Литературная критика

За Границей №23

Жан Жене глазами Альбера Диши

Альбер Диши – заместитель директора парижского Института современной литературы, автор фундаментальной биографии Жана Жене (1910 –1986), посвященной наиболее темной части его жизни, когда Жене еще не стал всемирно признанным писателем, а бродяжничал, воровал, периодически отбывал наказания в тюрьмах и вообще считался «лицом без определенного места жительства и рода занятий». Именно в этом, «долитературном», периоде жизни Жене, по мнению Альбера Диши, и следует искать разгадку того, как мальчику, брошенному матерью в приюте, гомосексуалисту, вору и бродяге удалось впоследствии добиться мировой славы. Хотя писать о Жене – это все равно, что пытаться выследить и поймать изощренного преступника, ибо этот автор ускользает от любых определений, постоянно меняет образы и обличья, и вся его жизнь представляет собой захватывающий детектив с самыми непредсказуемыми поворотами сюжета, главная интрига которого до сих пор так и остается до конца неразгаданной…

Маруся Климова: Вы родились в Бейруте, и именно
в этом городе состоялось ваше личное знакомство с Жаном Жене,
когда он в сентябре 1971 года отправился в путешествие по Ближнему
Востоку, где неоднократно встречался с Арафатом и другими лидерами
палестинцев, симпатии к которым он никогда не скрывал. Не могли
бы вы рассказать о том, какое впечатление произвел на вас Жене,
когда вы его впервые увидели?

Альбер Диши: Я встретился с Жаном Жене, когда он приехал
в Бейрут по приглашению Махмуда Аль-Хамшари, одного из активистов
движения за освобождение Палестины, с которым Жене познакомился
еще в Париже. Жене был настолько потрясен событиями так называемого
«черного сентября» в Иордании, что решил сам посетить лагеря палестинских
беженцев. Вначале он предполагал задержаться на Ближнем Востоке
примерно неделю, а в результате провел там целых шесть месяцев.
Я в то время учился в Университете и вдруг услышал от своих друзей:
«Ты знаешь, к нам скоро приедет Жан Жене». А я очень смутно представлял
себе тогда, кто это такой. Конечно, я слышал его имя, но ничего
из написанного им не читал, даже не знал, что он писатель. Хотя
само имя Жене на Ближнем Востоке было достаточно известно и, можно
сказать, уже стало нарицательным. Однажды жена Махмуда Аль-Хамшари,
например, спросила у одного палестинского солдата, какова цель
палестинской революции, и тот ей ответил: «Создание нового человека».
Она попросила пояснить, и он сказал: «Такого человека, как Жан
Жене!». При этом оказалось, что он не только никогда не видел
самого Жене, но и не читал ни одной его книги. Вот и мои познания
были примерно такими же, хотя я и учился в Университете.

Короче говоря, я непременно хотел с ним увидеться – имя Жена Жене
для многих на Ближнем Востоке звучало как пароль – и мой приятель
сказал мне, в каком отеле он остановился и когда его там легче
застать. Я решил подойти к нему в кафе за завтраком, но до этого
все-таки сходил в книжный магазин и купил его пьесу «Негры», чтобы
получше подготовиться к разговору и не показаться полным профаном.
Я всю ночь читал эту книгу, которая буквально ослепила меня: передо
мной как будто внезапно возникло прекрасное здание в стиле барокко,
я был поражен и восхищен. После этого я окончательно перестал
понимать, как смогу подойти к автору этого великолепного текста:
настолько недосягаемым и неземным существом представлялся он мне
теперь. Однако я прекрасно понимал, что такой шанс бывает у человека
один раз в жизни, к тому же было неизвестно, приедет ли Жене еще
когда-нибудь в наши края. Поэтому наутро я встал и отправился
в отель. За столиком в кафе сидел невысокий мужчина в темно-коричневой
кожаной куртке и пил кофе. Я робко подошел к нему и представился.
Он сразу же пригласил меня за свой столик, но только поставил
мне одно условие: мы будем говорить о чем угодно, кроме литературы.
«В жизни много гораздо более интересных вещей», – заявил он мне.
Я несколько растерялся, потому что приготовился именно к разговору
о его творчестве, однако его простота и доверительная манера общения
меня успокоили. Вообще он был абсолютно прост в общении – никакой
надменности, рисовки, осознания собственной значимости. Да, еще
помню, на нем были ужасающе грязные кожаные штаны – кажется, их
можно было ставить к стенке. В этом отношении он был полной противоположностью
Луи Арагона, с которым мне также доводилось встречаться. Вот тот
был одет в роскошный очень дорогой костюм, весь надушен, напомажен,
и так просто подойти к нему было просто невозможно. А Жене спросил,
не голоден ли я, стал расспрашивать меня о том, как я живу, о
моей семье – его интересовали самые незначительные детали нашего
быта. И еще помню, он спросил меня: «Вы конечно же араб, и наверное
христианского вероисповедания? » А я ответил: «Нет, я еврей, но
поддерживаю арабов в их борьбе.» И тогда он воскликнул: «Черт!
Не может быть, вы меня разыгрываете! Это что-то совершенно неслыханное!»

