелся, что ответить. Он не ожидал такой прямоты от
Вениамина Петровича. Это просто шокировало. Федор помнил то
время, когда профессор сам был охочь до слабого пола, но
подобных высказываний от него никто никогда не слышал. А тут…

– Ну, если хочешь молчать, молчи, – заключил профессор, – а на
объект я тебя не пущу. Даже если… даже если небо упадет на землю!

– Для меня, Вениамин Петрович, небо уже упало на землю, – грустно
ответил Федор.

– В самом деле?

– В самом деле.

– Тогда тебе не место в заповеднике. Опять начал свои колдовские
штучки? Не позволю! У меня коллектив молодой, парни податливые
до всего этого. Так что лучше тебе здесь не появляться.

Кукушкин не тронулся с места. Наоборот, он присел на свой тугой
рюкзак и даже воткнул лопатку в землю. Всем своим видом он
демонстрировал решительность, с которой собирался добиться
снисхождения профессора. Вениамин Петрович обратил внимание, как
возмужал Федор с тех далеких пор первых раскопок. Уже не
юноша. Уже не мальчик, но муж, хотя и какой-то «недоделанный».
Возраст (Кукушкину было столько же лет, сколько Егору и
Геннадию Семенову), сказывался возраст… Только эти космы и жидкая
бороденка все портили.

– Вениамин Петрович, я ведь пришел с чистым сердцем. Я ведь без
всякой задней мысли. Я хочу вернуться в заповедник. Мне тяжело
без него, а у вас тут гигантская работа… Пересмотрите,
пожалуйста, свои взгляды, я уже другой.

– Все мы тут от «чистого сердца», – подумал профессор Шубейко, – но
не все такие «припудренные», как ты, Федя. Ох, чует мое
сердце, быть снова беде! Но, видимо, ни один серьезный проект не
обходится без таких, как ты. Что мне с тобой делать? Ты
ведь, как Матушкин, только тот великий и благородный… Ну,
возьму я тебя назад, и что потом?

ВП уже по-отечески без злобы смотрел на Федора, и тот почувствовал
это и даже улыбнулся.

– Ну, что ты все заладил: Вениамин Петрович да Вениамин Петрович! –
пробурчал профессор. – Иди в городок, там Екатерина
Васильевна, она скажет, где тебе разместиться. Оставишь вещи и дуй
сюда, сегодня у тебя первый рабочий день.

– Спасибо, – расплылся в улыбке Кукушкин. – Я мигом.

Однако уже вечером Федор начал свои антинаучные «проповеди» среди
студентов. Перед сном все сидели у костра, как много лет
назад, когда еще не было научного городка, жарили картошку и
травили байки.

– А я, кстати, разгадал тайну тирольской мумии, – интригующе
произнес Федор. Все с интересом посмотрели на него, а Кукушкин
залихватски продолжил:

– Это та, которую нашли в Альпах, ее еще называют мумия Отци или
Айсмэн, «ледяной человек». Слышали об этом? Он жил в четвертом
тысячелетии до новой эры, его тело превосходно сохранилось в
леднике, на некоторых участках отчетливо видны татуировки.
Так вот там главная загадка, почему одежда и оружие Отци из
разных эпох. Насколько я помню, стрелы датированы пятым
тысячелетием, куртка сшита из шкуры козы, жившей вообще в шестом
тысячелетии, а бронзовый топор датирован временем Иисуса
Христа…

– Я читал про это, – сказал один толстяк из числа студентов. – По
одной из версий, это был шаман – магические татуировки на теле
и все такое… И он путешествовал во времени, где и собирал
свои артефакты…

– Вот именно: ар-те-факты, – перебил его Федор. – Отци, как и мы,
был археологом. Ведь представьте, найдут через тысячи лет наши
кости – не дай бог! – с экспонатами, которые мы так
тщательно откапываем сейчас… Или другой вариант – Отци
действительно был шаманом или жрецом и стоял на страже древнейшего
захоронения, в котором он и обнаружил эти артефакты.

