Глазами гения №4. Бессмертие литературы
Удивительно, но вот уже больше ста лет литературоведы и критики
разглагольствуют о смерти литературы... А в чем, собственно, заключается
ее смерть? Большинство сходится на том, что литературу потеснило
и отодвинуло на задний план кино. Конечно, если постоянно болтаться
по всевозможным фуршетам, как это и делают большинство современных
критиков, то поневоле придешь к подобному выводу. Потому что фуршеты,
посвященные премьерам фильмов, просто несопоставимы по своему
размаху с теми, что устраиваются в связи с выходом книг. В кино
сейчас прокручивается гораздо больше бабок, чем в литературе —
это и ежу понятно. Но разве можно строить столь масштабные умозаключения,
как смерть литературы, основываясь исключительно на впечатлениях
от качества и количества закуски и спиртного на презентациях?
По-моему, это не то, чтобы ненаучный, но вообще крайне поверхностный
взгляд...
Если хорошенько вдуматься в эту проблему, то придется признать,
что все эти разговоры о смерти разных видов искусства начались
с изобретения фотографии, которая прежде всего поставила под сомнение
существование живописи. Правда тут же на защиту живописи встали
художники-импрессионисты, которые попытались доказать обратное:
мол, фотография холодна, безжизненна и вообще не способна запечатлеть
мимолетные оттенки цветов и света, а так же всевозможные индивидуальные
человеческие особенности и сдвиги по фазе в восприятии внешнего
мира, как в случае с Ван Гогом, например. Что верно, то верно!
Дайте какому-нибудь психически неуравновешенному типу в руки фотоаппарат,
и пусть он с ним носится как угорелый, скачет или даже катается
по земле от боли после того, как отрежет себе ухо — все равно
такого лихорадочного эффекта, как в поздних полотнах Ван Гога
ему не добиться, разве что снимки получатся чуточку перекошенными...
Ну а кино конкурирует главным образом с театром, в недрах которого
даже никаких импрессионистов не появлялось, чтобы хоть как-то
оправдать его существование. Поэтому театр сегодня — это почти
такой же отстойный вид искусства, как и цирк, даже хуже. Это же
очевидно! Но при чем здесь литература? На мой взгляд, литературе
в ближайшую тысячу лет никакая смерть не грозит! И главный залог
ее долголетия — в простоте средств, необходимых писателю для воплощения
практически любого, даже самого грандиозного замысла. Причем дело
не только в том, что писателю для творчества достаточно бумаги
и карандаша, хотя и это тоже не стоит сбрасывать со счета. Писателю
ведь не нужно даже никаких особых знаний и умений: никаких там
нот, музыкального слуха, эффектной фотогеничной внешности (как
актеру) или же способностей к рисованию — просто берешь карандаш,
бумагу и пишешь! Вот эта безграничная простота и делает занятие
литературой практически вечным и не зависимым от любых достижений
прогресса, который, кстати, развивается только в сторону все большего
и большего усложнения технических средств, но никак не простоты.
Если, к примеру, взять и отловить в джунглях какого-нибудь жуткого
незатронутого цивилизацией папуаса, которому многочисленные театроведы
не успели еще запудрить мозги, и сводить его разок в кино, то
в театр он после этого уж точно никогда не пойдет. Однако стоит
его только обучить грамоте, как он, наверняка, тут же начнет кропать
стихи или же замыслит сочинить какой-нибудь грандиозный роман
из жизни дикарей. И никакое кино его от этого занятия не отвлечет!
Так что в этом отношении литературе не страшна никакая конкуренция.
Буквально на днях я смогла лишний раз убедиться в справедливости
этих слов, когда оказалась на просмотре последнего фильма Ларса
фон Триера «Догвиль». В этом фильме знаменитый кинорежиссер, любимец
критиков и публики, основатель «Догмы» и пр. вдруг совершенно
неожиданно для меня решил отказаться практически от всех киноматографических
приемов ради того, чтобы явить миру... свое литературное произведение.
То есть фактически пожертвовал достижениями кино ради литературы!
Лично у меня нет ни малейшего сомнения, так как все действие этого
фильма сводится к перемещению каких-то почти бессловесных марионеток-персонажей
на фоне в высшей степени условных и скудных даже для театра декораций,
в то время как голос за кадром тщательнейшим образом воспроизводит
каждое драгоценное словечко сочиненного режиссером некоего произведения,
очень похожего на притчу — во всяком случае, вспомогательным сценарием
этот текст в данном случае вряд ли можно назвать, потому что он
явно перевешивает и заслоняет собой все остальное действие. И
надо сказать, большего бреда мне уже давно не приходилось слышать
— типичная графомания! Какие-то причудливые описания тени от колокольни,
которая «в полдень падает на домик матушки Блум», многочисленные
«тонкие» наблюдения над человеческой психологией, противоестественный
эпический тон изложения и даже месяц, выглянувший на небе в кульминационный
момент действия и «внесший своим светом ясность в происходящее
на земле»... Короче говоря, текст из тех, что должны начинаться
давно забытой фразой: «Мороз крепчал...» Признаюсь, я досидела
до конца этого крайне занудного чтения только из любопытства,
потому что все никак не могла поверить: действительно ли Ларс
фон Триер такой идиот. До самого конца в моей душе не угасала
слабая надежда, а вдруг в финале фильма все еще как-нибудь неожиданно
повернется... Однако ничего особенного так и не произошло. В конце
на небе появился «осветивший все вокруг» месяц, и я окончательно
убедилась в том, что Ларс фон Триер полный кретин. Тем не менее,
надо признать, что ему удалось то, что так и не получилось у известной
чеховской героини, достававшей издателя чтением своего произведения
до тех пор, пока тот ее не замочил. Уверена, не одна эта несчастная
писательница, а миллионы графоманов во всем мире ежедневно подвергают
свою жизнь опасности, досаждая знакомым и родственникам чтением
своих произведений. И вряд ли им хоть раз в жизни удается дочитать
их до конца. А вот Ларсу фон Триеру удалось заставить выслушивать
свое графоманское произведение в течение целых трех часов сразу
несколько миллионов ничего не подозревающих зрителей, застать
их врасплох. По-моему, это феноменальный результат! Но самое главное,
что этот пример, как нельзя лучше показывает: слухи о смерти литературы
все-таки сильно преувеличены. Даже могущественное и процветающее
кино отступает перед литературой, и всемирно известный режиссер
жертвует его достижениями ради удовлетворения своих графоманских
амбиций.