В нем была одновременно какая-то невероятная наивность и пугающая
проницательность и глубина – казалось, он видит тебя насквозь,
и от него нельзя ничего скрыть.

МК: Кажется, Жене произвел примерно такое же
впечатление и на Жака Деррида...

АД: Да, он на многих производил подобное впечатление.
С Жаком Деррида они познакомились примерно в 1968 году и с тех
пор стали друзьями. До этого Деррида постоянно нападал на Жене
в своих статьях, упрекая его в дурновкусии, сравнивая различные
отрывки из его текстов и анализируя игру слов, находил заимствования
из Торы и чуть ли не цитаты из учебника по игре на органе, изданного
в 1619 году. Но затем в своей книге «Похоронный звон», опубликованной
в 1974 году, он заново проанализировал романы Жене, и это было
вторым серьезным исследованием подобного рода после книги Сартра
«Святой Жене, комедиант и мученик». Тогда Деррида и Жене часто
ходили на футбольные матчи, где во французской команде играл марокканец,
за которым Жене ухаживал. Однажды Жене пришел к Деррида в гости,
и философ хотел обсудить с ним какой-то его роман. Но как только
Деррида направился к книжному шкафу, Жене его остановил и наотрез
отказался говорить о литературе вообще и своих текстах в частности.
«Нет, нет, все это уже так далеко, в прошлом и совершенно неинтересно…
Не нужно меня заставлять». Деррида тогда принял этот протест за
кокетство, но потом пришел к выводу, что это было частью тщательно
продуманной жизненной стратегии Жене. Он заметил, кстати, что
Жене всегда очень близко к сердцу принимал малейшие замечания
в свой адрес. И Деррида даже говорил, что проницательность Жене
его порой пугала: он чувствовал себя с ним как будто в присутствии
строгого судьи. Хотя Жене постоянно притворялся необразованным
дикарем и изображал полное неведение, но на самом деле всегда
все тщательно обдумывал и был в курсе всего, что происходит в
политике или же в литературе.

МК: Бытует мнение, что Жене вообще вполне сознательно
создавал свой образ в глазах окружающих. Не могли бы вы привести
еще какие-нибудь характерные примеры того, каким образом он это
делал?

АД: Когда он впервые встретился с Жаном Кокто и Жаном
Маре, он рассказал им, что ему дали фамилию «Жене», потому что
нашли его в поле, заросшем дроком, поскольку по-французски название
этой травы звучит в точности как его фамилия: «жене». Все это
не имело абсолютно никакого отношения к реальности, хотя доля
истины наверное в этом все же есть. Определенно можно сказать
только то, что его отец неизвестен, а мать бросила его в приюте.
Кстати, когда он стал уже знаменитым, ему предложили обнародовать
досье, которое хранилось в детском доме, где он провел большую
часть ранних лет. Однако он наотрез отказался это сделать. И по
закону только в 2030 году мы получим право опубликовать документы,
которые теперь хранятся в архивах и таким образом пролить свет
на самый темный период его жизни. Жене любил подчеркивать свое
прошлое бродяги и вора и даже бравировал им. Своим знакомым, например,
он часто повторял: «Эти буржуа будут недовольны, если я что-нибудь
у них не украду».