Молодежь у костра притихла, ожидая продолжения истории. К чему этот
странный тридцатилетний археолог заговорил про тирольскую
мумию? Вечерние сумерки постепенно сгущались, и теперь уже
невозможно было рассмотреть лицо человека, сидящего напротив.
Девушки от холода кутались в куртки и кофты, юноши разом
закурили, и над их тесной компанией поднялся табачный дым.
Кукушкин тоже попросил сигаретку и неумело раскурил ее. Его
тонкие пальцы подрагивали в свете костра, и без того красное лицо
еще более побагровело. Молодежь поняла, что Федор не совсем
простой археолог, точнее – совсем не простой. Что можно
ожидать от него? Сторониться или, наоборот, принять в свою
компанию?

– А как же топор Иисуса Христа? – спросил кто-то из студентов.

– Не «топор Иисуса Христа», а топор времен Иисуса Христа, то есть
топор начала нашей эры, – поправил Кукушкин и тут же без
стеснения ляпнул: – Подбросили, позднее подбросили. Тут же ведь
как произошло. Знаете историю Отци? Ему было за сорок лет, по
версии тех археологов, он пробирался через Альпы со своим
другом. На них напали, не менее трех человек, произошла
ожесточенная схватка, Отци нес на себе раненого друга. На одежде
мумии найдена кровь четырех разных людей, более всего пятен
осталось на плече. Отци отступал, но его самого убили
стрелой в горло. Его тело было заметено снегом, а уже затем
застыло и оказалось в леднике.

– Меня в этой истории более всего удивляет смерть ученых, изучавших
мумию, – многозначительно произнес толстяк.

– Это точно, – согласился Федор. – История действительно
таинственная. Уже шесть или семь человек трагически погибли. Умерли
турист, обнаруживший мумию, спасатель, руководивший ее
извлечением из-подо льда, один журналист, археологи… С мумиями
вообще надо быть осторожнее. Помните «Алтайскую принцессу»? Ведь
увезли ее куда-то… в Новосибирск, а теперь в деревнях на
Алтае то наводнение, то засухи… Нельзя трогать такие
захоронения!

– А как же Могила Учителя?

– Не знаю, но тут тоже не все так гладко. Я и приехал сюда изучать
эту Могилу. Вы знаете историю про лихорадку «огненного
стола»? – осторожно спросил Кукушкин.

Студенты отрицательно замотали головами.

– Это хорошо. Ничего хорошего в том нет. Скажем так: лихорадка
«огненного стола» – одна из легенд начала открытия Страны
городов. Кстати, не самая удачная легенда.

И опасаясь, чтобы его не попросили рассказать ее, Федор быстро
переключился на другое:

– Кем был этот Учитель, которому возвели такую храмину? Вы скажете:
непростой человек. А я скажу: не только «не простой
человек», а великий человек. Великий человек своего времени. Может
быть, это могила самого Заратуштры… Обратите внимание: в
разных текстах указывают одно и то же: могила Пророка
располагается неподалеку от реки, текущей с севера на юг и впадающей в
море, на восточном склоне великих гор… Посмотрите, это же
наше место. Возможно… Не «возможно», а я в этом полностью
уверен – мы вскрываем могилу Заратуштры…

25.

По счастью, профессор Шубейко не слышал «этого безобразия». Он
принимал у себя дома пожилого художника, которого привел Булла.

– Это Микола Ильич Граченко. Впрочем, вы уже знакомы, – сказал он, и
профессор вспомнил короткие встречи с Ашвином, которые
состоялись в прошлом году. – Микола Ильич хочет у нас работать.

– У нас? – опешил Вениамин Петрович. – А что он умеет делать?

«»Собачье сердце» какое-то, – с тоской подумал профессор. – Бывший
дворняга Полиграф Полиграфыч привел «пожить у нас» своего
друга… Не прошло еще и двух дней, как Булла принят на работу, а
он уже приводит нового гастарбайтера».

Граченко, в пальтишке без воротника, с виноватым видом стоял поодаль
от профессора, как провинившийся школьник перед учителем. В
руках он теребил свою вязаную шапочку. Свою ли?

– Что он умеет делать? – строго повторил Вениамин Петрович. – Рыть
котлован? Строить дома?

– Понимаете, – сказал за своего приятеля Булла. – Он художник. Он
рисует картины. Если в заповеднике найдутся краски и мольберт,
он будет рисовать.