Так что все эти разговоры о смерти литературы — скорее всего,
что-то вроде невротической реакции, какую можно наблюдать у слишком
здоровых, упитанных и избалованных детей, когда их мамочка и папочка
вдруг чересчур много внимания начинают уделять их простудившимся
братикам и сестричкам. В детстве, к примеру, я тоже очень любила
болеть. Тогда родители начинали сразу же суетиться вокруг меня,
укладывали в мягкую уютную постельку с чистыми простынями, накрывали
теплыми одеялами. Мама по несколько раз приходила ко мне, взбивала
подушку, трогала мне лоб приятной прохладной ладонью. Кроме того,
она приносила мне разные вкусные вещи: мандарины, апельсины, виноград
и даже бананы, которые тогда были особой редкостью и очень мне
нравились. Я пребывала как бы в полусне, рассматривала слоников
и жирафов на обоях — мне казалось, что они дрожат и расплываются,
как будто я вижу их сквозь горячий воздух пустыни, знойное марево,
то есть я сама иду по желтому песку, и вдали, далеко-далеко, ходят
эти слоники и жирафы...
Вот так и писателям, видимо, стало обидно наблюдать за тем, как
все философы и искусствоведы вокруг вдруг озаботились близкой
смертью театра и живописи, и им тоже захотелось привлечь к себе
внимание окружающих, прикинувшись «умирающими». Уж больно непоколебимым
выглядит положение литературы со стороны — никаких реальных угроз!
— настолько незыблемым, что ее и вправду люди уже почти перестали
замечать, а ее будущее и вовсе сегодня никого бы не волновало,
если бы кто-то из писателей вдруг не догадался и не завопил: «Литература
умерла!».
А вот кино сегодня является не только «важнейшим из искусств»,
но и самым символическим! Пожалуй, ни в одном виде творчества
человек не выглядит столь явственно зависимым от тупой силы, а
точнее, от достижений прогресса. Все споры о смерти живописи,
театра и литературы — просто шутка, ничто, в сравнении с фатальной
логикой развития, которой подчиняется современный кинематограф,
так как эта логика разрушает практически все традиционные представления
об искусстве.
В изобразительном искусстве, например, совершенно не важно, когда
и как возникла черно-белая графика, потому что, однажды возникнув,
она уже навсегда остается в этом мире как отдельный жанр, развивающийся
и совершенствующийся по собственным законам. В высшей степени
абсурдным было бы даже предположение, что использование красок
способно как-то поставить под сомнение существование графики.
Примерно то же можно было бы и сказать и про бессловесный балет,
который веками мирно соседствовал с условной оперой. Рифма в поэзии
не способна окончательно похоронить верлибр и т.д., и т.п. ...
Однако в кино все именно так и происходит! Тут все как бы переворачивается
с ног на голову: появление звука практически полностью хоронит
немой кинематограф, а цвет вытесняет черно-белое кино... Более
того, обычно подвинувшиеся на музеях и прошлом обыватели, готовые
часами простаивать перед «мадоннами Рафаэля» и выстраиваться в
колоссальные очереди, чтобы хоть краешком глаза взглянуть на загадочную
улыбку Моны Лизы, проявляют просто поразительное равнодушие к
старым фильмам. Во всем, что касается кино, обыватель самым парадоксальным
образом нацелен только на все самое новое и современное. С этой
точки зрения всесильный и купающийся в лучах славы кинорежиссер
(тот же фон Триер, например) просто не может не осознавать себя
чем-то вроде мотылька-однодневки в сравнении с тем же писателем.
А гений в кино обречен вдвойне, так как тут он лишается уже не
только настоящего, но и будущего. И действительно, уже сегодня
фильмы с участием Чаплина или же Греты Гарбо выглядят запылившимися
и залежавшимися где-то в самых отдаленных музейных запасниках
экспонатами даже в сравнении с гомеровской «Илиадой», не говоря
уже о произведениях Сервантеса или же Шекспира... Иными словами,
в кино, как ни в одном другом виде искусства, эстетика пасует
перед техникой и силой. Именно поэтому кино и представляется мне
сегодня самым символическим из искусств и одновременно самым обреченным.
А литература — самым иллюзорным и... бессмертным!
Глазами гения:
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