Как-то, примерно году в 1943, они с Жаном Маре и еще с какими-то
приятелями отправились в гости к известному кутюрье Жаку Фату,
который обещал угостить их камамбером. Едва оказавшись в его роскошной
квартире на площади Альма, Жене тут же схватил с камина шкатулку,
инкрустированную изумрудами и брильянтами, и спрятал в карман.
Потом Жене приехал к Жану Кокто и там извлек из кармана свою добычу,
тут же определив, что все драгоценные камни фальшивые. В ярости
Жене бросил шкатулку Кокто и заявил: «Верни эту дрянь своему приятелю».
Он очень любил проделывать такие штуки.

Правда, под конец жизни он начал испытывать отвращение ко всякой
публичности . Одному своему другу, сирийскому драматургу, он как-то
даже сказал: «Я понял, что у меня вообще нет читателей, зато есть
тысячи вуайеров, которые из окон через бинокли следят за моей
личной жизнью, пытаясь отыскать что-нибудь извращенное. Этот интерес,
спровоцированный моей скандальной жизнью, вызывает у меня отвращение.
Мне все надоело, и я хочу, чтобы меня оставили в покое. Я хотел
бы начать все с начала и покончить с этой легендой…» Но мне кажется,
что даже когда он что-то придумывал, он привносил в это нечто
такое, что позволяло лучше проникнуть в самую глубинную суть окружающей
реальности.

МК: Некоторые исследователи творчества Жене,
да и читатели, склоняются к мысли, что его проарабские и антиамериканские
заявления вполне можно считать антисемитскими. Согласны ли вы
с такой точкой зрения? Насколько я знаю, в прошлом году вы принимали
активное участие в публичной дискуссии, посвященной именно этому
вопросу…

АД: Я не думаю, что высказывания Жене можно трактовать
как исключительно антисемитские – это было бы неправильно и слишком
однобоко. В мае 1971 года Жене написал свой первый текст о палестинцах,
и эта статья так и называлась: «Палестинцы». Он, кстати, там пишет
о палестинских женщинах, которые «умеют готовить, шить, пользоваться
оружием и читают Мао». В этой же статье он пишет и об Израиле.
Пережив две тысячи лет унижений и нацистский холокост, евреи постепенно
переняли привычки тех, кто их преследовал. И в то время, как самих
евреев подвергали гонениям в Европе, сионисты теперь убивают арабов
в Палестине. Израиль стал своего рода убежищем для европейских
евреев и одновременно превратился в бастион западного империализма
на Ближнем Востоке. При этом Жене подчеркивает, что арабские правители-консерваторы
так же, как и Израиль, враждебны по отношению к палестинцам, и
за ними всегда стоят Соединенные Штаты Америки: «Израиль является
временным врагом, однако Америка – это враг абсолютный». В его
книге «Влюбленный узник» один палестинец так классифицирует недругов
своего народа: сперва реакционные арабские режимы, затем Америка
и только уж потом Израиль. Жене говорит, что сионисты считают,
будто бы до них Палестина была практически необитаема, так как
там жили лишь какие-то разрозненные туземные племена. В общем,
он всегда заявлял, что является антисионистом, что и спровоцировало
все эти обвинения в антисемитизме. Хотя у него было множество
друзей-евреев: в юности – Марк Кушер, затем –Анна Блок, после
войны – Моник Ланж и Роже Стефан. Стефан вспоминает, как в 1958
году однажды вечером отправился с Жене в кафе поужинать. «Жене
начал нападать на меня по поводу турков, которых я не особенно
любил. Кроме того он спрашивал меня, как можно быть евреем и поддерживать
левых. Я сказал ему, что это совершенно идиотская постановка вопроса:
ведь даже русскую революцию часто называют иудейско-большевистской.
А он мне ответил, что, как ни крути, а евреи всегда связаны с
деньгами. После такого я решил с ним больше не встречаться». А
Сартр, например, утверждал, что Жене считал евреев жертвами, каковой
был сам, поэтому никак не мог выступать против них. Однако они
отдалились друг от друга именно потому, что Сартр поддерживал
Израиль, а Жене, наоборот, был ярым сторонником арабов.