– Во-первых, не «рисовать», а «писать»… Писать картины, – гневно
поправил Шубейко. – А во-вторых, что же это за художник без
красок и мольберта? Это какой-то босяк!

– Понимаете, Микола Ильич сейчас оказался в сложной ситуации.
Наверное, вам известно, что он приехал с Украины. Жил у своей
тети, но она умерла. Ее родственники не хотят иметь с ним
никаких дел. Четыре месяца Микола Ильич лежал в дурдоме…

«Еще не легче! – подумал профессор. – Теперь в заповедник проникают
не просто психи, а психи со справками. Что же делать со всей
этой шайкой? Тут не хватит никакого терпения! Разогнать бы
всех к едреной фене! Хотя, конечно, без этой шайки не было
бы и заповедника».

– В каком стиле ваши картины? – уже без всякого ехидства спросил
Вениамин Петрович.

– Пейзажи… очень хорошо получаются, – Голос Миколы Ильича был
совершенно другой, не такой, как тогда ночью в Протогороде, когда
«один из Ашвинов» таинственно потребовал вернуть на место
все находки. Тогда Граченко казался полностью уверенным в
своей правоте и силе, сейчас – продолжал походить на
нашкодившего мальчишку. Булла тоже стоял с опущенной головой.

– Вот и отлично! – махнул рукой профессор. – Пока остановитесь у
Буллы, а дальше посмотрим… Жалованья, конечно, никакого у вас
не будет, так что не рассчитывайте На обеды в столовой мы вас
поставим, а летом, глядишь, на картинах своих будете
зарабатывать. У туристов все такое пользуется спросом… Ну-с, не
смею вас больше задерживать.

– Спасибо. Большое спасибо, – в один голос поблагодарили Ашвины.

Вениамин Петрович поторопился выпроводить их за дверь и уже на
крыльце напомнил Булле, чтобы тот не проспал с утра.

– Завтра будет трудный день, раскопки продолжаются, – сказал Шубейко.

26.

– Надо же, Егорушка приехал! – воскликнула в дверях Екатерина
Васильевна, когда Верещагин еще только припарковался под окнами.

Рано утром Екатерина Васильевна собралась кормить кур, накинула
вязаную шаль, только вышла на порог, как вдруг увидела зятя.

– Вернулся. Наконец-то. В городе у Верочки был? – затараторила жена Шубейко.

– Был. Привет она вам передает. Малыш растет, летом, наверное, сюда приедем.

– Ой, куда «сюда»! Совсем маленький ведь еще… полгодика… Зачем его везти?

– Ничего, пусть привыкает к быту археологов. Он ведь продолжатель династии…

– Как у тебя у самого-то дела?

– Ничего. Вениамин Петрович спит?

– Спит пока. Сейчас мы с тобой чайку попьем, а там уж и он проснется.

Только на столе появились вчерашние ватрушки и варенье, как на
веранду вышел сам профессор. Он выглядел явно не выспавшимся, но,
увидев Егора, повеселел. Полчаса ушли на ругань Вениамина
Петровича по поводу «шайки», которая снова собиралась в
заповеднике. Затем Верещагин вкратце рассказал о смерти
Никифорова и приступил к самому главному. На столе сначала появились
черно-белые фотографии.

– Что это? – спросил Шубейко.

– Находки прошлых лет. Из того же района. Знаменитый угорский идол,
которому, по меньшей мере, десять тысяч лет, и каменные
формочки.

Вениамин Петрович помнил эти находки. Они, конечно, не являлись
объектом его диссертаций, но и об идоле, и о формочках знал весь
научный мир. Деревянный истукан, вырезанный из лиственницы,
был обнаружен екатеринбургскими учеными на севере нашей
области. Учитывая возраст идола, он отлично сохранился в
торфяных болотах. Длина истукана – около пяти метров, у него явные
антропоморфные черты, голова заострена кверху. Загадочный
идол, очень загадочный идол…

Формочки вырезаны в тальковом камне. Их случайно обнаружили геологи,
они и передали находку археологам. А те отлили в формах
свинцовую статуэтку… Трехголовое непонятное существо. Ученые до
сих пор не могут определить, кто это: прототип Змея
Горыныча или более древнее мифическое существо?