Самые резкие страницы, где было много выпадов, которые можно было
расценивать как по-настоящему антисемитские, Жене написал в 1982
году, после массового убийства палестинцев в Бейруте. Он планировал
поместить их в своей книге «Влюбленный узник», однако сам изъял
перед публикацией. Вот там он действительно заявил, что евреи
уже давно готовились создать отвратительную державу, дабы иметь
возможность свободно совершать ужасающие преступления против человечества,
так что не стоит удивляться, что этот народ все презирают и стараются
от него отдалиться. В свое время, многих также шокировало известие,
что Жене написал послание в поддержку Жака Вержеса, который был
адвокатом Клауса Барбье, возглавлявшего во время войны лионское
гестапо и ответственного за смерть многих французских евреев.
На самом деле, Вержес был старым другом Жене, а этот процесс в
начале восьмидесятых угрожал обернуться судом Линча. В этом письме
была лишь одна фраза относительно Барбье: «Вы совершенно правы,
что решили защищать Клауса Барбье». Однако я думаю, что Жене просто
выступал против общей истерии, развязанной накануне этого процесса…
Тем не менее, некоторые знавшие его люди утверждают, что Жене
все же недолюбливал евреев за то, что те не принимают и постоянно
осуждают гомосексуалистов. Но в целом его все же вряд ли можно
назвать антисемитом. И Даниэль Кон-Бендит, и Роланд Кастро были
евреями, однако Жене без колебания сразу же бросился к ним на
помощь, он также дружил с Жаком Деррида и Аленом Гинзбергом. Кроме
того, в произведениях Жене нет ни одного выпада, который можно
было бы охарактеризовать как антисемитский.

МК: Жене придерживался крайне левых взглядов,
однако в наши дни борьба арабов за свои права все больше окрашивается
в религиозные тона. Как вы думаете, сегодня Жан Жене поддерживал
бы арабов столь же решительно и безоговорочно, как и двадцать
лет назад?

АД: Мне кажется, очень сложно представить себе, какова
была бы реакция Жене на события в современном мире. Однако не
стоит забывать, что он и в те годы постоянно сталкивался с различными
проявлениями терроризма и мусульманской агрессии. Например, в
1970 году, когда он приехал в Амман, его сопровождала юная палестинка,
Набила. Она рассказала ему про свою шестнадцатилетнюю подругу,
которая надела на себя пояс со взрывчаткой и, встав неподалеку
от группы израильских солдат, начала громко плакать. Солдаты подошли,
чтобы ее утешить, и тут она привела в действие взрывной механизм.
Жене был по-настоящему потрясен этим рассказом. Затем в сентябре
1982 года он отправился в Ливан в сопровождении Лейлы Шахид, возглавлявшей
Союз палестинских студентов. Там они оказались свидетелями кровавых
событий в лагерях палестинских беженцев в Сабре и Шатиле. По возвращении
Жене написал один из своих лучших текстов «Четыре часа в Шатиле».
И во всех этих случаях он всегда оставался на стороне арабов.
Кстати, он предвидел, что когда-нибудь арабский терроризм выйдет
за пределы Ближнего Востока и распространится на весь мир – как
это теперь и происходит.

Вместе с тем, Жене всегда оставался атеистом и не принимал, и
не оправдывал никакую религию, хотя и понимал, что огромное количество
арабов с детства исповедуют ислам и никогда от него не откажутся.
А ужасающая нищета, царившая в арабских странах, является прекрасной
питательной средой для различного рода агрессии. И уже в книге
«Влюбленный узник» у Жене присутствуют опасения, что религиозность
арабов может быть использована различными политическими силами
в своих целях.