Обе находки вызывают многочисленные споры, но воз и ныне там.

– А теперь посмотрите на это, – Егор показал цветные фотографии,
которые сделал накануне на Уральском перекрестке. Профессор
Шубейко внимательно изучил их, поцокал языком, поднялся и
прошелся по комнате. Фотографии «колизея» сами по себе
впечатляли, а вкупе с идолом и формочками вообще тянули на сенсацию.
Но Вениамин Петрович не стал торопиться. Не в его правилах
было скакать впереди лошади, поэтому он, прищурившись,
посмотрел на своего ассистента и спросил:

– Что-то не пойму я, к чему ты клонишь?

– А теперь вот это, – Егор достал из сумки камень. Обломок
песчаника, если быть точным. Он был плоским, трапециевидной формы,
большая сторона его закруглялась.

– Что это? – спросил Вениамин Петрович.

– Обратите внимание на линии, прорезанные на камне. Это
геометрический рисунок! Гравировка! Палеолитическая гравировка!

Верещагин ликовал, а профессор сходил к себе и принес цветной атлас
Герхарда Басинского. Вениамин Петрович без ошибки открыл
страницы с фотографиями каменных дисков, которые обнаружил в
Западой Европе немецкий археолог, и сравнил их с обломком
камня Егора Верещагина. Сходство оказалось поразительным.

– Но это же пятнадцать тысяч лет назад. В три раза старше Страны
городов! Где ты это обнаружил?

– Там же, в «колизее». Пока оперативники занимались покойным,
заложил небольшой шурф, и сразу же эта находка. Ну как,
сногсшибательно?

– Басинский полагает, что диски с гравировкой изготавливались только
в Западной Европе, на востоке их не может быть. Именно там,
на западе, в палеолите был мощнейший центр культуры. Но
значит, параллельно ему развивался и второй центр, здесь, на
Урале. Вот это действительно потрясающе! Если наши догадки
подтвердятся, истоки всей евразийской цивилизации необходимо
будет искать здесь, в горах Южного Урала. Протогород и Страна
городов вынуждены будут отойти на второй план. А значит, мой
заповедник – это только предтеча единого большого
заповедника, который охватит весь Уральский меридиан…

– Теперь-то я понимаю, о чем говорил Матушкин…

– Матушкин прав по-своему, как астроном, но мы-то археологи и должны
довести до ума это открытие со своей стороны. Что я
порекомендую? Не время сейчас отсиживаться в заповеднике. Набирай
хорошую группу и отправляйся этим летом на Перекресток.
Сколько еще чудных открытий тебе предстоит сделать! Просто уму не
постижимо… То есть обломок диска лежал прямо в верхних
слоях?

– Да, копнул сантиметров на тридцать всего.

– Потрясающе! Вероятно, тебе удастся собрать весь диск полностью!
Что ж, когда-нибудь ты переплюнешь своего учителя, то есть
меня. Преемственность поколений, так сказать. Со своей стороны
я помогу тебе, чем смогу. А про Могилу Учителя даже не думай
– мы разберемся с ней сами. Создавай свой заповедник! Учти
мой опыт, горький опыт, и не повторяй ошибок!

Впервые в жизни профессор так по-отечески разговаривал со своим
зятем. Никогда раньше он не переходил с ним на «ты», тем более
не задумывался о собственной карьере Верещагина. И вдруг
такое…

Своего отца Егор не помнил: тот умер, когда ему еще не исполнилось и
трех лет. У отца была тяжелая болезнь, о которой при Егоре
в семье не говорили, но по некоторым недомолвкам он понял,
что отец умер от рака. Мама Александра Николаевна не уставала
повторять про своего мужа: он мне жизнь спас. И
рассказывала, при каких обстоятельствах они познакомились. Однажды в
самолете Александре Николаевне стало плохо, видимо, подскочило
давление. Женщина едва-едва не теряла сознание. А помощь ей
оказал один из пассажиров, он оказался врачом. Позднее он
стал ее мужем и отцом.

После его смерти Александра Николаевна больше не выходила замуж;
вероятно, не представляла себя рядом ни с каким другим
мужчиной. Егор воспитывался только мамой и бабушкой, без мужской
руки. И теперь Вениамин Петрович, казалось, начал заменять ему
отца. Сближение тестя и зятя произошло неожиданно, после
рождения у Егора и Веры сына. Словно профессор Шубейко
наконец-то признал в Верещагине родную кровь. И теперь они сидели за
столом на веранде и мило беседовали, как отец с сыном.

– Что ж, открытие у тебя, безусловно, потрясающее, – отметил, не без
гордости, Вениамин Петрович. – Надо и там создавать
заповедник, если сил хватит. Только это уже конкретно твое дело,
мне не осилить. Да и вообще пора уже на пенсию, внука
воспитывать… Так ведь?

– Двух внуков. Как там у Аллы дела? Когда рожать?

Профессор Шубейко с удивлением вытаращился на зятя.

– Алле? Рожать? Ха-ха. С чего ты взял?

– Я подумал… Мне показалось. Она сама сказала, что беременна.

– Алла? Ха-ха. Что ты, дорогой! Если Алла когда-нибудь и родит, то
гиппопотама. Ни о каком ребенке и речи не шло. Живет себе
Алла в своей Нормандии и в ус, как говорится, не дует… М-да,
умеет она все-таки головы морочить. Не понятно только зачем.
Обманула она тебя, значит. Но ты не расстраивайся: не ты
первый, не ты последний…

Верещагин подошел к окну и оглядел всю степь от края до края.
Почему-то на ум пришел оживший полоз-смерчь, который переломал
Егору ребра, некоторые фразы Матушкина… И тут Егор вспомнил о
том, что уже долгое время не давало ему покоя. Верещагин
вернулся к столу и спросил:

– А что значило то письмо? Ваше письмо про баклуши, вилы и Шестипалого?

Вениамин Петрович наморщил лоб, словно сначала не понимал, о чем
идет речь. Затем лицо его расплылось в добродушной улыбке.

– Письмо, которое я оставил перед тем, как отправиться по «святым
местам»? Про телевиденье, рухнувшие здания и самолеты? Ах,
пустяки все это. Бред сумасшедшего… Я ведь тогда был не в себе.
Я написал первое, что мне пришло на ум. Может быть,
раскопками навеяло. Может быть, настроение было такое …

Верещагин смотрел на профессора и понимал, что тот лукавит, чего-то
не договаривает. Но вытащить Шубейко на чистую воду
ассистенту было не под силу.

– С президентом мы тоже говорили про артефакты из Могилы, –
мгновенно сменил тему Вениамин Петрович. – И знаешь, о чем сказал
президент?

– Нет.

Профессор Шубейко лукаво прищурился. Выдержал паузу и продолжил:

– Это не первый президент, с которым мне довелось встречаться. До
этого были двое других, из Австрии и Узбекистана. И они тоже
интересовались судьбой нашейобщей прародины. Мы обсуждали с
ними многое, в том числе и вопросы финансирования
заповедника. Главы государств из Европы и Средней Азии волновались за
сохранность Протогорода и всей Страны Городов. Но то, что я
услышал от нашего президента – это нечто. Это повергло бы в
шок любого. Ты знаешь, кого мы встретили на Могиле Учителя,
когда подошли к ней?

– Разве там кто-то был? А как же оцепление?

– Милицейское оцепление для таких не имеет никакого значения, –
Вениамин Петрович перевел дыхание. – Да, когда мы с президентом
подошли к Могиле, нас уже ждали…

– Кто?!

– Даже и не знаю, как объяснить. Те незримые, которые постоянно
окружали нас на раскопках… Разве ты никогда не чувствовал на
себе чужого взгляда? Разве рядом с твоей тенью никогда не
ложилась посторонняя? Егор, не будь таким прагматичным! Они
существуют.

– Значит, это с ними вы запирались в кабинете? – спросил в лоб Егор.

Профессор Шубейко даже поперхнулся. Он посмотрел на своего
ассистента, словно тот прошел в запретную зону. Ничего объяснять
Вениамину Петровичу не хотелось, и он молча уставился в окно.

27.

Верещагин понял, что профессор снова может тронуться рассудком, и
его лучше не беспокить.